Страница 3 из 5
Это была жизнь в постоянной критике и недовольстве. Согласись, трудно назвать такую жизнь легкой и счастливой. И совершенно невозможно при таком отношении к себе иметь высокую самооценку. Я периодически доводила себя до депрессий, и это естественно – если ты постоянно себя критикуешь, постоянно сам себя опускаешь и не делаешь ничего, чтобы себя поднять – закончиться это может быть только депрессией!
Я хорошо помню последнюю свою такую сильную депрессию. После нее моя жизнь изменилась.
Мне было тридцать лет и я переживала серьезную депрессию. Большинство людей переживают «тридцатилетнюю» депрессию, которая связана с переоценкой себя, подведением неких итогов: треть жизни прошла – и чего ты достиг?
Я свалилась в настоящую депрессию. Я лежала обессиленная, без желания что-либо делать и все в моей жизни было «не так».
Я была «не такая», я сама себе не нравилась. Мне не нравилось, как я выгляжу, как я живу, чем я занимаюсь, какие деньги я зарабатываю.
Мне не нравился мой муж. Он был «не такой». Я видела его пассивным, ленивым, безответственным.
Меня дико раздражала моя дочь – своей активностью, громкостью, требовательностью, шумом, который она производила, своим упрямством, постоянными просьбами что-то купить.
Я ненавидела свою квартиру – трехкомнатную «хрущевку», в которой было слышно все, что происходит у соседей во всем подъезде.
Даже старое пианино раздражало меня тем, что стоит без толку, только место занимает…
Я вся была недовольна. Я всем была недовольна… Я лежала и страдала в своей несчастности. Жизнь не удалась…
Кто счастья не ценил, тот близится к несчастью.
Мне, к счастью, не пришлось долго так лежать. Это было время, когда в Армении произошло сильное землетрясение, и вся страна всколыхнулась в участии и поддержке. Я тоже всколыхнулась. Я услышала по радио объявление – приглашали добровольных помощников в московские больницы, куда привозили жертв землетрясения. Не хватало санитарок, уборщиц, людей, которые могли бы помогать медицинскому персоналу. Я вылезла из своей депрессии и поехала в одну из таких больниц. И эта поездка перевернула мою жизнь.
Мне выдали в больнице швабру и ведро и попросили помыть палаты в хирургическом отделении. В больницах тогда творилось что-то невообразимое. Привозили все новых и новых больных. Вместе с ними приезжали какие-то родственники, дети. Их некуда было селить, и они находились тут же. Была большая суета и толчея. Действительно, не хватало рук, чтобы поддерживать порядок и чистоту, потому что постоянно кто-то приходил, приезжал…
Я зашла в первую палату, которую должна была помыть, и эту палату я запомнила на всю жизнь. Это была восьмиместная палата для женщин. Я зашла, посмотрела направо и увидела женщину, лежащую на кровати. И я не смогла отвести от нее глаз.
Ее только что привезли из реанимации. Привезли, переложили на койку и оставили так лежать. Она была абсолютно обнаженной, если не считать бинтов на ее ампутированных ногах.
Я не знаю, почему, может быть, в этой спешке, ее забыли накрыть, но этот вид обнаженной женщины с ампутированными ногами, женщины не молодой, с телом, которое уже нельзя назвать крепким и красивым, женщины неоднократно рожавшей, это было видно по ее груди, уже не налитой, а растекшейся и дряблой – этот вид был настолько страшен, что я застыла, уставившись на нее.
Она лежала, как забытый обрубок. Она и выглядела так – ее ноги были ампутированы полностью, и только промокшие бинты, отекшие культи были вместо ее ног.
Она вся была олицетворением страшного несчастья. Но поверь, что я ужаснулась больше всего не этому ее виду, а виду ее волос. До меня как-то постепенно доходила вся реальность того, как выглядела эта женщина. И когда я увидела ее волосы, я испытала настоящий ужас. Потому что это было страшно и непонятно. Ее длинные черные волосы торчали на ее голове какими-то чудовищно изогнутыми прядями. Как у Медузы-Горгоны, они торчали в разные стороны и что-то невыразимо жуткое было во всей этой картине…
Потрясенная, я вышла в коридор, и, остановив первого попавшегося врача, спросила:
– Что с этой женщиной?
Врач, заглянув в палату, сказал:
– Ампутация.
– Это я понимаю, – сказала я, – А что с ее головой, что с ее волосами?
Врач еще раз заглянул в палату, потом как-то спокойно и буднично сказал:
– Цемент.
И, видя, что я не понимаю, стал мне подробно объяснять:
– Это цементная пыль. Когда здание рушится, все покрывается такой пылью. Женщина провела под завалами пять дней. Ее волосы были забиты цементной пылью. Завалы заливали водой, чтобы не допустить пожаров. Вот вода и попала в волосы. Женщина лежала между плит и обломков, волосы разметались в разные стороны. Вот они так и застыли. Ее достали с полностью раздробленными ногами. Сразу на самолет, в Москву, на операцию. Сразу положили на стол – некогда было ее мыть, стричь, – вот она с такой головой и лежит!..
Надо ли говорить, какие чувства я испытала к женщине после этого рассказа? И когда я закончила уборку тех палат, которые мне выделили, я пошла к ней. Мне хотелось с ней поговорить. Мне хотелось ее поддержать.
И я запомнила этот разговор на всю жизнь. Говорила она. И после ее слов, я не нашла ничего, что могла бы ей сказать.
Она говорила так:
– У меня был муж. Его уже нет. Его достали вместе со мной. Он был уже мертв…
У меня было двое детей. Их уже нет. Их не достали. И уже не достанут…
У меня была квартира, трехкомнатная. Уже нет…
У меня было золото, деньги были отложены. Уже нет…
Стенка была хорошая, дорогая. Уже нет…
Пианино было. Мы недавно его купили. Уже нет…
Работа была. Ноги были… Уже нет…
Я шла домой по больничному парку и впервые в жизни я ругалась вслух такими словами, которых раньше никогда не произносила. Просто других слов мне не хватало. Самое ласковое слово, которое я себе говорила – это «дрянь».
– Какая же ты дрянь, Таня, – говорила я себе. – Какая же ты неблагодарная дрянь! Ты живешь в Москве, в которую стремится попасть каждый человек, у тебя трехкомнатная квартира в Москве – и ты этим недовольна! Квартира у тебя «не такая»!
Ты сидишь и вые…шься – муж не такой, ребенок не такой…
У тебя живой, здоровый, любящий тебя муж, а ты его уже запилила тем, что он тут «не такой», там «не такой»…
Увидев, сколько людей тебя опередили, подумай о том, сколько их отстало.
У тебя живой, слышишь, ЖИВОЙ ребенок, и ты это не ценишь! Да, она требует новые кроссовки, да, она шумит, она громко поет – но ведь она живая и она – ребенок, и она должна петь и шуметь! И благодари Бога, за то, что она это делает!..
У тебя есть работа, у тебя руки золотые, а ты все ноешь – работа не нравится, денег мало… Не нравится – иди и ищи другую! Денег мало – больше зарабатывай!..
Ты живая и здоровая, у тебя голова на плечах, ты такая умная, у тебя руки-ноги целые, у тебя столько возможностей, столько сил – и ты еще ноешь! У тебя, между прочим, даже пианино есть…
Это была такая переоценка того, что я имею, что я пришла домой другим человеком. Куда делась моя депрессия?!
Столкнувшись с таким несчастьем – я вдруг поняла – как много я имею, как много мне дано – и как я не ценю этого! И это было хорошим уроком для меня – какой благодарной надо быть за то, что уже есть в моей жизни.
Но ведь именно ощущение благодарности за то, что ты уже имеешь и дает потрясающее ощущение своих успехов.
Если бы только мы научились благодарить жизнь и себя за то, что имеем, а не ругать жизнь и себя за то, что еще не получили!
Чему можно научиться у Пети?
Мы не умеем быть благодарными. Потому что быть благодарным – это замечать хорошее, даже если это совсем маленькое хорошее, и хвалить за это, благодарить за это. Мы научены замечать недостатки, видеть плохое в себе, в людях, в жизни – и ругать за это людей, себя, жизнь.