Предатель

Чем ближе подходили к красному сектору, тем серьезнее донимала Егеря мысль об охране. Что значит «пусть тебя это не волнует»? А если Рамзес имел в виду другое: то, что справиться с бойцами сможет любой слабак? Рана жгла, лишая способности мыслить. Автомат, закинутый за спину, бил по боку. Что-то бормотал профессор и Егерю вдруг захотелось, чтобы переход длился вечно - чтобы в уши вливалась тишина, прерываемая лишь старческим шарканьем, чтобы сверху тек неяркий свет и долгий коридор никогда бы не вывел туда, где жизнь будет зависеть от скорости принятия решений.

На подступах к посту охраны Егерь сбавил ход, дожидаясь, пока подойдет Иосиф Павлович.

- Ждите меня здесь, - отрывисто бросил раненый.

- Я понимаю, Вадим. Руководи. Теперь одна надежда – на тебя, - подавленно отозвался профессор. – И я надеюсь.

- Все будет... нормально.

Ученый кивнул, кусая губы. Егерь прижал к груди раненую руку, перехватил удобнее автомат, заранее снимая с предохранителя.

- С богом, - напутствовал его профессор и Егеря едва не развернуло от неуместности прозвучавших слов. Божественным и уникальным в красном секторе было только одно – резонансная станция, представляющая собой шар, вдавленный в толщу земли прозрачным столбом. Только «луч смерти» - господь Бог – несущий, разрушающий, щадящий и внимающий. Только он – тот самый исполнитель желаний. Нужно лишь знать, как попросить.

Егерь повернул, внимая звукам. В его руке дрожал ствол, ища прицелом мишень. Предбанник охранного центра хранил тишину и к появлению чужака отнесся равнодушно. У двери Егерь обратился в слух и подождал. Ни звука. И тогда он решительно толкнул створку, выставляя вперед автомат.

Уже через минуту он облегченно переводил дух, скользя взглядам по трупам, по стенам, залитым кровью, по оружию, отброшенному в сторону. Глаза Егеря наполнились слезами, но не жалость была причиной. Видимо, вентиляция в помещении оставляла желать лучшего, и газ не успел выветриться окончательно. Скорее всего, здесь постарался Хаммер. Рамзес – крутой мужик, но даже ему не под силу быть в нескольких местах одновременно. 

- Господи, какие звери, - чуть позже сказал профессор, входя в комнату, уставленную мониторами.

Наученный горьким опытом Егерь, держащий под прицелом попеременно входы и выходы, дернул плечом. Даже его покоробила высшая степень цинизма, прозвучавшая в словах ученого. Тот пожалел бойцов Грифона, учувствовавших ни в одной карательной операции, с легкостью отправлявших к праотцам и женщин и детей на развалинах затонувшего города. Однако многочисленные смерти юнцов, пылью взлетавших  к небесам на экспериментальном острове, не трогали железное сердце профессора. Оказывается, тех, кто лежал сейчас здесь – ученый относил к людям, в то время как все остальные являлись для него не более чем расходным материалом.

Короткий зуммер возвестил о том, что сигнализация снята и красный блок открыт.

- Вадим, - позвал профессор, но Егеря не нужно было подгонять.

Он торопливо вошел, обогнул Иосифа Павловича, закрывающего дверь, и двинулся по коридору до гермодвери. Потом набрал код и шагнул внутрь заветного сектора.

Реагируя на движение, зажегся свет. Красный сектор, в котором не было ничего красного, принимал присутствие человека, своего нынешнего хозяина. Что именно представлял собой круглый зал с прозрачными колонами, заполненными светящимся газом, не мог точно сказать никто. Егерю он представлялся инопланетным космическим кораблем, той самой пресловутой тарелкой, залетевшей в эти края сотни лет назад. Информации о том, как именно она была найдена, не сохранилось. За пару десятилетий до начала катаклизмов, ее окружили бетонным шаром, со временем «проросшим» в землю многими метрами переходов, соединенных с подсобными помещениями. И вся эта осьминожья махина преследовала одну цель – докопаться до сердцевины, понять принцип действия и механизм управления шаром, лежащим под землей, на глубине пары десятков метров от лаборатории.

Копаясь в документах, Егерь сделал важное открытие, до которого дела не было никому. Ассимиляция с человеческим разумом стала происходить намного раньше, чем тридцать лет назад. Егерь склонен был датировать начало фундаментальных  - даже не исследований, а скорее, преобразований инопланетной техники для человеческого разума -  первой четвертью прошлого столетья. Другое дело, попытаться ответить на вопрос: как умудрилось человечество начать постигать основы компьютеризации, когда для многих и телефоны были диковиной? Ответа не было. Егерь принимал аксиому без доказательств. Для себя он выстраивал гипотезу, в которой теми загадочными первыми исследователями, вносившими коррективы,  как раз и явились сами инопланетяне, преследовавшими свои интересы, также оставшиеся загадкой.

Грифона не интересовала история. Его волновали другие вопросы. Хотя… Вряд ли его беспокоило что-то в настоящее время. Штурм вот-вот начнется, в это значило, что наркобарон либо находится в плену, либо мертв. Ни радости, ни жалости по этому поводу Егерь не испытывал. И не до оценок ему было, честно говоря. Боль сокрушала мозг, вбивая здоровый гвоздь в плечевую кость. Едва не сорвавшись в крик, Егерь освободил руку и, как смог, сам перевязал рану. Профессора просить о помощи он не стал. Тот смотрел вокруг пустым взглядом, в котором таяла надежда на благополучный исход. Обессиленный, Егерь опустился рядом с встроенной в инопланетное творенье системой обогрева - вдоль стен тянулась батарея. Не будь ее, здесь бы царил запредельный холод. Так только тепло достигло костей, Егеря повело. Иосиф Павлович потеряно бродил среди пластиковых изгибов, вырастающих из пола, чтобы спустя метр плоской змеей нырнуть в него снова. Профессор нежно касался светящихся поверхностей, шептал что-то успокоительное, словно круглый зал был живым, внимающим словам организмом. Огибая столбы, ученый прижимался щекой к холодному стеклу. Его костлявые пальцы тронули черное тело монитора, призывно выбросившим вверх голограмму незаданных пока координат. Потом Иосиф Павлович добрался до стены. В красном секторе была подключена автономная система видеонаблюдения. На обычных мониторах застыла картинка пункта охраны, заваленного трупами. Шепот профессора успокаивал, а движения завораживали…