Хайноре

— Я ее… сильно… ну?..

— Мне больше досталось, — усмехнулся рыжий.

Нора фыркнула.

— Тебе будто понравилось.

Рыжий вдруг обнял ее рукой за шею, сжал, азартно смеясь.

— Люблю схватки с волчицами, — прорычал он. — Давно у меня хорошей драки не было. Ты, конечно, всего лишь баба, а не воин, но уж хоть что-то.

Нора взвизгнула возмущенно, вывернулась из-под его руки и легонько царапнула северянина за бок, злорадно усмехаясь, когда он с шипением отдернулся.

— Будешь знать как цепляться ко мне!

— Ах ты стерва… Ну смотри, паршивка. Ты мне всю забаву испортила, я с тебя потом возьму.

— Ну, попробуй, — Нора насмешливо фыркнула и спрятала нож за поясок.

Рыжий упер руки в боки и покачал головой, мол откуда что берется, но Нора и сама голову теряла от собственной дерзости. Решила — надоело ей дрожать. Хватит. Пусть все вокруг ее теперь боятся. Она вспомнила вдруг, как Айна с криками убегала от нее, вся растрепанная и жалкая, как она сама когда-то перед северянином, и улыбнулась. Больше не буду такой трусихой.

— Теперь нам путь только по лесу держать. Хорониться будем, — серьезно заговорил северянин, когда они собирали вещи и сворачивали лагерь. — Нас небось с Выселок ещё ищут, теперь и здесь начнут. Плохо дело.

Нора удрученно вздохнула.

— Это все я, верно? Вот же дура дурацкая… А если ты из-за меня домой не вернешься?..

Рыжий посмотрел на нее угрюмо, сморкнулся в сторону.

— И чего мне теперь, придушить тебя что ли?

Нора виновато пожала плечами.

— Не знаю…

— Ну, — сказал. — В расчете будем, — и кивнул на нож.

На том порешили и двинулись в путь.

Эх… все равно гадко ей на душе было. Все испортила. Так бы и впрямь быстрее добрались, на телеге-то. Меду бы кушали, Нора мед любила с детства, особливо если с рогаликами или лепешками, с молочком только-только из-под молодой телочки. Ах, хорошо было…

С рыжим у них как-то само собой все заладилось. По старой колее пошло — он на охоту за дичью, Нора над костром хлопочет, спали вместе спина к груди, грудь к спине, разговоры говорили, смеялись о том о сем. Однажды она попросилась с ним на охоту, и он не отказал. Даже на любопытство ее отвечать стал, иногда, конечно, нехотя, но хоть как-то. Однако ж на вопросы о том, как он в том лесу оказался и что дальше делать будет, не отвечал. Не надо тебе знать, мол, ни к чему, не проси. Жалко конечно было, но лучше не настаивать, чтоб не злился. Тут уж Нора знала, как с ним можно, а как не надо.

Зато когда он вечерком у костра рассказывал о северных островах, где родился и рос, Нора слушала, не дыша. Так он красиво говорил! Жестокое место, эти земли. Зимы там суровые, особенно в горах, много-много пухлого снега, каленые ветра, оледенелые дороги, по которым в обычных башмаках наверняка убьешься. По ним в особенных ходят, с когтистой подошвой, и с палками-копьями, они, мол, за лед цепляются. А какие там звери водятся! Северные кошки! Огромные, размером с хорошего коня, шкуры белые-белые, пушистые, но дичь эта сложная, это удача большая или мастерство нужно. Плащи с мехом северной кошки носит только конунг и его жена, так мол принято.

— Хочу себе такой плащ, — мечтательно говорила Нора. — Королевой хочу быть.

Северянин так расхохотался, что подавился зайцем.

В общем, хорошо было. Подступала желтая пора, начало холодать, и Нора все чаще и днем ходила укутавшись в его шерстяной плащ, пахнущий потом, собаками и как будто бы кровью. Рыжий сказал, вот-вот город покажется, Масличка все шире становится, там, мол, тебе и платье новое возьмем, а ему — место на корабле.

— Я тоже хочу место на корабле, — возмутилась Нора, забегая вперед. — Ты что это решил меня тут оставить? Не хочу!

— Чего-о? Сдурела? Со мной собралась что ль?

— Да!

— Нет, девка, сиди уж на своем берегу, там тебя быстро северные ветра сдуют, тщедушную такую.

— Ничего не сдуют! Я не слабая, совсем нет! Я вот тебя, между прочим, даже ножом ударить сдюжила.

Северянин расхохотался.

— Конечно, сдюжила! Тут и годовалый щенок сдюжит, когда у врага в штанах ноги заплетаются и рана в боку еще не заврачевалась. Считай, с божьей помощью сдюжила. А на нашем берегу ваш Отец никого не хранит, у нас свои боги.

— А какие?..

— Огонь и ветер, камни и волны. Такие, о которых вы уже давно позабыли со своими Приоратами, будь им пусто.

— Вот ты как! А когда с теми сидели, ты сам Отцу поклонился. Ужель твои боги тебя не накажут?

— Уж со своими богами я сам разберусь, — мрачно пробормотал рыжий и сплюнул.

Ну его. Все равно следом пойдет. Не остается она здесь одна, что ей тут теперь без родни… А там у них жизнь спокойная будет. Никто искать не станет, хозяйство свое заведут, северянин как и было так и будет по утрам на охоту ходить, а Нора в доме хозяйничать, это она умеет. А то что холода там суровые… так они лягут как всегда спина к груди, грудь к спине, прижмуться покрепче друг к дружке, и согреются. Все. Так она решила.

И как только она так решила, как только все обдумала и придумала, и как жить будут, и сколько деток нарожают и какое хозяйство заведут — водятся ли там квохталки, растет ли репа? — так сразу заметила, что рыжий совсем на нее не смотрит. Не то, чтобы нос воротит, не то чтобы и взгляда не бросит, но… Раньше дразнил, пугал, пощупать мог, Нора хоть ворчала, хоть пищала, хоть просила не трогать, не обижать ее, но чтоб он совсем перестал… вот если бы ласково, если бы с нежностью… А опосля того, как с Айной тешился, так и вовсе… а может ему такие нравятся, с телесами?.. Но он же Нору ладной звал, он же ее брал… Сам сказал — мужчине надо. Что же ему уже не надо стало?.. Или это я какая-то не такая?..

Вот призадумалась Хайноре, пригорюнилась, а что если, а как быть, а что делать? И мамки рядом нет, чтоб совета спросить… С деревенскими-то она знала как обходиться. Вот, завлекла же кузнецкого сына, улыбками, да ужимками, косой длинной, густой… а сейчас… не косы, не красы, бледная, платье драное, волосы обрезаны — как завлекать? Этот же дуб толстокожий! и не заметит наверняка ее ужимок, пока в лоб не скажешь… А в лоб она не умела, не научена… это как же так взять и в лоб сказать — на меня, мол, бери всю. Это же как надо, чтоб по-человечески, сначала она ему поулыбается, похихикает, ласковое слово скажет о том, какой он-де сильный, могучий и добрый, он смекнет, цветов насобирает, гребешек какой смастерит, ежели при монетах, то с ярмарки цацку привезет или сладостей, поворкуют потом наедине в поле где-то или в сарае, а потом раз-два и уже любятся. А еще потом женитьба, детки, хозяйство… Батюшка Савиар, конечно, говорил, что-де, сначала свадьба, а потом уже поцелуи, но кто ж его из молодых-то слушал…

Но цветы цветами, а от этого рыжего небось ухаживаний не допросишься. Значит самой как-то надо. А то ведь и впрямь уплывет на корабле без нее…

Сидел он однажды на берегу, глядел в воду и строгал себе бороду отросшую ножом, только неаккуратно как-то, сам себя резал, сам морщился, но продолжал. А Нора воротилась из лесу, заметила и говорит:

— Дай помогу!

Рыжий на нее обернулся, брови нахмурил.

— Ты и тут у нас мастачка что ли?

А Нора приосанилась — ей-то приятно. Значит, он таких девиц умелых не видал еще.

— Могу. А что? Я тятю в город собирала, когда мамка с кручинистым Нейкой маялась. Тятька не жалился.

Тот хмыкнул, нож тянет.

— Рожу не трогай, пуская такая будет. С боку прибери.

Зачем рожу оставлять, Нора не поняла, но послушалась.

Стала она рядом с ним на коленочки, взяла нож и аккуратненько принялась. Волос у него злой был, жесткий, но острым ножичком хорошо резалось. Рядом Масличка журчит, птички ей в лесу подпевают — ну благодать, а не день.

— А… у тебя жена была?..

— Не до того мне было.

— А до чего?

— Война.

— А-а-а…

Помолчали.

— А любил кого-нибудь?..

— Мы болтать будем, или ты дело доделаешь?

Злится. Не дави, Нора, чай не прыщ. Потерпи.