Хайноре

— Не смотри, — огрызнулась Нора, за что от северянина получила локтем в бок.

— Ну не дури, а. Кто от таких щедрых подарков отказывается? Сама всю дорогу ноешь, что идти тяжко. Бери пока предлагают.

— Я что побирушка тебе? Бр-р-ратец.

Рыжий так глянул на нее, так страшно глазами сделал, что Нора было испугалась по привычке, но быстренько опомнилась. Ничего он ей при всех не сделает!

— Глядите, какая госпожа. Бери, сказано. А с доброй девушкой мы как-нибудь рассчитаемся по-свойски.

Эта дура снова захихикала, и снова отец на нее шикнул.

Так у Норы появились новые башмаки. Тоже, конечно, ношеные, но зато без дырок и подошва не протертая. Только широковаты были, но это не беда… Даже как-то настроем потеплела, уже не фыркала Нора на нее, пока ехали и болтали. К вечеру свернули с дороги в лес, откушать, да прилечь до утра, делили харчи, у Айны с отцом хлеб был, мед и водица, северянин достал последнюю головку сыра, что им еще от Гавара осталось, пили, ели, разговоры говорили. Молчавший на дороге Айнов тятька на привале оказался чуть ли не болтливее дочки. И о том спрашивал и о сем, откуда мол путь держите, где родились, слыхали последние вести? а о том слыхали? вот такие дела!

— Ты-то друг, давай расскажи, что там на войне, ужель побили мы иродов?

Нора все глядела на северянина, все боялась, что тот ненароком сорвется, зарычит и выдаст их, но рыжий будто и вовсе позабыл кто такой. Или очень хорошо себя в руках держал.

— Да что тебе сказать, отец, — по свойски махнул рукой рыжий, заедая хлеб сыром. — Война поутихла, до поры до времени, нас вот, раненых, — он погладил себя по перевязанному боку, — домой отпустили, там же в лазаретах на всех не напасешься, а корона и так поиздержалась, сам понимаешь.

Старик важно кивал, стряхивая крошки с бороды, а дочка его увлеченно слушала и так же увлеченно трескала мед.

— Но ничего, будет наше время, корона велит, снова пойдем безбожие искоренять. Отец хранит.

— Отец хранит, — хором сказали все.

Вот дает… беззастенчиво врет, предает своих северных богов, Отец его видите ли хранит… И даже не запнулся ни разу. Даром что рыжий. Лис проклятый… И снова Нора задумалась, а сама бы как себя повела, ежели бы во вражеской стране оказалась? Солгала бы, чтоб спастись? Поклонилась бы другим богам, присягнуть бы другому королю?

— Эх, все в нашем короле хорошо, — снова начал старик, — Только вот на солдат наших казны не хватает, дороги небезопасные, патрулей бы побольше, а то кляча уже не так, чтоб по этим тропам колдобистым ходить… в общем все не слава Отцу, а однако ж новые храмы строятся тут и там, у Верховного Приората чуть ли не больше власти, чем у короля… — Он подался ближе к рыжему, тот кивнул, мол, слушаю, — Ты не подумай, я человек богобоязненный, кажную седьмицу хаживаю в храмы, перстни целую, все как положено, но сам понимаешь, когда такое было, чтоб Приорат строил золоченые храмы, пока страна голодает и воюет?.. Вот при отце нынешнего короля, да хранит Всесоздатель его душу, такого не было…

Северянин закивал.

— Не было, не было.

— Ну вот и я к чему. А сколько беженцев с севера идет? Деревеньки по ту сторону Маслички уже битком забиты, города закрывают на Большой ключ, пускают только по особому случаю, эвона как.

Северянин жевал, слушал и, видно было, призадумался. И Нора тоже… как им теперь в город попасть? Не пустят же…

Ночью она проснулась оттого, что в спину задуло, а старик с другой стороны костра храпит, точно медведь рычит. И чего так дует? Нора протянула руку за спину, оправила шерстяной плащ, заткнула под бок, и снова улеглась. А потом как вскочит, что ужаленная! Рыжий! Рыжий пропал! Волки унесли! Схватили его королевские гвардейцы! В темницу тащат! Ох ох ох! Погодите-ка… дак если б схватили, то и ее тоже… или уж всяко проснулись они, услышали… А девка где? Айна? Куда делись?..

Нора прислушалась и вдруг похолодела телом, будто её колодезной водой с головы до пят по зиме облили. А потом резко в жар бросило, жуткий жар, что волосы на всем теле зашевелились, а под кожей будто сам огонь потек, и сердце заходилось боем.

Смех. Смех услышала. Там, в лесу. Недалеко, за деревьями.

И пошла. Не хотела, а пошла, ноги сами повели, ноги в новых башмаках.

Идут себе, ступают но траве, обходят ветки, хорошие башмаки, мягкие, как рысьи лапы. А голоса ближе и ближе, будто навстречу идут.

Шаг, еще, вон за деревьями что-то…

Северянин приходовал ее сзади, задрав подол цветастого платья. Держал руками за крутые бедра, охаживал по мясистому заду, порыкивал азартно, а она хихикает, похрюкивает, постанывает.

— Ой какой ты хороший, какой ты сильный, какой, какой, а… ой, ой, ой… возьмешь меня замуж, солдатик? Так замуж хочу… ну возьми, солдатик… — Он ее за волосы хвать, да как дернет, а та вскрикнет, сильнее щекой к осине прижимаясь, хохочет. — Жестокий ты, не пойду за тебя… а-а-х, хорошо любишь…

Рыжий все трудится, трудится, с нахлестом, жарко, пылко, штаны вот-вот упадут на землю. Точно медведь медведицу кроет. А Нора смотрит, глаз оторвать не может. И хочется уйти, да ноги будто в землю вросли. Смотрит — колени дрожат, смотрит, а в руке нож…Откуда?

— Ой, ой, ой, она тут! Она! Сестра!

Северянин обернулся, замер.

— Сдурела что ли…

— Не сестра я ему, — говорит, голоса своего не узнавая, губ, что гнуться в ухмылке, не чувствуя. — А жена.

Зверица

Северянин смеялся как волк — хрипло, рычаще, лицо исполосованное тонкими царапинами сочилось кровью, а ему все равно смешно было, и глаза горели, как два потусторонних факела.

— А ты прямо как я. Зверица.

Нора сидела в траве, обессиленная и как будто оглушенная, сама не понимала, что наделала, что сказала, и как вообще тут оказалась, ведь спала недавно… Но вот уже сидит посреди леса, напротив рыжий, привалившись к дереву, тяжело дышит и развязывает перевязку на боку, которая опять почему-то закровила.

— Видишь? Это ты сделала, дикарка. Знала, как бить. Откуда столько ярости в тщедушной девке, а?

Нора снова ощутила приток злости, будто речка, вышедшая из берегов, затопила целую деревню.

— Почему ты назвал меня сестрой? — Почему она чувствовала, будто ее предали?

Северянин цокнул языком и криво усмехнулся.

— Мы с тобой в Выселках мужем и женой представились, черт знает, откуда идут эти двое, может уже слышали что-то о нас, а так хоть пол пути на телеге бы проехали… Кто ж знал, что ты такая ревнивица.

Нора хотела возмутиться привычно, но промолчала. Она и сама не знала, зачем так сделала и откуда нож достала… Она спрятала лицо в ладонях, думала, заплачет опять, но глаза были сухие, ни слезинки не выдали.

— Что со мной, почему я так…

Рыжий махнул рукой, вытирая повязкой кровь, покривился.

— Вы, бабы, вообще бесом придуманные, он вас и разберет. То рычите, кусаетесь и ненавидите, то ластитесь, что кошки.

— Ты же убивец… мамка, тятька, братик, ты же убил их…

Молчит. Опять. Нора отвернулась, глядя, как муравьишки перебегают старое поваленное дерево. У нее совсем не было сил, даже чтобы говорить, а уж уговаривать и подавно.

— Я того не хотел, — вдруг сказал северянин, и Нора тут же обернулась. Он тоже смотрел в сторону. — Нашло на меня. Очнулся, и чую — вокруг враги. И пелена красная перед глазами. Со мной такое только в бою раньше было.

— Значит… значит не нарочно?..

Северянин глянул на нее в упор, серьезно и жестко.

— Хочешь винить меня — вини. Оправдываться не стану, сам знаю, что виноват. Мести захочешь — пожалуйста, это честно. Я бы тоже мстил. Только голову мне не морочь. Реши сама, враг я тебе или нет, — он подбросил в руке нож, и протянул его Норе. — И либо закончи дело, либо неси этой твоей травы, которая раны заживляет и воняет как падаль.

Нора встала, подошла, глядя на него сверху вниз.

А потом взяла нож и ушла в лес.

Когда они вернулись к костру, телеги и след простыл. Сбежали. Ну хоть поклажу их оставили, видно побоялись, что двое безумцев их преследовать будут.