Примкнуть штыки!

Второго октября их моторизованный полк без особого сопротивления со стороны противника прорвалего оборону на реке Десне в районе Рославля и начал продвигаться вперёд вдоль Варшавского шоссе. Для русских это шоссе было действительно Варшавским. Но они, солдаты и офицеры вермахта, склонны были именовать это шоссе Московским. Потому что оно было кратчайшей дорогой до Москвы. Полк, который первым ворвётся в столицу иванов, так обещал им их генерал, весь, до последнего писаря и кашевара, будет награждён Железными крестами первого класса, а офицеры ещё и поместьями в лучших землях завоёванной страны варваров. Земли здесь действительно много, и её хватило бы не только для офицеров, но и для солдат, размышлял Вальтер Клюг, с восхищением оглядывая окрестность. Но, чёрт возьми, где фюрер возьмёт столько Железных крестов? Ведь это большая и редкая награда не только для солдата, но и для офицера! Правда, стоило ему об этом сказать вслух, как кто-то из ротных ворчунов из числа старослужащих мрачно заметил, что речь, видимо, вовсе и не о тех крестах… О, он, знал, на что тот намекает. Обширные кладбища солдат, павших в боях за великую Германию, производили впечатление. В том числе и скромностью берёзовых крестов с лаконичными табличками. Но наступление всё же шло успешно и потери были незначительными. За трое суток марша, прерываемого мелкими стычками авангарда, они продвинулись к Москве более чем на сто километров. Когда они сидели в окопах под Рославлем и ждали приказа наступать, офицеры им говорили, что именно в этих местах иваны укрепились особенно хорошо и будут встречать их огнём и штыком. Но пока всё шло успешно. Так что Железные кресты всё больше и больше становились реальностью. И это начинали чувствовать даже ворчуны, которые всегда были чем-то недовольны: то недостаточным количеством мяса в макаронах, то неверной заводской пристрелкой карабинов и автоматов, то здешним климатом и свирепыми комарами, которые действительно прокусывали до костей даже через сукно шинелей, то несвоевременными приказами командиров, которые, как казалось, мало заботились о нуждах простого солдата. Правду сказать, во многом старики были всё же правы. Но об этом всё же лучше было всё же помалкивать.

Пятого октября они заняли Юхнов – крепость русских на Варшавском шоссе. Их полк вошёл в город следом за подразделением «древесных лягушек». Но и до тех там хорошенько поработали эскадрильи Ю-87 и Ю-88 фельдмаршала Кессельринга. Эти лихие парни всегда поддерживали их с воздуха. Они действовали столь стремительно, дерзко и эффективно, что роты их полка, даже не снимая автоматов с предохранителей и не истратив буквально ни одной гранаты, входили в города и селения, преодолевали укрепрайоны в буквальном смысле слова по трупам иванов. Единственной серьёзной неприятностью, которую гренадеры при этом испытывали, было то, что трупы иванов уже через несколько часов начинали смердеть. Так что для привала и приёма пищи надо было выбирать местечко более укромное, главное, подальше от места бомбёжки.

Самый сильный бой произошёл на Десне, неподалёку от Рославля, и их панцер-гренадерский полк снова проявил доблесть, отличившись находчивостью командиров и исключительной храбростью солдат и экипажей. В тот день он, рядовой первого взвода шестой роты Вальтер Клюг, взял в плен шестерых иванов. Правду сказать, особого труда это не составило: когда он дал прицельную очередь и свалил офицера, русские сами тут же бросили винтовки и подняли вверх руки. А ведь если бы они решили сопротивляться и начали стрелять, неизвестно, чем бы всё кончилось. Возможно, он и некоторые его товарищи и не дошли бы до Юхнова. Но иваны бросили оружие и поднялись из своих неглубоких окопов, как видно, наспех отрытых на опушке чудной красоты леса. У них были руки крестьян, и сами они, казалось, пропахли землёй. Куда им против гренадер, прошедших Польшу, Францию, Югославию, Литву и Белоруссию? Пахали бы они свою скудную землю и плодили со своими жёнами рабов для великой Германии. О брошенных винтовках он, конечно же, умолчал, когда сдавал пленных командиру взвода. Не хватало ещё тащить на себе эти тяжёлые штуковины с длинными штыками и грубыми прикладами. Пусть валяются там, где их бросили иваны, и рдавеют. Они уже никому не понадобятся. А придёт время, их соберут на металлолом и немецкие мастера сделают из них машины и механизмы, которыми будут обрабатывать здешние поля и перерабатывать собранный урожай.

В Юхнове состоялось построение. Перед построением рота привела себя в порядок. Гренадеры нацепили противогазы, которые все эти дни были свалены в кучу на одной из повозок идущего следом обоза. Надраили сапоги. Щётка и банка с гуталином у немецкого солдата всегда под рукой, в ранце. Они-то, пожалуй, поважнее противогаза. Ведь иваны, как бы безнадёжно ни складывались их дела, ни разу ещё не применили отравляющие вещества. Гренадер роты обер-лейтенанта Вейсса предупредили, что приезжает генерал и будет вручать награды особо отличившимся в предыдущих боях и объявит отпуска тем, кто этого заслужил. И действительно, сам генерал Кнобельсдорф, командир их несокрушимой 19-й танковой дивизии, прикрепил к его, рядового Вальтера Клюга, мундиру, который он, к счастью, успел отчистить от пыли, копоти и чужой крови, Железный крест II-го косса. Теперь уже неважно, думал он, получит ли он за Москву ещё один крест. Это, конечно, было бы здорово – нацепит на грудь Железный крест I-го класса и в таком виде заявиться на порог своего родного дома! Но и без второго креста он был уже герой. Он был настоящий герой, и на его предложение там, на родине, на Мазурских Озёрах, ответит радостным согласием, пожалуй, любая, даже самая красивая девушка, о которой до войны, до восточного похода, он мог только мечтать и тайно вздыхать. Теперь он имел Железный крест – высшую награду солдата вермахта! Такую награду в первом взводе имеют только двое: фельдфебель Гейнце и он, рядовой Вальтер Клюг. Правда, фельдфебель Гейнце, этот мужлан, с таким похотливым неистовством любивший русских женщин и заступавшийся за их мужей и братьев, пленных солдат и командиров РККА, получив свой Железный крест ещё месяц назад за смоленские бои, вдруг сказал: «Эх, ребята, я был бы счастлив вдвойне, если бы этот довольно необычный кусок дерьма обладал хотя бы следующим свойством: к примеру, котелок воды из русского колодца превращал хотя бы в кружку русского самогона! Вот это была бы настоящая награда горячо любимой родины!» – «Гейнце, ты же прекрасно знаешь, дерьмо не может превращаться в шнапс», – возразил кто-то старому солдафону. Многих во взводе коробили его неожиданные шутки, которые можно было принять за что угодно. Но старого вояку Гейнце, стрелявшему в славян ещё в годы Великой войны, не так-то просто было смутить. Он подкрутил вверх тонкие кончики своих кайзеровских усов и сказал: «Почему же? Ведь это немецкое дерьмо! А значит, самое лучшее дерьмо в мире! Не так ли, Вальтер? И не это ли мы здесь, в стране варваров, демонстрируем по нескольку раз в день, засерая все окрестности!?» Он всегда задевал кого-нибудь, кто отличался рвением перед взводным командиром, особенно тех, кого подозревал в нацистских настроениях. И всем свои поведением подчёркивал, что ему отвратительны наци. Поведение Гейнце, скорее всего, объяснялось тем, что женат он был не то на польке, не то на чешке и из-за этого союза немало претерпел. Однако, это тоже было известно в роте, жену свою не оставил, а при случае говорил, что более добропорядочной и верной женщины не найти во всём рейхе. Он свободно делал то, что считалось нежелательным. К примеру, заходил в дома русских, чтобы напиться воды, наполнить свою фляжку и умыться. И жалел их, сокрушаясь по поводу того, как бедно те живут в своих тесных домах, по самые окна вросших в землю. Да, русские были почти такими же людьми, как и они, немцы.

Особенно внешне. И особенно молодые женщины.

Стройны, красивы, чистоплотны. Многие светловолосы и светлоглазы. Вот Гейнце и носил с собою в Солдатской Книжке между страницами, где значились отметки о его боевых отличиях и где были записаны даты и количество посланных на родину посылок, пару презервативов в прозрачной упаковке.