Страница 6 из 8
– Нет, – сказал Дух, – ничего этого я тебе не обещаю. Ты не принесёшь пользы, не развернёшь дарований – ты получишь прощение. И свободное исследование там не нужно – я веду не в страну вопросов, а в страну ответов, и ты увидишь Бога.
– Прекрасно, прекрасно, но ведь это метафоры! Для меня окончательных ответов нет. Ум обязан свободно исследовать, как же иначе? Движение – всё, конечная цель…
– Если бы это было правдой, никто и не стремился бы к цели.
– Нет, согласись, в самой идее законченности есть что-то ужасное. Умственный застой губит душу.
– Тебе так кажется, потому что до сих пор ты касался истины только разумом. Я поведу тебя туда, где ты усладишься ею, как мёдом, познаешь её как невесту, утолишь жажду.
– Я не уверен, что жажду новых истин. А как же свободная игра ума? Без неё, знаешь ли, я не могу.
– Ты и будешь свободен, как человек, который выпьет воды по собственной воле. Ты лишишься свободы – бежать от воды.
Призрак подумал.
– Не понимаю, – сказал он.
– Послушай, – сказал Дух. – Когда-то ты был ребёнком. Когда-то ты знал, для чего существуют вопросы. Вернись в детство, это и сейчас возможно.
– Когда я стал взрослым, я оставил детские глупости.
– И ошибся. Жажда – для воды, вопросы – для ответа. То, для чего создан разум, так же похоже на втою игру ума, как таинство брака на онанизм.
– Ты потерял всякое благоговение, но от непристойностей меня избавь! Что же до сути дела, твоя гипотеза подходит лишь к фактам. Философские и религиозные проблемы – на другом уровне.
– Здесь нет религии. Здесь – Христос. Здесь нет философии. Иди, смотри, и увидишь Того, Кто реальней всех фактов.
– Я решительно возражаю. Мы не имеем оснований относить Бога к области фактов. Высшее Благо – это ещё корректное обозначение, но «факт»…
– Ты что, даже не веришь, что Он есть?
– Есть? Что значит «быть»? К этим великим тайнам нельзя подходить так грубо. Если бы что-нибудь такое «было» (дорогой мой, зачем же перебивать!), я бы, честно говоря, не заинтересовался. В этом не было бы религиозной значимости. Для меня Бог – чисто духовен. Так сказать, дух сладости, света, терпимости и служения, Дик, служения. Мы не должны забывать об этом.
– Значит, разум твой уже не жаждет… – проговорил Дух. – Вот что, радости ты хочешь?
– Радость, дорогой мой, – кротко пояснил Призрак, – неразрывно связана с долгом. Когда ты станешь старше, ты это поймёшь. Да, кстати, чуть не забыл! Не могу я с тобой идти, у меня в пятницу доклад. У нас ведь есть богословский кружок. Как же, как же… интеллектуальная жизнь, я бы сказал, бьёт ключом. Быть может, не самого высокого уровня… Изменились все, плохо соображают. И склоки у них вечно… Не знаю уж, почему… Не владеют, что ли, собой. Что поделаешь, слаб человек! Нол пользы я могу принести много. Хоть бы спросил, о чём у меня доклад! Как раз в твоём вкусе. Я хочу осветить одну неточность. Люди забывают, что Христос (тут Призрак слегка поклонился) умер довольно молодым. Живи он подольше, он бы перерос многое из того, что сказал. А он бы жил, будь у него побольше такта и терпимости. Я предложу слушателям прикинуть, какими были бы его зрелые взгляды. Поразительно интересная проблема! Если бы он развился во всю силу, у нас было бы совершенно другое христианство. В завершение я подчеркну, что в этом свете Крест обретает несколько иной смысл. Только тут начинаешь понимать, какая это потеря… Такие обещания – и не сбылись! Куда же ты? Ну что ж, пойду и я. Очень был рад тебя встретить. Интересно поговорили… Будет мысль… Всего хорошего, дорогой, всего хорошего, всего хорошего!
Призрак кивнул, улыбнулся Духу сладкой клерикальной улыбкой – насколько мог улыбаться призрачными губами – и ушёл, что-то бормоча» [29;14-15]. Так и у Лукьяненко возникает сомнение в образе «настоящего мира»: «Тут возносятся к небу башни мудрецов, изучающих мироздание…» [27;150]. Здесь, видимо, сказывается влияние Платона из диалога «Апология Сократа»: «…если пребудешь в Аид… для кого другого, а для меня было бы удивительно вести там беседы, если бы я встретился, например, с Паламедом И Теламоновым сыном Аяксом или ещё с кем-нибудь из древних, кто умер жертвою неправедного суда, и мне думается, что сравнивать мою судьбу с их было бы не неприятно. И наконец, самое главное – это проводить время в том, чтобы распознавать и разбирать тамошних людей точно так же, как здешних, а именно кто из них мудр и кто из них только думает, что мудр, а на самом деле не мудр…» [45;95-96]. Если Иные-Мудрецы, подобно Призраку Льюиса, «который так и не обнаруживает в себе сил отказаться – или хотя бы захотеть отказаться – от размышлений о Боге для размышлений в Боге» [28;15], как о нём говорит Яков Кротов, исследуют мироздание вне Бога, то это воистину Ад бесповоротный. Но в произведении маячит Альфа и Омега: «Я есмь Альфа и Омега, начало и конец, говорит Господь, Который есть и был и грядет, Вседержитель» (Откр.1:8), «Я есмь Альфа и Омега, начало и конец; жаждущему дам даром от источника воды живой» (Откр.21:6), «Я есмь Альфа и Омега, начало и конец, Первый и Последний» (Откр.22:13). В книге Он назван «Венец Всего». Хотя и приписывается творческому гению волхву Мерлину, который так же пребывает после смерти на нижнем, шестом слое Сумрака, в этом раю для Иных.
Из диалога Антона с Мерлином на дне мироздания: «– Мне кажется, ты уже за многое расплатился. К тому же для многих людей ты – мудрый защитник добра и справедливости. Это тоже кое-чего стоит.
…– Почему ты думаешь, что я расплатился? Разве тебе не нравится рай, который ждёт Иных после смерти?
Вместо ответа я нагнулся, сорвал травинку. Сунул её в рот, прикусил. Травяной сок был горьким… вот только немножко недостаточно горьким. Я прищурился и посмотрел на солнце. Солнце сияло в небе, но его свет не ослеплял. Хлопнул в ладоши – звук был самую малость приглушён. Я вдохнул полной грудью – воздух был свеж… и всё же в нём чего-то не хватало. Оставалась лёгкая затхлость, будто в покинутой квартире Саушкина…
– Здесь всё чуть-чуть ненастоящее, сказал я. Не хватает жизни.
– Молодец. – Мерлин кивнул. – Многие замечают не сразу. Многие живут здесь годами, столетиями… прежде чем понимают, как их обманули.
– Нельзя привыкнуть? – спросил я.
Мерлин улыбнулся.
– Нет. К этому не привыкнешь.
– Помнишь анекдот про фальшивые ёлочные игрушки, Антон? – спросили из-за спины. Я обернулся.
Тигрёнок стояла в пяти шагах от меня.
Их было много. Очень много, тех кто стоял и слушал мой разговор с Мерлином. Игорь Теплов и Алиса Донникова – они были рядом, они держали друг друга за руки, но в лицах их не было счастья. Девочка-оборотень Галя спрятала глаза. Мурат из Самаркандского Дозора смущённо помахал рукой. Тёмный, когда-то убитый мной, сброшенный с Останкинской башни, смотрел на меня без злобы и раздражения.
Их было очень много. Деревья мешали увидеть, сколько их тут есть. Но если бы не лес, они бы стояли до самого горизонта. Вперёд пустили тех, кого я знал.
– Помню, Тигрёнок, – сказал я.
Во мне больше не было ни страха, ни злости. Только печаль – тихая и усталая.
– С виду они как настоящие, сказала Тигрёнок и улыбнулась. – Только вот радости от них никакой…» [27;383-384]. Наверно это очень похоже на сошествие Христа во Ад. Только этот Ад носит в нашей мифологии другое имя: это некое временное место, куда определяется душа после частного суда до Суда всеобщего: «Некоторые души спустя сорок дней (после смерти) оказываются в состоянии предвкушения вечной радости и блаженства, а другие – в страхе вечных мучений, которые полностью начнутся после Страшного Суда» [53;203]. И вот Венец Всего для здешних обитателей и всех вообще, ибо по слову автора «все мы живём на седьмом слое Сумрака» [27;388] и мы – тот мир, который ждёт возрождения: «Потому что всемирный поток живой Силы, от которого жадно отрывают свои крохи паразиты вроде синего мха и Иных, не исчезает бесследно – а возвращается в ждущий возрождения мир» [27;388]. Венец Всего – это молитва: «Дух и душа продолжают своё за гробом существование, входят в состояние или блаженное, или мучительное, от которого могут быть избавлены по молитвам Святой Церкви» [33;225]. У Лукьяненко молитву Церкви представляет Антон и где-то вокруг него снующая дочь Надежда, вышедшие из Сумрака в город Эдинбург, или с шестого прошедшие на седьмой слой, что одно и тоже: «Древние камни на вершине скалы ждали. Я потянулся к ним. Тут не нужно было заклинаний, слов, ритуалов. Надо было лишь знать, куда тянуться и чего просить. Мерлин всегда оставлял для себя лазейку. Даже собравшись в рай для Иных, он предполагал, что ворованный рай может оказаться адом. «Отпусти их, попросил я, сам не зная кого. – Отпусти их, пожалуйста. Они творили зло, которое было злом, и добро, которое злом оборачивалось. Но ведь всему есть свой срок и своё прощение. Отпусти их…». Крепость над городом будто вздохнула. Кружащие в небе птицы стали снижаться. Мутная мгла в воздухе стала рассеиваться. Последний луч садящегося солнца упал на город – обещанием вернуться с рассветом. И я почувствовал, как сжались и вздрогнули все слои мироздания. Увидел – почти наяву, как рушатся каменные идолы на плато демонов в Узбекистане. Как растворяются в Сумраке ушедшие туда после развоплощения Иные – с облегчением и робкой надеждой. Стало легче дышать» [27;393-394].