Бросок из темноты

Изрядно нашумев и проредив ряды противника, смельчаки без потерь вернулись в расположение части, где их уже поджидала группа прикрытия под командованием лейтенанта Баранова и пулеметчиков стрелкового полка. Их с нетерпением ждали и встречали как героев. А Панин и Виноградов почти в один голос твердили командиру взвода и сослуживцам, что Егор теперь свой парень, что он блестяще прошел крещение, что его можно отныне считать настоящим разведчиком и включать в число тех, кому предстоит в следующий раз идти за линию фронта. Он не подведет! Он настоящий! В нем есть то, что необходимо бойцу их взвода. С ним они готовы воевать дальше!

– На ле-во! Шагом! Марш! – прозвучала громкая, но быстро тонущая в морозном воздухе команда охрипшего от крика на обозников командира огневого взвода.

Разведчики выполнили ее и зашагали вперед, еще больше шатаясь от усталости после длительного, изнуряющего ночного марша. Егор не пошел за ними. Он повернулся к Козлову, продолжавшему стоять с глупым выражением лица, расплывающегося не то в улыбке, не то в клоунской гримасе человека, который либо специально совершает негативные поступки, либо на самом деле является слабоумным.

– Горе мое луковое! – выдавил из себя Щукин, не зная, как ему поступить с нерадивым солдатом Козловым.

Он сжал кулаки и зубы, выставляя напоказ зловещий звериный оскал обозленного до предела человека. Он готов был нарушить устав и ударить стоящего напротив солдата, который только что едва не подвел все отделение.

– Как же тебя такого в разведку зачислили? – процедил сквозь зубы Егор, давя в себе желание физически наказать Козлова.

Тот стоял перед ним, не меняясь в лице, и продолжал нелепо улыбаться своей полупьяной улыбкой.

– За мной шагом марш, – тихо скомандовал разведчик, повернулся в сторону удаляющихся на дороге сослуживцев и зашагал, сплевывая на ходу от досады на навалившуюся на него опеку над самым плохим солдатом, которого пришлось ему встретить в жизни.

– Я не могу идти, Егор, – тихо простонал Козлов в ответ.

Разъяренный Щукин резко повернулся и тут же остыл. Он увидел на месте подопечного беспомощного и шатающегося из стороны в сторону человека. Тот был явно не в себе. Бледный, с потухшим и пустым взглядом, с темными кругами под глазами, он стоял на обочине дороги и, казалось, вот-вот свалится, скошенный смертельной усталостью.

Егор мало что знал об этом солдате. Козлов был немногословен. Говорить больше стеснялся и как будто боялся. Каждое слово из него приходилось буквально вытягивать, почти провоцируя его на ответ, подводя его к этому предварительно правильно заданным вопросом. Он не проявлял себя ни в чем и никак не показал себя за то непродолжительное время, что пребывал в составе взвода. Не было видно в нем силы, ловкости, проворства. Не блистал он начитанностью и какими-нибудь выраженными умственными способностями, которые, казалось бы, должны были иметься у него на фоне отсутствия других качеств. Иначе как он мог оказаться в разведке?

Периодически, причем довольно часто, этот вопрос звучал почти от каждого солдата взвода. Кто-нибудь обязательно атаковал Козлова во время перекуров и в нечастые периоды отдыха, спрашивая его об имеющихся заслугах и личных качествах, за которые его отправили служить в разведку. Боец молчал в ответ, глупо улыбался, пожимал плечами или тихо отвечал:

– Не знаю.

И тогда лопалось терпение какого-нибудь солдата и он произносил с раздражением в голосе:

– Слабоумный какой-то!

Козлов молчал в ответ, пряча где-то в глубине души обиду на эти слова. А упрекнувший его присаживался возле сослуживцев и начинал что-нибудь рассказывать на тему «был у нас один такой в колхозе…».

Далее следовал занимательный рассказ, герой которого сравнивался с нерадивым солдатом их взвода.

Учитывая имевшиеся у Козлова полное среднее образование и сорвавшуюся из-за войны попытку стать студентом столичного высшего учебного заведения, Егор предположил, что парня зачислили во взвод разведки писарем-делопроизводителем. Он даже хотел уточнить это у командира. По мнению солдата, такую должность вполне могли ввести в их части. Но еще не заданный вопрос отпал сам собой, когда он увидел почерк Козлова, которым тот выводил страшного вида и абсолютно не читаемые неподготовленным человеком каракули на листе бумаги. Глаза Егора округлились. Его подопечный тогда писал письмо домой родителям. Взяв в руки исписанный лист, Егор смог кое-как прочитать лишь одно из пяти-шести слов. Все остальное, по мнению разведчика, могли распознать лишь опытные шифровальщики. Письмо домой тут же пошло по рукам разведчиков. Стесняться тут Козлову было совершенно нечего: текста все равно никто разобрать не мог. А увиденное и дополнительно прокомментированное Егором стало поводом для новых шуток над нерадивым солдатом.

Последнее, что могло раскрыть секрет пребывания новичка во взводе разведки, это его боевые навыки. Но и тут ответ не заставил себя долго ждать. Заступая на пост в карауле, Козлов умудрился потерять затвор винтовки. Его, конечно же, быстро нашли. Он просто лежал в неглубоком снегу, а ушедший искать его разведчик всего лишь проследовал по свежим следам.

Наконец лопнуло терпение у одного из солдат, и вопрос о присутствии бойца Козлова во взводе был задан командиру. Но и тот не смог дать стоящего ответа, потому что сам ничего не понимал, Козлова сюда просто направили.

– Я не могу идти, Егор, – снова тихо простонал боец, пытаясь отыскать пустым взглядом Щукина, который уже сам направился к нему, чтобы подхватить и не дать упасть.

Ему стало понятно, что не привыкший к длительным пешим переходам, да и вообще к физическим нагрузкам солдат просто смертельно устал, а потому не был готов к продолжению марша. Он схватил Козлова за амуницию и с волнением стал смотреть тому в глаза, не зная, что дальше делать с ним и чем ему помочь. Еще немного – и тот упал бы в снег без сознания.

– Сажай его в сани, парень! – услышал Егор возле себя голос старшины, руководившего обозом артиллерийского дивизиона. – Винтовку только забери у бойца, а сам рядом иди.

Это и нужно было разведчику. Помощь пришла вовремя, хоть и неожиданно. Козлов был моментально уложен в сани вдоль снарядных ящиков, а его винтовка перекочевала за спину Егора.

Глава 2

– Неужто нельзя было здесь все по-людски обустроить?! Копаемся третий день, долбим мерзлую землю, а результата почти нет! Что тут делали те, кто до нас был?! – громко, с активной жестикуляцией, ворчал, размахивая в воздухе белой от мороза рукой с курительной трубкой в ней, немного сгорбленный, невысокого роста солдат, короткие седые волосы которого, пробивающиеся из-под шапки, выдавали в нем человека почтенного для участия в войне возраста.

– Это точно, Тарасыч, – вторил ему еще один солдат, только что решивший передохнуть от тяжелой работы, а потому воткнувший лопату в землю и положивший сверху на нее черенок руки. – Копаем, копаем, а все никак не накопаемся.

Первый еще несколько раз взмахнул в воздухе своей курительной трубкой, будто бы собирался продолжить высказывать свое возмущение, потом повернулся к стоящему рядом собеседнику и снова заворчал, теперь делая это так, чтобы втянуть в беседу остальных солдат, много часов с остервенением долбивших каменную зимнюю землю.

– Вот и я говорю, – произнес седовласый, дождавшись момента, когда все находившиеся возле него бойцы прекратят свой труд и посмотрят на него. – У тех, кто до нас тут стоял и держал оборону, не было времени обустроить тут все как положено. Что они столько времени делали на этом месте?

Солдаты молчали в ответ и беззвучно передавали из рук в руки махорочный кисет одного из них, решив устроить перекур на то время, пока старший из них отвлекает их от работы и одновременно скрашивает ее своими высказываниями.

– Они же тут полгода простояли! Не меньше! И что? – Он обвел глазами всех, кто был рядом, а также зацепил взглядом идущих мимо разведчиков, которыми оказались облаченные в белые маскировочные халаты Щукин и Козлов. – Баня, похоже, была только одна на весь полк. А у нас в каждом дивизионе имелась. Отхожие места как попало разбросаны. Бежишь по ходам сообщения и натыкаешься на уборную. Хорошо, если пустую! А если там есть кто? Да еще если кто из командиров наших?