Бросок из темноты

Среди солдат прокатился легкий хохот, а красные от работы на морозном воздухе лица начали покрываться таким румянцем, который подчеркивал спад напряженности у людей, сменивших тяжелую работу на короткий и продуктивный, с долей юмора отдых.

Шедшие мимо по траншее разведчики тоже остановились возле седовласого, увлеченные его громкими рассуждениями о быте стоявшей на этом месте несколько дней назад воинской части, на смену которой прибыл их артиллерийский полк.

– Ходы сообщения на целый штык надо углублять! Блиндажи полуразрушенные, того и гляди бревна настила на тебя завалятся! А если фрицы бомбить начнут или тяжелыми минами забрасывать?! – не унимался седовласый, обводя глазами улыбающихся солдат. – Стенки в траншее кое-как укреплены, а местами вообще обвалились! Попробуй их зимой сделать как надо, чтоб ровненькие были и стояли хорошо, будто досками подшитые.

Он по-доброму заулыбался, будто не ругал солдат той дивизии, на смену которой прибыла его часть, а специально притягивал к себе внимание куда более молодых сослуживцев, стараясь развлечь их в короткую минуту отдыха, да еще в силу привычки быть заводилой и душой компании. Он снова повернулся к застывшим в проложенном рядом земляном проходе Щукину и Козлову и, будто адресуя свое следующее возмущение только им одним, протянул громком голосом, расплываясь в простой, искренней, широкой улыбке:

– И вшей своих нам оставили! Нет бы с собой забрать, как порядочные граждане!

Последняя фраза ударила по всем, кто ее слышал. Грохот смеха прокатился по траншеям. Общий хохот вывел Егора из короткого оцепенения, вызванного желанием послушать и посмотреть на короткую юмористическую сценку в исполнении седого солдата, слывшего в полку знатным рассказчиком. Причем был он из числа таких, кто превращал самые простые истории в настоящие сольные концерты для тех, кто находился в это время поблизости.

– Туда? – сменил он почти дурацкое выражение лица на серьезное, убрав улыбку, нахмурив брови и кивнув в ту сторону, где за расположенной внизу, под передовой линией окопов, скованной льдами речкой находились хорошо укрепленные позиции гитлеровцев.

Егор ничего не сказал в ответ. Только тяжело вздохнул и, опустив глаза, двинулся дальше, куда следовал всего пару минут назад, но остановился, чтобы взбодриться перед долгой и утомительной, но очень важной работой разведчика. Козлов также промолчал, вздернул плечами и побрел следом, ступая так, будто невольно копировал походку впереди идущего товарища.

Седовласый нырнул в траншею, сделал пару шагов за ними, остановился в том месте, где его не должны были видеть молодые солдаты его подразделения и, стянув с руки суконную рукавицу, перекрестил вслед разведчиков, посмотрев на них теми глазами, какими обычно провожают в долгий и опасный путь старики своих внуков.

– А чего это они делали, Егор? – спросил Козлов товарища, когда они остановились в траншее, чтобы пропустить следовавших им поперек солдат с тяжелыми ящиками в руках.

– Артиллеристы. Готовили запасную позицию для гаубицы, – ответил ему тот, заглядывая в ветвистый земляной коридор ходов сообщения.

– А с чего ты взял, что именно для гаубицы? – начал проявлять Козлов необычную для себя разговорчивость, отчего Егор даже повернулся в его сторону и посмотрел глазами, полными удивления.

– Габариты позиции, – уточнил он, – для гаубицы больше, для простой пушки – меньше.

Они двинулись дальше, стараясь поскорее проскочить самые узкие проходы, где тяжело было бы разойтись со встречными солдатами, особенно если бы те снова несли что-нибудь в руках, типа ящиков. Очередное такое препятствие в виде целой вереницы пехотинцев, тащивших по траншее тяжелые пулеметы на станках, встретилось им уже через минуту.

– Штык с винтовки сними, – тихо произнес Егор Козлову и добавил: – Демаскировать будет, к передней линии подходим.

– А как ты это узнал? – открыл солдат рот от удивления, поражаясь опыту и прозорливости товарища.

– Стрелковые ячейки появились, – уточнил Егор, кивком указывая вперед.

Козлов снова открыл рот, теперь еще шире, выглядывая из-за плеча товарища, чтобы рассмотреть то, о чем тот ему говорил.

Солдаты с пулеметами наконец проследовали мимо них, и разведчики двинулись дальше, пока снова не наткнулись на новое препятствие, на этот раз состоявшее из множества пехотинцев численностью не меньше стрелкового взвода, собравшихся на занятие, проводимое кем-то из войсковых политработников. Тот, невидимый им из-за спин стоящих в тесном проходе солдат, громко, разборчиво, с тщательным произношением каждого сказанного слова вещал о боевой работе, об укреплении патриотизма, бдительности и прочих качествах, необходимых солдату, находящемуся на передовой.

Егор застыл, слушая старательно делавшего свою работу политрука стрелкового полка, пытаясь уловить что-нибудь новое для себя. Козлов замер у него за спиной и, привычно открыв рот, тоже вникал в услышанное в полной тишине, не прерываемой ничем, кроме доносящихся из траншейных коридоров голосов солдат, не привлеченных к участию в политзанятии.

– Уже завтра наступает новый, сорок третий год! – громогласно вещал политработник, изредка откашливаясь. – Враг не дремлет, товарищи. Он наверняка предпримет какую-нибудь провокацию на нашем участке, думая, что мы с вами празднуем. Он считает, что мы все тут расслабились, запаслись самогоном и уверены в своей силе и превосходстве. Но мы будем бдительны! Впереди у нас бессонная ночь, на протяжении которой мы не сомкнем глаз и достойно ответим на все попытки нашего злейшего врага сломить нашу оборону.

– Так я и думал, – тихо, почти шепотом произнес Егор, немного повернув голову к Козлову, – сегодня до темноты будем наблюдение вести за передним краем, а завтра наверняка в ночь за языком группа пойдет. Наши командиры думают, что фрицы не на передовой сидят в полной боевой готовности, а в тылу пьянствовать будут, Новый год встречать. Вроде бы как легко можно будет хорошего немца в плен взять, да еще и офицера.

Ворчливость не была свойственна красноармейцу Щукину. Просто по прибытии на передний край, к линии фронта, он начал, как и остальные, ощущать в себе некоторую нервозность, которая должна была скоро пройти, сменившись на равнодушие к себе. Это произойдет через несколько дней, когда он услышит взрывы и привыкнет к шуму боя, обстрелам, ударам и бомбежкам. Только тогда в сердце каждого бойца на передовой наступит покой, пройдет жжение в груди, исчезнет чувство животного страха, придет спокойный сон, который невозможно будет прервать даже звуками пушечной стрельбы. Организм приспособится, привыкнет, пройдет адаптацию. Каждый свыкнется с постоянным присутствием смертельной опасности, все время находящейся где-то рядом, и будет почти спокойно воспринимать изуродованные тела погибших солдат, которые еще некоторое время назад вызывали бы у него только ужас.

Дождавшись, когда политзанятие закончится, Щукин с Козловым просочились сквозь толпу скопившихся в траншеях солдат и добрались до первой линии обороны, где наткнулись на ожидавшего их командира своего взвода, уже занявшего для разведчиков одну из тесных стрелковых ячеек.

– Что так долго? – отвлекся на прибывших взводный, оторвавшись от наблюдения в бинокль за передним краем противника.

– Политрук стрелкового полка немного задержал, товарищ лейтенант, – выкрутился Егор и, чтобы не провоцировать командира на дальнейшие расспросы о причинах опоздания, сам прильнул к узкому проему в земляном бруствере, за которым открывался обзор вражеской стороны.

– Вот ваш сектор, – утвердительно произнес взводный, открывая планшет и демонстрируя аккуратно выполненную копию карты на желтом и сильно измятом листе бумаге.

Он приложил кончик карандаша к отметке в середине изображения и кивком указал на это место на открытом просторе, что простилался далеко за рекой, находившейся внизу, под горой, где проходил передней край обороны. Потом переместил грифель вправо и остановил руку на следующей отметке, снова кивнув вперед, где виднелось в качестве ориентира большое раскидистое дерево с наклонившейся к земле длинной веткой, срубленной, вероятнее всего, большим осколком не то мины, не то снаряда.