Шторм

Тяжелые мысли не мешали управлять судном. Катамаран, под стать капитану названный «Дикий» – рвался вперед. Оба корпуса рассекали волны, подставляя парус порывам постепенно стихающего ветра.

Глава вторая

Любовь и голуби

– Любовь? Пусть будет любовь. И тогда Момидзи-они, или Демон Кленовых Листьев принял человеческий облик, потому что понял, что влюбился. Земная женщина по имени Изанами, что в переводе значит Влекущая к себе, нашла путь к его сердцу.

Ростислав Александрович, отец невесты, стоял во главе свадебного стола с бокалом шампанского. Высокий, поджарый мужчина чуть за пятьдесят. Благородная осанка, горбоносое лицо и темная шевелюра, слегка тронутая сединой. Его голосу – низкому, с глубокими обертонами с интересом внимали приглашенные.

– Когда у Изанами родилась от преступной страсти дочь, ночью явился Демон Кленовых Листьев и, склонившись над кроваткой, дал клятву: «За каждую твою слезу я спрошу стократ», – продолжал Ростислав Александрович.

Ему не нужно было повышать голоса – слова, сказанные тем таинственным тоном, с которым так хорошо внимать страшным легендам, звучали под сводами старинного дворца. И оттеняя его речь, с амфитеатра на втором этаже так же неспешно струилась «Сакура, сакура», исполненная, как и положено, на тринадцати струнном кото.

– Дочь назвали Каедэ, что в переводе значит Лист Клена. Настала пора ей выйти замуж. Долгое время семейная пара жила душа в душу. Но однажды муж ударил Каедэ. От обиды молодая женщина вышла во двор и села под кленом выплакать свою беду. Конечно, ее слезы увидел отец. В доме Каедэ еще горел очаг, когда ветром разворошило угли. Муж вскочил, объятый страхом, когда Момидзи-они предстал перед ним в своем страшном обличье.

По реке демонической злости,

Плывут горы кленовых листьев,

Отражения в ней в свой цвет окропляя.

Муж Каедэ хотел позвать на помощь, и не смог.  Его сердце, вырванное из груди, уже трепетало в когтистой руке Демона Кленовых Листьев.

Ростислав Александрович качнул головой и оркестр, внимая указанию, заиграл один из вальсов Штрауса. Звуки скрипок, виолончели, фортепиано, сгладили слова, многим гостям показавшимися не совсем подходящими к случаю. Что касалось недовольства гостей, то чаша весов прочно застыла на нулевой отметке – отца невесты, за редким исключением, не волновало невысказанное мнение. Это с одной стороны. А с другой  – кто осмелится сделать замечание фармакологическому королю побережья, господину Ростиславу Александровичу Вагнеру?

Гремели вальс за вальсом, в перерывах звучали поздравления. В специально отведенном в углу алтаре высился завал из подарков. Ослепительную Николь  – невесту, для которой и вертелся водоворот из золота, бриллиантов, белозубых улыбок и иссиня-черных фраков, волновал лишь жених, сидящий рядом. Лишь его глаза, слова, улыбка, ласковые прикосновения имели значения для девятнадцатилетней девушки.

– Если есть на свете ангел, то я вижу его сейчас перед собой, – шептал Сережка, наклоняясь к самому уху. Его горячее дыхание обжигало.

– Говорил уже, – улыбнулась Николь. От жениха пахло шампанским и дорогим парфюмом. В его карих глазах горело желание.

– Правда? А то, что я сейчас вижу перед собой ангела, я уже говорил?

Николь рассмеялась.

– Подожди немного, хулиганка, – он коснулся губами ее шеи. – Скоро ночь. Я покажу тебе, кто тут главный.

Свадебное застолье накрыла очередная волна поздравлений, плеснула в алтарь новыми подарками и разбилась в брызги шампанского, дрожащими пеной в поднятых бокалах.

– Танец молодых! – пробился сквозь шум уже нетрезвой публики голос тамады и тут же встал Сережка, словно считал секунды, отделяющие его от свадебной ночи.

– Любимая, девочка моя, я приглашаю тебя на вальс, – с пафосом сказал он. Николь показалось, что высокопарным стилем он пытался остудить страсть, которая рвалась наружу.

Высокий, темноволосый, с мягким прищуром карих глаз, Сережка умел вести себя в обществе. Умный, сообразительный, с великолепным чувством юмора, страстный, необузданный в постели –  о чем еще могла мечтать девушка, у которой было в жизни трое мужчин? Первый – одноклассник в школе. Что, куда, как – все в тумане, все покрыто девственной пеленой догадок. Почти любовь, почти секс. Кстати, куда он потом делся, так и осталось тайной за семью печатями. Потом был мужчина старше на десять лет, двадцати восьмилетний старик. Спокойный, предсказуемый, обидчивый по пустякам. Но нежный и ласковый – слова плохого не сказать. Третий… Третий так, кратковременная страсть – вспыхнула, погасла, даже не обожгла.

А потом пришла любовь. Она вела сейчас Николь в центр зала, под потолком, расписанным золотом сюжетом из греческой мифологии. Волосы девушки горели рыжим огнем, скрывая в кудрявых прядях бриллиантовую россыпь.

– Николь, я счастлив, – глубоко вдыхая запах волос, сказал Сережка. Николь млела от радости, улыбаясь ему в ответ.

Старинный дворец, снятый по случаю свадебного торжества, с трудом вместил гостей. Сияли окна, выпуская теплый свет в южную ночь. Во дворе, перед широкими ступенями стояли празднично накрытые столы, скамьи, огромные вазы с цветами. Ветер играл плакатом меж двух мраморных столбов, увитых золотым плющом. «Сергей и Николь» – витиеватая надпись переплеталась с сердечками. Парк, обычно открытый по вечерам для посетителей, а теперь арендованный королем фармакологии для свадьбы единственной дочери, дышал таинственностью и магией ночи.

Гости, расцвеченные бриллиантами и улыбками, высыпали в парк, полюбоваться на продолжение праздничного вечера. Прожекторы осветили небо, когда ввысь взмыли сотни белых, породистых голубей – вечный смысл счастливой семейной жизни и благополучия.

– Мой бог, как красиво, – сказала мать.

Статная женщина, с короткой стрижкой огненно-красных волос застыла рядом с Николь. В платье цвета пьяной вишни, с глубоким декольте, она выглядела молодой, едва ли не моложе дочери,  и счастливой. Почти двадцать лет назад Ростислав… Тогда просто Ростислав, почти силой увез ее – Мадлен, француженку, из Марселя в Россию. Она до сих пор плохо говорила по-русски. И, что скрывать? Между ней и Николь никогда не было той близости, что так безоговорочно и искренне согревала ее отношения с отцом. Папка – он был для нее всем. Каменной стеной, скрывающей опасный мир, другом, братом, человеком, с которым можно откровенничать о своем. О девичьем. Сидя у камина далеко за полночь.

– Ты мое всё, – сотни, тысячи раз повторял Ростислав Александрович.

Сначала маленькая Николь глупо хихикала, прикрывая рот ладошкой, потом молча улыбалась. А позже благодарила в ответ – пожимала протянутую руку. Человеку нужно быть для кого-то всем. Миром, воздухом, светом. Альфой и Омегой. Призмой, сквозь которую только и может просвечиваться будущее.

– Красиво, – удовлетворенно улыбался Ростислав Александрович, ведя под руку Николь. С другой стороны шел Сережка. Он смотрел наверх, с улыбкой наблюдая за тем, как разлетаются голуби.

В опустевшем темном небе, с оглушительными хлопками зажглись первые созвездия фейерверков. Вспыхивали цветы – одни красочней другого. Рассыпались на искры шары, таяли в воздухе. На их месте тут же появлялись другие.

Породистых белых голубей, давно рассевшихся в парке на деревьях, напугали оглушительные залпы. Они взмыли вверх, стаями полетели на свет. И сбитые фейерверком, стали падать на землю. Где-то вскрикнула женщина, указывал рукой в небо. Завизжала девица, толпа поспешно сдала назад, к мраморной лестнице.

С неба падали окровавленные, изломанные птичьи трупы. Под нескончаемый треск залпов в воздухе кружились обагренные кровью перья. Снежный вихрь прежде белоснежного пуха носил ветер. Хлопья застревали в ветках, устилали землю ковром.

Николь отступала, увлекаемая женихом.

Стих фейерверк. Кружилась в воздухе метель. Пух осел на ветках, покрыл изморозью стволы деревьев, тронул сединой заросли травы возле живописного пруда, застыл ледяной россыпью в ажурных переплетениях мостков. Поземка струилась по стриженому газону, лепила белые лепестки к бутонам темно-алых роз, окаймлявших пешеходные дорожки. В оглушительной после залпов тишине с неба продолжали сыпаться птичьи трупы. Потревоженные ветром высились горы белых перьев, залитых кровью…