Страница 13 из 21
Примерно спустя полгода после этих событий в экспедицию поступил симпатичный осетин Феликс. Мы подружились, нас сблизило ещё то, что оба занимались боксом. Мы даже умудрились сделать боксерский ринг в красном уголке экспедиции. Просуществовал он, правда, недолго, так как красному уголку был нанесен существенный ущерб. Феликс жил в поселке. Когда я рассказал ему о драке, он принял меры и вскоре заверил меня, что со стороны осетинской диаспоры поселка никаких недружественных актов по отношению к работникам экспедиции больше не будет. Так фактически и случилось.
Забегая вперёд, замечу, что Феликс женился на одной из сотрудниц экспедиции. Прошло больше 10 лет, я работал в Тюмени и выступал по тюменскому телевидению. Как выяснилось, Феликс работал в это время в Тюменской области в Нижневартовске. Он увидел моё выступление и вскоре примчался в Тюмень. Встреча была очень радостная. Однако это было время, когда не было интернета, электронной почты, социальных сетей, мобильных телефонов, да и обычные телефоны были далеко не у всех. Короче, к большому моему сожалению, мы опять потерялись.
***
После запуска автоматизированной каротажной станции к полуавтоматической регистрации уже не возвращались, за исключением редких случаев, когда скважины находились в горах, и к ним невозможно было подъехать на машине.
Вскоре после этого события наш начальник экспедиции ушёл на повышение, и на его место назначили моего непосредственного начальника Леву Ишанкулова. На свою прежнюю должность начальника каротажной партии Южной Геофизической Экспедиции Лёва назначил меня. Он по-прежнему оставался моим непосредственным начальником, только у нас обоих поменялись должности. Назначение пришлось на первое мая, что было вторым днём после того как мне исполнилось 22 года. В моё распоряжение попало более 20 человек, каждый из которых был старше меня. Кроме того, за моей партией было закреплено несколько специализированных машин, склады, мастерские, группа обработки данных исследования скважин и большое количество разной аппаратуры.
Работа партии была мне уже знакома, я также знал, что у нас большой дефицит специалистов, способных самостоятельно делать нашу основную работу – исследование скважин. Мне необходимо было этих специалистов где-то найти. Естественно, это была долговременная задача. Между тем посыпались заказы, и мне приходилось разрываться между работой в поле и на базе экспедиции.
Дорога до скважины занимала от нескольких часов до дней. Когда мы, наконец, добирались до скважины по тряским таджикским дорогам, и я включал аппаратуру, то, как правило, она не работала. Необходимо было быстро найти причину и наладить аппаратуру. Время, которое мы занимали на скважине, считалось для буровой бригады непроизводительным, они не получали за это время зарплату. Поэтому любые наши задержки воспринимались крайне негативно. Буровики пытались войти в станцию, чтобы объяснить мне, что я неправ. Мне ничего не оставалось, как выталкивать их, чтобы не мешали работать.
Но в целом, несмотря на такие стычки, мы с буровиками жили дружно. Как правило, это были здоровые ребята с прекрасным чувством юмора. Надо отметить, что мат у них был доведен до уровня поэзии. Я обожал беседы с ними в редкие часы каких-либо не зависящих от нас простоев.
Работу мы выполняли практически без срывов. Я научился довольно быстро диагностировать аппаратуру и восстанавливал неисправности с помощью паяльника и небольшого набора запасных частей.
Как я сейчас знаю, на западе мои коллеги таких проблем не имеют. Они приезжают на скважину в кондиционированных машинах с комплектом запасной аппаратуры по асфальтированным дорогам. Если какой-то прибор не работает, его заменяют запасным. Если и запасной не работает, вызывают по радиосвязи машину, которая привозит исправную аппаратуру.
В мою бытность в Таджикистане слово «кондиционер» нам вообще знакомо не было. На нашей первой автоматизированной станции я установил фоторегистратор, показания которого можно было увидеть только в достаточно темном окружении. Поэтому даже в жару под палящим солнцем во время работы на скважине я должен был закрывать все окна и двери. Внутри металлической станции температура поднималась до уровня хорошей бани, маленький электрический вентилятор только гонял раскаленный воздух. Я раздевался до плавок и, чтобы не терять работоспособность, периодически выскакивал из станции и выливал себе на голову ведро воды или глинистого раствора, когда воды под рукой не было. Это работа в экстремальных условиях была существенно тяжелей, чем ночные исследования скважин.
Были, правда, и совершенно другие случаи. Иногда нам надо было определить наличие водоносных горизонтов в мелких скважинах. Мы делали контрольный замер сопротивления бурового раствора, и затем этот раствор обильно солили. Делали опять замер сопротивления, оно было существенно ниже контрольного. Если в скважине был водоносный пласт, то пластовая вода вымывала соль и сопротивление против такого пласта начинало повышаться. Мы это фиксировали, продолжая делать замеры сопротивления с различными временными интервалами. При малой скорости пластовой воды работа могла растянуться на сутки. Тут между замерами можно было и поплавать в реке, если такая оказывалась рядом, сделать шашлык или просто поиграть в карты, не спеша и с удовольствием.
Каждая скважина это своя история. И таких историй у меня накопилось огромное множество, как у хорошего охотника. К примеру, исследовал я как-то скважину под шахту для ракеты. Заказ пришёл из военного ведомства, и по дороге на скважину ко мне подсел лейтенант. Дорога была на уровне бездорожья, и, приехав кое-как на скважину, я обнаружил, что в силовом блоке на станции произошло короткое замыкание, и он слегка дымится. Запасного блока у меня, конечно, не было, и я сказал лейтенанту, что надо возвращаться на базу. В то время у нас уже было несколько станций, и я мог вернуться назад на исправной станции через день или два. Однако лейтенант взмолился, что его могут разжаловать, у них там были очень жесткие сроки, потому что международная обстановка и т.п. Конечно же, мне не хотелось подводить военного. Я попробовал работу на нормальном режиме и тут же понял, что мы просто скоро загоримся. Я снизил напряжение, приборы работали как сонные, блок чадил, но по крайней мере была надежда, что он сразу не загорится. Короче, в этом режиме мы работу довели до конца. Блок не загорелся, лейтенант мужественно сидел рядом со мной, пока мы не закончили и полузадушенные не вывалились из станции.
Я исследовал скважины, пробуренные под будущим телом плотины Нурекской электростанции. Это была стройка союзного масштаба. С самими исследованиями проблем не было, однако их интерпретация была очень ответственна, так как надо было описать породы, на которых эта огромная плотина будет построена.
Очень интересные были поездки на Памир. Добирались туда несколько дней, при этом большая часть пути проходила вдоль реки Пяндж, которая была границей с Афганистаном. Я, конечно, не мог не сфотографироваться рядом с пограничным столбом, хотя это было и запрещено. Мало того, обычно мы на Памир ездили летом в жару. Ужасно хотелось искупаться в горной реке, которая была совсем рядом. Однако это была граница, и добраться до реки можно было только перепрыгнув через сравнительно низкие проволочные заграждения, и пройдя по вспаханной полосе.
По дороге на Памир. 1962.
Граница в то время была мирная, никаких происшествий не было. Это служило мне слабым оправданием, когда я преодолевал препятствия и окунался в холодное течение Пяндж. Плавал я на спине близко к нашему берегу, наблюдая за возможными секретами пограничников и готовый в любой момент выскочить на берег. К счастью, эти освежительные процедуры обошлись без последствий.