Страница 10 из 21
Как я сейчас понимаю, в жизни бывают моменты, которые определяют всю дальнейшую судьбу человека. Распределение было одним из таких моментов. Как я теперь знаю, я принял правильное решение.
В моей профессии начинать с научно-исследовательского института (НИИ), не понюхав поля и производства, крайне нерационально. Практически невозможно сделать что-то действительно ценное, если не поработал в поле. Работа в поле даёт возможность трезвой оценки данных, которые мы там получаем. Понимание ошибок и неточностей, которые эти данные содержат, понимание способов контроля и минимизации этих ошибок, понимание что действительно важно, а что не очень. Романтика работы в поле не выдумка, это не всегда легко, но это замечательно. Люди в поле и в НИИ разные, и, наконец, зарплаты в НИИ и в поле тоже очень разные. Короче, я до сих пор благодарю судьбу, что настоял на своём и не поддался уговорам любимых и уважаемых мною людей.
Работа в полевой экспедиции
В августе 1961 г. мы с Нелей прилетели в столицу Таджикистана – Сталинабад. В Управлении геологии и охраны недр нам дали направление в гостиницу в центре города и сказали, что наши назначения будут готовы через несколько дней.
Хоть мы оба были выходцами с Кавказа, Сталинабад поразил нас обилием фруктов. Особенно запомнились необыкновенно сочные, сладкие и пахучие персики. Весь город был пронизан светом, яркими красками и наполнен запахами фруктов. Пожив в этом раю несколько дней, мы получили назначение в Южную геофизическую экспедицию, которая находилась в поселке Орджоникидзеабад, недалеко от Сталинабада. Кто-то из управления отвез нас в экспедицию и представил её руководству.
Вскоре после нашего приезда Сталинабад был переименован в Душанбе. Это было слегка измененное первоначальное название города, которое означало базар по понедельникам. Душанбе был переименован в Сталинабад в 1929 году, город Сталина продержался 32 года.
Орджоникидзеабад оказался небольшим рабочим поселком, на краю которого и находилась наша экспедиция. Прямо за экспедицией простиралось большое хлопковое поле. Нас поселили в нечто типа гостиницы, выдали постельное белье, спецодежду и сказали, что наш дом в процессе строительства и будет готов через пару месяцев. Кстати, так и случилось. Через два месяца мы въехали в наш дом.
Все дома делались из самана и состояли из небольшой прихожей с печкой и двух маленьких комнат. Электричество было единственным атрибутом цивилизации. Чистейшую горную воду мы черпали прямо из арыка, который протекал в нескольких шагах от дома. Единственный на всю экспедицию туалет находился в самом центре между жилыми домами, административным корпусом и базой Экспедиция состояла из различных полевых партий и лаборатории, где исследовались горные породы. Полевые партии были разного характера, партия по исследованию скважин, сейсмическая, электроразведочная, магниторазведочная, гравиоразведочная и т.п. Состав экспедиции был довольно молодой, средний возраст не превышал 30 лет.
Меня назначили инженером-оператором в партию по исследованию скважин, на профессиональном жаргоне это называлось «каротажная партия», а Нелю инженером в лабораторию.
Моим начальником оказался парень из Казахстана, Лев Ишанкулов. Он встретил меня весьма любезно впрочем, как и все остальные. Лев сказал, что заказов на исследование скважин пока нет, так что я могу не спеша осмотреться. Через пару дней мне надоело осматриваться, и я пришёл к нему с требованием работы. Он начал мне объяснять специфику производства, когда заказы идут очень неравномерно, и объяснил, что простои бывают, но нечасто. Мне, однако, совершенно нечем было заняться, поэтому я настаивал на своем, закончив тем, что если тут работы нет пусть меня переводят туда, где она есть. Тут Лев выскочил из своего кабинета и убежал в административный корпус, где находилось руководство экспедиции.
В поле. 1961.
Через некоторое время появился ведущий специалист экспедиции Кубаткин с каким-то скважинным прибором и пультом. Он торжественно разместил все это на столе по ремонту аппаратуры и сказал, что это экспериментальный скважинный прибор с новым видом датчиков для регистрации радиоактивности. Как выяснилось, прибор работал с люминесцентным датчиком. В таком датчике каждый гамма-квант, проходящий через него, вызывает слабое свечение, которое усиливается фотоумножителем и затем регистрируется.
Люминесцентные датчики были более чувствительные, чем применявшиеся до них газоразрядные. Прибор прибыл в экспедицию год назад, Кубаткин снял с него чехол и подключил к сети скважинный снаряд и пульт. Прибор радостно затарахтел, каждый щелчок говорил о том, что через датчик пролетает гамма-квант. Мы окружены естественной радиоактивностью, и прибор это прекрасно демонстрировал. Но тут Кубаткин с видом фокусника отсоединил датчик. Я ожидал, что воцарится тишина, но прибор продолжал тарахтеть, как будто ничего не произошло. Довольный Кубаткин сказал, что ты, мол, искал работу, вот разбирайся. На сём он удалился.
Я повторил эксперимент Кубаткина несколько раз с тем же результатом. Получалась какая-то ерунда: прибор регистрировал радиоактивность в отсутствии датчика радиоактивности. Мой взгляд упал на стоящий на столе осциллограф, и ввиду отсутствия других идей я решил посмотреть, что же он там регистрирует. Я знал, что импульсы гамма-излучения, связанного с естественной радиоактивностью, имеют разную амплитуду, длину и форму. Каково же было моё удивление, когда я увидел, что все импульсы были прекрасно сформированы, как бы отпечатаны на одной матрице. Стало ясно, что прибор сам генерирует эти импульсы.
Я пришёл домой со схемой и стал тщательно её изучать, естественно не нашёл никаких генераторов импульсов. Тогда я углубился в книгу по электронике, которую благоразумно привез с собой. В схеме был дискриминатор, задача которого отсекать импульсы с низкой амплитудой. И тут я прочёл, что плохо отрегулированный дискриминатор может работать как генератор импульсов. Там же было написано, как следует регулировать дискриминатор.
Утром я кинулся к своему прибору и подпаял сопротивление к катоду дискриминатора, датчик был отсоединен, и прибор тут же умолк. Фокус Кубаткина был разгадан. Я начал проверять всю схему и обнаружил ещё массу ошибок. Благо, схема была правильная, но сборка соответствовала схеме очень приблизительно. Разность напряжения между пультом прибора и скважинным снарядом была 150 вольт. Стоило мне забыться и, ковыряясь в скважинном снаряде одной рукой, переключить что-то на пульте, как меня сотрясало 150 вольт. Это было дополнительным стимулом, чтобы завершить ремонт как можно скорей. Через несколько дней всё работало как часы, скважинный снаряд проэталонирован и был готов к производственным испытаниям.
Вскоре пришёл заказ на исследование скважины. Скважины, которые мы исследовали, бурились для поиска разных полезных ископаемых, для добычи воды или под различные гражданские или военные объекты. Нефтяных или газовых скважин у нас не было.
Мой первый выезд был на какую-то мелкую скважину, неизвестно на что пробуренную. Руководил всей работой наш техник, он же парторг экспедиции Бушкин, я должен был просто наблюдать и учиться. К своему удивлению, я обнаружил, что регистрацию скважинных наблюдений Бушкин проводил не на автоматической станции, а на полуавтоматическом каротажном ррегистраторе. Нам в институте такие регистраторы показывали как исторические экспонаты, а тут вдруг этот архивный экспонат оказался рабочим инструментом.
Суть такой ручной регистрации состояла в том, что оператор крутил специальную ручку, связанную с самописцем. Задача оператора состояла в том, чтобы поворотом ручки компенсировать сигнал от скважинного пробора. Однако Бушкин все время сигнал то перекомпенсировал, то недокомпенсировал, рисуя нечто вроде синусоиды. В какой-то момент лебедка остановилась, то есть скважинный снаряд стоял неподвижно. Однако Бушкин это не заметил и продолжал крутить ручку то направо, то налево, не слыша насмешки рабочих, которые так же, как и я, наблюдали за ним. Короче, на базу мы привезли сплошной брак.