Кислород

— Я. Я додумался её открыть, ясно? Я оказался настолько умным, и вы можете меня за это похвалить, хотя, давайте уж честно, как-нибудь и обойдусь. Это был я. А теперь нам, как вы сами недавно сказали, пора срочно возвращаться в нашу комнату, пока мы, по вашей же милости, не нарушили какое-нибудь из этих треклятых правил.

На этом он со звериной обреченностью оскалился, окинул трубочного человека раздирающим на мясо взглядом и, резко обернувшись к тому спиной, сбивчиво назвав заплетающийся на языке код да грубо перехватив пискнувшего мальчишку за шкирку, толчком вогнал того в раскрывшуюся ячейку их крохотного изолированного мирка.

☣☣☣

— Скажи мне, пожалуйста: ты настолько чокнутый, полоумный или попросту больной на всю голову, а, мальчик? — мрачно уточнил Джек.

Пройдя в комнатку, он стянул с ног старое подобие ботинок, в котором еще недавно шатался по помойкам да свалкам — обмотанные тряпками, ремешками да сырьевыми веревками полуразвалившиеся пустые подошвы, с горем пополам привязываемые к ноге, — и, устало выдохнув, свалился плашмя на смятую, всклокоченную, незаправленную кровать, подгребая под себя пахнущую сладковатым мальчишеским духом попользованную подушку.

— Почему ты… Что вообще… случилось такое…? Я вижу, что ты злишься, только не понимаю, на что… именно… Может, объяснишь мне…?

Уинд, в силу этой своей чертовой неубиваемой наивности, которую бы втоптать ногами в грязь да как следует покалечить, казался искренне сбитым с толку.

Неприкаянно помявшись на месте, он покосился краем глаза на временно не откликающегося мужчину, но, так ничего и не дождавшись, ощутив себя донельзя неуютно, в итоге только подобрал небрежно сброшенный Потом пакет со съестным и, еще разочек воровато поглядев по сторонам, сиганул с тем на худо-бедно, но создающую иллюзию некоторой отдаленности кухоньку. Уже даже почти вскрыл хрустящую в руках бумажонку, пусть и никакого особенного голода из-за всего этого нагнетенного не чувствовал, когда чужой голос резко и недовольно догнал, вторгся и сюда, непрекословно одернул:

— Погоди, — велел. — Если ты помнишь, он сказал, что ничего большего нам до завтра не светит, и это, как мне верится, отнюдь не пустой трёп. В силу же того, что мы с тобой оба сейчас на нервах, не стоит нам вот так расточительно разбрасываться драгоценной провизией, какой бы она там ни оказалась на этот раз…

— И что ты пытаешься этим сказать? — Фениксу, побелевшему на лицо и на бессильно стиснувшиеся пальцы, очень и очень не нравилось, куда излишне внимательный, приставучий и дотошный мужчина клонил.

— То и пытаюсь, что давай-ка мы с тобой сначала завершим начатый разговор, а там уже и посмотрим, как всё это по-честному разделить: ты ведь меньше, я больше, ты растешь, я уже нет — выходит, и порции должны быть соответствующими. — Никаких разговоров именно сейчас, когда с желтоглазым типом творилось что-то в корне не то, чего он при всём желании не мог понять и обхватить, Уинду завершать не хотелось, а потому, тщетно пытаясь делать вид, будто ничего не слышал и не заметил, он, так и не соизволив ответить, вновь потянул несчастный бумажный пакет за разъезжающиеся концы… Когда вдруг услышал куда более настырное, нешуточно прожигающее и до невеселого кретинизма нелепое: — Смотри, не напорись: я тебя, раз ты такой самостоятельный и ни в помощи, ни в советах не нуждаешься, спасать не побегу, а вдруг там, внутри, еще какая-нибудь скумбрия сидит? Только вот во всех смыслах живая. Живая и очень-очень голодная. Этакая зубастая скумбриевая пиранья. Или крыска. Восхитительная мутагенная крыска в соевом шоколаде, м? С острыми зубками и острыми коготочками. Откроешь пакет, чтобы съесть её, а она ам — и сама тебя сожрет.

Уинд, одновременно напуганный и раздраженный на то, что эта детская чертовщина каким-то образом умудрилась сработать, заразив нежелательным недоверчивым подозрением, резко отдернул от колыхнувшегося пакета — скорее всего, он просто поддался провокациям этого гада, а оттого и увидел то, чего и в помине не было — руки, обернул, поджав губы, голову, тут же наткнувшись на сокрушительный пристальный взгляд, всецело удерживающий его на насмехающейся мушке. Сбивчиво сглотнув застрявшую в глотке сухую слюну, нервно отвернулся обратно, таращась на пакет без какого-либо издохшего энтузиазма: в пальцах этой потенциально опасной дряни держать больше не хватало смелости, поэтому мальчишка аккуратно, осторожно, немного брезгливо покачав тем из стороны в сторону, убрал сверток на табуретку, машинально протерев о куртку ладони. Растерянно, не зная, как избавить себя от оглушающей тишины и заползающего под кожу напряженного неуюта, покосился на мирно дремлющий поблизости беленький активатор, за стенками которого тихо-тихо булькала меленькими прозрачными пузыриками перегоняемая вкруговую вода…

— Эй, Джек… — звать он его, этого трижды доставшего кудлатого придурка, совершенно точно не собирался, но с заражающей воду машинкой творилось что-то неладное: чем дольше он на ту таращился — тем сильнее чувствовал, как блаженное пустоватое отупение, поднимающееся из глубин желудка вместе с успевшей замучить жаждой, стремительными рывками вползает в закипающий мозг, защищающийся мягкой, плавной, теплой темнотой, и вот в этом порыве губы, переставшие контролировать то, что несут, пробормотали прицепившееся имя сами. — Как думаешь, может, она не такая и страшная, эта вода? Ведь вода же, ну… Что с нами случится от одной несчастной кружки…? Мне кажется, я так и так сейчас помру, если хоть немного не попью, так какая, скажи мне, разница…?

Джек, как будто бы полностью отрезанный от мгновенно схлопнувшегося мира, но всё еще где-то поблизости существующий, отозвался невнятным мычанием, скрипом резко прогнувшейся постели, перешедшим в пару отчетливо обозначившихся обнаженных шлепков, после которых он вдруг как-то сам по себе вырос на порожке да, нагнув голову под слишком низкой для него балкой, там и застыл, переводя хмурый взгляд с чертового приспособления на забившегося к раковинке мальчишку и обратно.

— Ты мне не увиливай, непутевая мелочь, — сказал как-то сплошь неладно, сердито, глухо и сипло, складывая на внушительной в обхвате груди смуглые руки с небрежно закатанным рукавом. — Закончим наш разговор, а там и подумаем, как быть и с водицей, и со жратвой, и с некоторыми иными… нюансами. И кончай, пожалуйста, так на меня смотреть. Вернее, не смотреть… В общем, мне и лица твоего видеть не нужно, чтобы знать, какое там тебя сейчас грызет выражение, певчая пташка. Не хочешь, значит, со мной говорить? Жаль, конечно, но и это не беда, потому как сделать тебе это в любом случае придется: не надейся, будто сумеешь отвертеться от меня на жалком пятиметровом пятачке.

Четырнадцатый, сам по себе пожизненно спокойный и миролюбивый, не любящий ни с кем выяснять отношений и вообще предпочитающий держать своё — при себе, а из-за этого навязавшегося болвана вынужденный бессильно психовать и бездарно притворяться относительно того, в чём притворяться никогда не умел, очумело растер ладонями щеки, словно вот так надеялся от всего этого отделаться, выкинуть из головы да вусмерть расслышать. Растер следом и глаза со лбом, покачнулся вперед и назад, но грызущих за запястья нервов не угомонил, гореть бы ему всему да гореть.

— Не хочу я ни о чём говорить, да… Я устал, хочу есть, пить, побыть в тишине и отдохнуть, и…

— А я хочу знать, что никто среди ночи не заявится сюда, не наденет нам на шею по ошейнику и не утащит туда, откуда мы никогда уже не вернемся, — подсечкой холодного лезвия отрезал посеревший Пот. Выглядел он на редкость серьезно, на редкость опасно, и Уинду — вконец сбитому с толку — сделалось до тошноты не по себе. — И уж тем более я хочу знать, что ты никого ненароком своей персоной не заинтересуешь, и они не явятся за одним несчастным тобой, потому как защитить тебя от них я, мальчик мой, при всём своём старании не смогу. Это ты понять способен?

— Да о чём ты… о чём ты таком… не нужен я никому…! Откуда ты это взял…? Придумал сам себе какую-то паранойю и…