Расплата

– Можно узнать имя психолога?

– Да, конечно. Полагаю, это было бы проще всего – мне не пришлось бы искать отчет, тратить время… У меня, как видите, и своих дел хватает.

Ничего такого Хюльдар не видел. Стол был чист, и телефон за то время, что они разговаривали, не зазвонил ни разу.

Директор повернулся к монитору.

– К счастью, я всегда, из предосторожности, сохраняю каждое полученное письмо. Раскладываю по годам, чтобы легче было искать. – Бормоча под нос, он подвигал туда-сюда мышкой и постучал пальцем по клавиатуре. – Как там ее звали? Гвюдлёйг? Гвюдни? – Казалось, директор разговаривает с собой, но он вдруг вскинул голову и посмотрел на Хюльдара и Фрейю. – Я ее найду, только дайте мне пару минут. Может быть, даже отчет найду, хотя, разумеется, предоставить его вам не смогу… В любом случае вам нужно поговорить с ней. У меня такое чувство, что она уже имела дело с Трёстюром, когда тот был младше. На наш запрос социальные службы ответили не сразу, и задержка объяснялась тем, что та самая психиатр настояла, чтобы дело передали ей. Разумеется, она должна знать о пареньке больше, чем я. – Он снова повернулся к экрану. – Ну где же…

– Не спешите. Мы подождем.

Хюльдару и в самом деле спешить было некуда, как, похоже, и его спутнице. Когда он накануне связался с ней, она сразу же согласилась составить ему компанию. Поскольку теперь Фрейя даже не скрывала, что ей неприятно его общество, оставалось предположить, что согласилась она из профессионального интереса. Хюльдар пытался поймать ее взгляд, но она упрямо смотрела прямо перед собой. Он же не сводил с нее глаз, твердо решив доказать себе, что СДВГ у него никакого нет. Задача была не трудная: Хюльдар не только любовался красивым профилем Фрейи, но и получал немалое удовольствие, видя, как она ерзает под его взглядом.

– Ага! Вот он. – Директор оторвался от монитора. – Вы засекали время? Сколько прошло?

Хюльдар отвлекся от созерцания профиля спутницы.

– Э… нет. Но вы справились очень быстро. – Они определенно имели дело с человеком несколько эксцентричным; не таким эксцентричным, как его бывший ученик, Трёстюр Агнесарсон, но все же. Возможно, так сказывалась многолетняя работа с детьми, которых приходилось не только учить, но и воспитывать, имея в своем распоряжении довольно ограниченные средства для насаждения дисциплины. Хюльдар, наверно, спятил бы, если бы ему пришлось поддерживать общественный порядок, не опираясь на всю силу закона.

– Сольвейг Гюннарсдоттир – так зовут психолога.

Фрейя даже не попыталась записать имя. Возможно, у нее была прекрасная память, но что касается Хюльдара, то он знал, что имя вылетит у него из головы, как только он выйдет за порог школы.

– Мне записать? – спросил он.

– Не надо. Я работаю с ней. Она – психолог в Доме ребенка. У нее неполная ставка. – На Хюльдара Фрейя по-прежнему не смотрела.

Директор сложил ладони.

– Как удачно… Так мы закончили? Что-нибудь еще?

– Заберете оригинал? Вы упомянули, что письма будут выставляться, и мне они не нужны. Я сделал копию. – Хюльдар положил на стол неподписанное письмо Трёстюра и подтолкнул в сторону директора. Тот отпрянул, словно оно испускало радиацию.

– Господи, нет… Нет, нет, спасибо. Это на выставку не пойдет. Вы с ума сошли? Заберите его. Выбросьте или сделайте с ним то, что вы делаете с уликами, которые не относятся к делу. Думаю, мы и второе уберем, то, что подписано.

Хюльдар пожал плечами и забрал письмо.

– Когда открывается выставка?

– На следующей неделе. Мы готовимся показать все письма, включая фотокопии американских. Будет интересно. По крайней мере для тех, кто писал их десять лет назад. Между прочим, все они приглашены на открытие.

– Трёстюр тоже? – холодным как лед голосом спросила Фрейя. – Не станет ли для него сюрпризом отсутствие его письма? Того самого, подписанного?

– Он ушел из школы досрочно. Я собираюсь пригласить тех, кто остался до конца. – Директор сложил пальцы домиком. Девиз школы «Образование для всех и для каждого» в данном случае не применялся.

– Еще одно. Когда он пришел сюда, какую информацию вы получили из его предыдущей школы? Вы связывались с ними, когда стало ясно, что у мальчика серьезные проблемы?

Длинные пальцы директора сплелись в узел.

– Нет, не связывались. Вы не представляете, каким был мой первый год здесь. Всему приходилось учиться на ходу. К тому времени, когда выяснилось, что Трёстюр… что с ним что-то не так, он уже проучился у нас три месяца, став нашей проблемой. Я не посчитал нужным интересоваться, как он вел себя в другой школе. Понятно, что их подход не сработал.

– То есть поначалу он выглядел нормальным? Почти три месяца?

– Нет. Просто мы долго не могли понять, что с мальчиком действительно что-то серьезное, а не временное затмение. В конце концов, он был новичком, исключительно замкнутым и тихим. – Директор перестал перебирать пальцами, положил руки на стол ладонями вниз, словно собирался рассматривать собственные ногти. – А теперь, боюсь, наш разговор закончен. Я уже опаздываю кое-куда…

– А что его родители? Что они за люди и что говорили обо всем этом? – Фрейя определенно не собиралась отпустить его так легко. – Если не с отцом, то ведь с его матерью вы наверняка встречались.

– Конечно. Имейте в виду, его отца я не видел ни разу. Мать, если память меня не подводит, женщина тихая, даже робкая. Найти время, чтобы прийти в рабочие часы, у нее долго не получалось, а оставлять школу открытой по вечерам нам не позволяет финансирование. Но однажды она все же пришла. У меня сложилось впечатление, что она уже махнула на сына рукой. Если не считать того раза, мы общались только по электронной почте. – Прочитать сообщения или распечатать копии директор не предложил. – А теперь мне действительно надо бежать. – Он поднялся, поджав губы и показывая, что никакие вопросы больше не принимаются.

Хюльдар и Фрейя поблагодарили его и тоже поднялись, оставив на столе нетронутые стаканчики с кофе. Когда Хюльдар предложил забрать их, директор только махнул рукой и снова сел, будто вовсе и не спешил никуда.

Фрейя и Хюльдар уже выходили из школы, когда детей отпустили на перемену. Крики и оглушающий шум рвались за ними, так что они даже не пытались разговаривать, пока не пересекли игровую площадку в направлении автомобильной стоянки.

– Что думаешь? – спросил Хюльдар и оглянулся. Взгляд его задержался на нескольких учениках, стоявших поодиночке в стороне от орущей толпы. Таким же, наверное, был когда-то и тот чудак, Трёстюр.

– Не знаю. Когда я читала письма, мне все представлялось проще. Если директор не ошибается и Трёстюр действительно побывал у Сольвейг еще до того эпизода в школе, то вся ситуация представляется в более тревожном свете. На регулярной основе дети ходят к психологу лишь при наличии серьезной проблемы. Должно быть, с мальчиком что-то было не в порядке. Или с его ближайшим окружением.

– Достаточно серьезной, чтобы предположить, что он мог воплотить свои угрозы в жизнь? Или что-то столь же серьезное?

Фрейя наморщила лоб.

– Может быть, и нет. Мне хотелось бы встретиться с ним. После того, как поговорю с Сольвейг. Но имей в виду, что я не смогу поделиться информацией с тобой. Только в самых общих чертах.

Хюльдар уже забыл, какая чудесная у нее улыбка.

– Если, конечно, тебе повезет, – продолжала Фрейя, – потому что я могу вообще ничем с тобой не делиться.

– Ладно. Придется довольствоваться тем, что есть.

Она полезла в карман за ключами, а Хюльдар, наблюдая за ней, подумал, что, в отличие от большинства женщин, у Фрейи нет сумочки. Его сестры, когда устраивались где-то в полном составе, украшали сумочками не только все стулья, но и стол. Чаще всего на этих собраниях звучала такая просьба: «Ты не передашь мою сумочку?» И, разумеется, обращались с этой просьбой именно к Хюльдару. Возможно, именно это больше всего привлекало Хюльдара к Фрейе, ее непохожесть на его сестер. Он предпочел бы провести остаток жизни отшельником, чем связать жизнь с такой женщиной, как одна из них.