Расплата

– Итак, чем могу вам помочь? Время меня немножко поджимает, так что давайте перейдем к делу.

Хюльдар не заставил просить себя дважды. Попав по прошествии лет в кабинет директора, он испытывал странное чувство.

– Сегодня я получил от эксперта-почерковеда подтверждение того, что письмо с угрозами, если его можно так назвать, написано тем же почерком, что и письмо, подписанное мальчиком по имени Трёстюр, учившимся в девятом «бэ». Мне хотелось бы знать, можете ли вы назвать фамилию этого мальчика и, если помните его, дать характеристику. Как я уже сказал вам по телефону, здесь со мной Фрейя, детский психолог из Дома ребенка, которая помогает полиции с расследованием. Как и я, она связана положением о конфиденциальности. – Хюльдар похлопал по подлокотнику соседнего стула, но попал по руке Фрейи, которая вздрогнула, словно от ожога.

Директор явно растерялся, хотя и попытался не показать этого.

– Понимаю. – Он подобрался, подтянулся, словно упоминание о конфиденциальности перевело разговор в некую более высокую плоскость. – Я подготовил списки учащихся за тот год и сейчас проверю по классам. – Он повернулся к монитору и осторожно подвигал мышкой. – Трёстюр, говорите… Трёстюр, Трёстюр… Так, вот он. Трёстюр Агнесарсон. Трёстюр Агнесарсон. Ага. Он. Ну конечно.

– Конечно?

– Прекрасно помню этого мальчика. Удивительно, что сразу о нем не подумал… Теперь, с позиции сегодняшнего дня, понятно, что это и должен быть он. Меня тогда только назначили, и учителя постоянно на него жаловались, хотя он тоже был новеньким. Обычно с новичками проблем не возникает. По крайней мере не с самого начала. Он стал исключением, да еще заслужил сомнительную честь первого трудного ученика, с которым мне пришлось иметь дело в должности директора. После него, конечно, было много других. Не уверен, что я запомнил их так же хорошо.

– У него были проблемы с поведением? – спросила Фрейя.

– Я бы так не сказал. Там было кое-что другое. Не обычный синдром дефицита внимания и гиперактивности. Ни дислексию, ни аутизм не диагностировали. Вызывающее оппозиционное расстройство не обнаружили. Нужно иметь в виду, что многие из этих диагнозов были тогда чем-то новым, так что сегодня результаты могли быть иными. В наше время специалисты с опытом легче распознают всевозможные синдромы и расстройства.

– Тогда почему его так часто к вам приводили? – поторопил директора Хюльдар. Никакие расстройства и синдромы его не интересовали, а если они интересовали Фрейю, то та, скорее всего, разбиралась в них получше многих. Неприязнь к директору происходила отчасти из осознания того факта, что сам он, Хюльдар, вполне возможно, страдал в юности от такого же расстройства, но не получил никакой помощи. Кто знает, может быть, родись он позже, был бы сейчас доктором?.. Хотя, наверное, это чересчур; другое дело, что улучшение концентрации могло бы помочь ему поддерживать более стабильные отношения с окружающими.

– Как бы вам сказать… – Директор перевел взгляд с Фрейи на Хюльдара и обратно. – У него не было трудностей с концентрацией, учеба давалась ему легко – когда он брался за нее всерьез. Нет, его проблемы не имели прямого отношения к школе, к стычкам с другими учениками и преподавателями. В какой-то момент мы исчерпали все свои возможности и пригласили профессионала. Детского психолога, вроде вас. – Он смерил Фрейю оценивающим взглядом.

Слишком долгим, решил Хюльдар, – СДВГ[5] директор определенно не страдал.

– И что? – поторопил он.

– Я не знаю, как у них это проходило. Они встречались вне школы. Если не ошибаюсь, я получил один-единственный отчет, в котором говорилось, что мальчику в скором времени полегчает. В докладе также содержался совет относительно того, как вести себя с ним, если мы столкнемся с дальнейшими проблемами. Но случилось так, что паренек ушел от нас до конца учебного года и стал проблемой для какой-то другой школы и какого-то другого директора.

– В чем это проявлялось? – Фрейя наклонилась вправо, как можно дальше от Хюльдара.

– Мальчик был… как бы это сказать? Угрюмым, наверное? Я не видел его веселым, счастливым, не помню, чтобы он улыбался. Смерть и зло – только это его и занимало. На его рисунках всегда присутствовали мертвецы, в сочинениях – казни и убийства. Учителя жаловались на него постоянно, приходили один за другим, так что дверь в мой кабинет почти не закрывалась. Я посмотрю сегодня, сохранились ли те его рисунки. Или сочинения. Тогда вы сможете судить сами. Рисунки были особенно показательны. Но я очень сомневаюсь, что кто-то их сохранил.

Работы Трёстюра определенно заслужили честь висеть на стенах в коридоре… Интересно, подумал Хюльдар, можно ли нарисовать мертвую клетку или амебу.

– Он с кем-нибудь дрался? С другими учениками или друзьями?

– Какие друзья? У него не было никаких друзей. Но, что странно, его никто не трогал, не задирал. Поначалу я думал, что это ребята у нас очень уж добросердечные, что они жалеют парня, сочувствуют ему и понимают, что у него проблемы психического свойства. Но потом – и на это не понадобилось много времени – стало ясно, что дело в другом. Они просто его боялись. Слишком боялись, чтобы цепляться к нему. Это о чем-то да говорит. Но он никого не тронул. Ни здесь, ни, насколько мне известно, где-либо еще.

– Вы говорите, психолог был настроен оптимистично и полагал, что его состояние со временем улучшится? – Фрейя вытянула шею, чтобы увидеть скрывшегося за монитором директора.

– Даже не знаю, можно ли считать вердикт таким уж позитивным. Они ведь прислали мне не столько итоговый отчет, сколько текущие замечания для нашего сведения. Помнится, там еще говорилось, что на поведение мальчика наложила отпечаток некая семейная драма. Но подробностей не сообщалось. Семья у него, если не ошибаюсь, была самая обычная. Из родителей только мать. Младшая сестра училась почему-то в другой школе. Ознакомившись с отчетом, я решил познакомиться с ним поближе. Пригласил мальчика к себе, начал расспрашивать, что и как дома, но он замкнулся, ни слова не сказал. Через какое-то время его мать уведомила меня, что до конца года сын будет обучаться дома, а осенью переведется в другую школу. Поскольку учебный год в любом случае уже заканчивался, я не стал возражать и закрыл глаза на его посещаемость. Тем более что и в школе в те последние недели без него стало гораздо спокойнее.

Ни Хюльдар, ни Фрейя ничего не сказали; обоим стоило трудов не выказать отвращение, которое вызвали у них откровения директора. Единственно ради удовлетворения собственного любопытства он затащил к себе мальчишку и попытался выведать возможные причины его несчастья. Ни к чему хорошему такое обращение, такое вторжение в чужую жизнь привести не могло, и, скорее всего, оно и стало причиной решения сменить школу.

Первым молчание нарушил Хюльдар.

– Так он, значит, перевелся в ближайшую школу? А вы знаете, как у него там сложилось?

– Нет, нет. Семья уехала, и его след потерялся. Могу сказать наверняка, они просто не могли нигде обустроиться. Насколько мне известно, они и к нам сюда приехали только в начале учебного года.

Если так, то, может быть, причиной переезда стало не решение директора устроить мальчику допрос третьей степени, а что-то другое? Недовольство местной школой было лишь одним из мотивов, заставивших семью сменить местожительство. Возможно, мать мальчика получила работу в другой части города. Возможно, они утратили права на дом. Будучи матерью-одиночкой, она, вероятно, снимала квартиру, а съемщики в Исландии в безопасности себя не чувствуют.

– Мы можем ознакомиться с отчетом? – спросила Фрейя уверенным тоном, давая понять, что имеет на это полное право.

– Нет, боюсь, что нет. Документ почти наверняка отмечен как конфиденциальный, так что мне потребовалось бы получить разрешение написавшего его психолога. И, конечно, сам отчет еще нужно найти. Я вовсе не уверен, что он все еще в личном деле.

5

Синдром дефицита внимания и гиперактивности.