Долина

Келья представляла собой маленькую комнатку около девяти квадратных метров, с выбеленными стенами и полом из неструганых досок. Освещалась она крошечным окошком, пробитым в толще стены, высокая и тесная кровать была вдвинута в альков, рядом стоял письменный стол, похожий на школьную парту, и на стене над ним висело изображение святого.

Возле стола имелась электрическая розетка, а значит, можно было зарядить телефон и сделать несколько звонков. Первый звонок был Венсану, который выложил ему все новости о Гюставе. Похоже, его сын был гораздо общительнее и уживчивее в компании друзей, чем вдвоем с ним.

– Кажется, ты запрашиваешь меню в школьной столовой, чтобы на ужин не приготовить то же самое, – веселился Венсан. – Да ты просто супергерой…

– Интересно, почему отцы-одиночки считаются более героическими, чем матери? – парировал Мартен.

– Может, в мире просто больше супермам, чем суперпап, просто к этому все давно привыкли.

Венсан получил информацию от телефонных операторов. По всей видимости, звонок Марианны был сделан с предоплаченной карты. Как и ожидалось, в зоне одной из трех промежуточных вышек, что в нескольких километрах от монастыря. Других вызовов с этого аппарата не было. «Что думаешь предпринять?» – осторожно спросил его Венсан. Он ничего не ответил и сразу позвонил Леа.

– Ну, вы ее нашли?

– Нет…

Молчание в трубке.

– Что собираешься делать?

– Продолжать поиски.

– А если не найдешь?

– Надеюсь, найду.

Она спросила, сколько еще времени он думает провести в Эгвиве. Он пообещал вернуться завтра и сразу же об этом пожалел.

В восемь вечера он спустился в трапезную пообедать. Просторный, тихий и пустынный зал походил на крипту: низкий потолок, деревянные панели на стенах, полумрак. В монастыре и вправду повсюду царил ночной сумрак, пронизанный тысячами звездочек: свечи былых времен теперь сменили маленькие лампочки. Наверное, сумрак и тишина призваны были напоминать монахам, что все мы смертны. Во рту у Серваса растеклась такая горечь, что он даже не почувствовал вкуса форели, которую ему подал один из монахов. Он спросил у него, куда все подевались, почему в трапезной никого нет.

Монах, на вид такой же старый, как монастырские стены, почти прошептал:

– Братья обедают гораздо раньше, перед последней службой.

И, словно в подтверждение его слов, над аббатством зазвучало песнопение: «Интроитус», вступление к службе. Вернувшись к себе в келью, Сервас пожалел, что не взял с собой ни снотворного, ни зубной щетки, ни пижамы. По длинному тихому коридору он дошел до душевой, включил воду и, наклонившись над раковиной, плеснул себе в лицо. В зеркало он смотреться не стал, чтобы не увидеть на лице отражение собственных пораженческих мыслей, которые уже подкрадывались к нему в темноте. Он рассчитывал, что его свалит усталость, но ложе было слишком жесткое, да и мысли о Марианне не оставляли его.

Марианна, где ты?

Когда-то он любил эту женщину. Может быть, сильнее, чем любую другую до и после нее… Когда они познакомились, оба были студентами в Марсаке и учились на приготовительном курсе литературного факультета, где собиралась интеллектуальная элита региона. В то время они были как одно целое: одинаково смотрели на мир, одинаково жаждали перемен, вместе надеялись, вместе сердились и восторгались. С прямо-таки нечеловеческой четкостью он вспоминал сейчас два зеленых светящихся озера ее глаз, ее смех, ее ласки и поцелуи. А потом она его отвергла, уехала с другим, и при этом умудрилась все устроить так, что виноватым оказался он. Прошло девятнадцать лет, прежде чем он снова ее увидел. Тогда она, как и сейчас, попросила о помощи. Ее двадцатилетнего сына Юго обнаружили сидящим на бортике бассейна в доме преподавательницы литературы, которую только что задушили и утопили в этом бассейне[17].

Сервас погрузился в воспоминания, когда вдруг услышал за дверью какой-то шорох.

В коридоре справа раздались почти бесшумные шаги и замерли напротив двери в его комнату.

Он затаил дыхание и прислушался.

Кто-то с другой стороны двери тоже вслушивался, он был в этом уверен. Этот кто-то явно хотел узнать, спит он или нет… Мартен уже начал сомневаться, не паранойя ли его одолела, но тут легкий, как сон, шелест шагов повернул в сторону лестницы, ведущей в главное монастырское здание.

Сервас колебался не дольше секунды. В шорохе сандалий было что-то осторожное и скрытное. Что-то, что возбудило сразу и любопытство, и подозрение. Тот, кто бродил тут ночью, не хотел, чтобы его обнаружили. Интересно, почему?

В голове промелькнула мысль, что, если человек за дверью со всеми предосторожностями старался выяснить, спит он или нет, значит, то, что он собирается сделать, может сильно его заинтересовать.

Через секунду он был уже у двери.

Вторник

9

По счастью, когда Сервас потянул за ручку, дверь открылась совершенно бесшумно.

Реакция у него была молниеносной, а потому он успел заметить тень внизу лестницы в тот самый момент, когда незнакомец, свернув влево, исчез в опоясывающей внутренний двор галерее. Куда это ты, интересно, направился? Обуться уже времени не было. Он успел только, подпрыгивая, натянуть джинсы, схватил в руку спортивные туфли и босиком помчался вниз по лестнице в галерею. Быстрым и цепким взглядом он окинул просторный квадратный двор со сторонами около тридцати метров. В центре, на пересечении четырех газонов с цветами, виднелся колодец с взметнувшимися по углам четырьмя темными тисами. Шум дождя перекрывал все остальные звуки. Мартен посмотрел налево и сквозь круглую арку увидел удаляющийся силуэт, который двигался по галерее от одной арки к другой.

Он тоже углубился в галерею, бесшумно и легко скользя босыми ногами по прохладным плиткам пола. Дойдя до центра двора, он рискнул выглянуть. Как раз вовремя, чтобы увидеть, как бессонный монах исчезает в черной пасти двери на другом конце двора. Сервас рванул вперед что есть мочи и на бегу подумал, что сказали бы высокие полицейские чины, если бы кто-нибудь из них увидел, как он за полночь несется по монастырю. Наверное, его досье, и без того увесистое, стало бы еще тяжелее. Дверь вела в длинный темный коридор. Он пробежал по коридору и оказался в аптекарском монастырском садике.

Силуэт в капюшоне мелькал между деревьев и явно направлялся к окружающей монастырь стене. Его было хорошо видно в блеске молний, разрывавших ночную темноту. Тысячи капель дождя, вспыхивая в свете молний, обстреливали садик, а ветер, раскачивал яблони, как кукол-марионеток. Прежде чем перебежать садик вслед за монахом, Мартен наспех надел туфли и сразу же промок. Мало того что дождь замолотил ему прямо по голове, он оказался на открытом месте: если монах обернется, он пропал. Но тот, похоже, привык к ночным эскападам, поскольку не выказывал никаких признаков тревоги или беспокойства.

Сервас видел, как он подошел к низкой двери в углу садика. Сверху дверь была подперта досками. Монах их раздвинул, повернул ручку, нагнулся, прошел в дверь и прикрыл ее за собой.

Сыщик тоже подошел к двери и отметил, что она прогнила, а доски разошлись. Он нагнулся, чтобы заглянуть в щель, но увидел только бешеный ливень в ночном мраке. Тут снова сверкнула молния, а за ней раскат грома, и Сервас воспользовался случаем, чтобы открыть дверь.

Следующая вспышка молнии осветила монаха на подъеме по склону к лесу.

Черт побери, куда тебя несет?

Моргая глазами, в полных воды туфлях, в джинсах, промокших, как половая тряпка в ведре, Сервас шел следом за монахом, прячась за стволами деревьев и то и дело натыкаясь то на колючий куст ежевики, то на какую-то корягу. Монах дважды обернулся, словно что-то услышав, несмотря на шум дождя и раскаты грома. Мартен еле успел заскочить за дерево. Ему показалось, что он разглядел совсем юное румяное лицо монашка: вот почему тот двигался так быстро и ловко. Когда молния не освещала пейзаж, тьма была такая, что вообще ничего не разглядеть. Карабкаясь в полной темноте, он рисковал столкнуться нос к носу с объектом слежки. Не считая того, что с каждым шагом он обо что-то ранился. Однако при новой вспышке он увидел, что монах, повернувшись к нему спиной, упрямо карабкается вверх и находится выше его на склоне. Вот черт, что же он ищет в лесу в такой час?

17

См. роман «Круг».