Молли

Субботним утром в доме царил кавардак, семья собиралась в гости к Уилсонам. С улицы доносились проклятия отца в адрес машины. Проделать предстояло двадцать миль в одну сторону, старенькому фургону, похоже, эта затея не нравилась. Отец носился с инструментами по дому, вокруг дома. То врывался в комнаты, как порыв душного промасленного ветра, то, прихватив с кухни горячий пирожок, исчезал, оставив после себя запах выхлопных газов.

– Кто на кухонном столе оставляет грязные инструменты? – кричала мама вслед.

Сама Элли тоже без дела не сидела. Одновременно вертелась у плиты, готовя гостинцы, красилась перед зеркалом, перебирала платья в шкафу. За последние полчаса она переоделась трижды. При этом успевала прибираться в доме, возвращать на место вещи, которые со скуки Молли бросала где попало. Да и саму Молли надо было готовить.

– Молли, ты надела новое платье?

– Почти!

– Что значит почти?

– Ладно, сейчас надену.

– И выходи сразу сюда, я тебя заплету.

– Иду.

Молли вышла из комнаты с насупленным видом, неохотно оправляя складки серебряного кружевного платья.

– Дурацкое платье, мне в нем как будто десять.

– Не говори ерунды, очень красивое платье. Нет, ну посмотри, ты уже юбку измяла! Иди сюда, горе луковое.

Мать притянула Молли к зеркалу, расправила скомканную юбку. Деревянный гребешок вгрызся в спутанные волосы. Открыв рот, девочка прижала подбородок к груди, пытаясь удерживать голову на месте. У них с мамой сразу бросалось в глаза сильное сходство: обе худенькие, стройные, с пшеничного цвета волосами, у обеих в глазах прятались кусочки ясного неба. Под детской округлостью лица формировались мамины черты.

– Я, когда вырасту, буду такой же красивой, как и ты? – Молли пальцами пощупала пухлые щеки, потом подняла руку и схватила мамины.

– Ты уже красивая, – ответила Элли голосом, искаженным зажатыми щеками.

– У меня щеки больше, – разочарованно констатировала Молли.

– А ты ешь поменьше сладкого – будут как у меня.

– А я люблю сладкое.

– Много сладкого вредно.

– Ну и пусть.

– Ну и не жалуйся потом.

– Ну и не буду.

После минуты тишины, в которую слышалась возня отца под капотом, Молли позвала так, будто мать находилась в соседней комнате:

– Мама-а…

– Перестань, сколько раз говорить.

Последнее «а» Молли могла смаковать бесконечно, особенно когда ее не слушали.

– Если мы уедем, – продолжила та, будто не слыша, – как же тогда твой друг?

– Какой еще друг?

– Остроумный! Он, наверное, вот-вот придет.

– Ой, хватит, – поморщилась мать, – как вобьет в голову какую-нибудь ерунду.

С улицы раздался рык отца, похожий на рев раненого зверя, зазвенели брошенные ключи. Через мгновенье Боб ворвался в прихожую.

– Все, накатались! Никуда мы не едем! Ни сегодня, ни завтра, ни через неделю!

– Что случилось, машина не заводится? – спросила Элли огорченно.

– Не напоминай мне про это корыто! – взревел муж и снова исчез за дверью. Еще немного погремев инструментами, он крикнул в открытое окно:

– Набери Билли, скажи, что нужен буксир до сервиса.

– Хорошо, сейчас наберу, – вздохнула Элли. Бросив взгляд в зеркало, она отложила гребень, пригладила ладонями расчесанные волосы дочери: – Вот и съездили в гости. Иди, можешь снять платье, я уберу его в шкаф.

– Ура! – просияла Молли и умчалась к себе в комнату. Поездки к Уилсонам она ненавидела. Мало что у них нет детей, не с кем играть, так еще собственные родители в том доме менялись, как по волшебству, становились какими-то чопорными, особенно строго принуждали дочь соблюдать приличия. За любую провинность зыркали так, что Молли делалось неловко. Уилсоны как будто были уверены, что хороший ребенок должен сидеть, молчать и по возможности не шевелиться, не напоминать о своем присутствии. Наверное, эту заразу источали стены их дома, раз ее сразу подхватывали родители.

Через час громадных размеров пикап уволок папину машину. В доме осталась только женская часть семьи. Элли переоделась в домашний халат, высыпала в большую миску последнюю партию пирожков.

– Пойдем хоть чай пить, что ли, – позвала она дочь.

На кухне царила духота. Молли распахнула окно, вскарабкалась на подоконник.

– Куда ты залезла, – осадила мать, – а табурет на что? Спускайся. Двенадцать лет, а все как маленькая себя ведешь.

Элли подошла к окну, протянула руки, чтобы помочь дочери спуститься и вдруг замерла. Молли проследила за ее взглядом, обернулась.

К дому через поле неуклюже шагал смешной пухлый человечек. Лицо его скрывала зеленая широкополая шляпа, ноги были так коротки, что из пшеницы выглядывал только круглый живот, рука сжимала элегантную трость. Одежда на нем тоже была зеленой, в цвет шляпы.

Чем ближе путник подходил к дому, тем заметней нервничал. Свободная рука то и дело хваталась за шляпу, тут же отдергивалась, часто он замедлялся, оглядывался, словно раздумывал, не повернуть ли. Вскоре стало ясно, что на нем не зеленая рубаха, а какой-то старомодный кафтан. Пуговицы стягивали туловище так туго, что поперек груди и живота образовались ямки, как если бы мешок, набитый ватой, стянули веревками.

У края поля низенький человек совсем разнервничался, остановился, перебирая трость обеими руками. Потом сунул трость под мышку, стянул с головы шляпу, начал с волнением заламывать поля. Желтые, до плеч, волосы издали напоминали соломенную крышу избушки.

Наконец взяв себя в руки, путник нахлобучил шляпу, решительно ринулся в сторону крыльца. Когда до дома ему осталось шагов тридцать, Молли молча отодвинула локтем послушную, как кукла, мать, сползла с подоконника. В прихожей бесшумно открылась дверь и так же бесшумно закрылась.

Сойдя с крыльца, Молли отыскала взглядом гостя, тронулась навстречу. Тот заметил ее, робко улыбнулся, потом на ходу приветливо помахал шляпой. Они остановились друг напротив друга, улыбка на рисованной физиономии теперь сияла, как начищенная монета на солнце. Сняв шляпу, гость отвесил церемонный поклон.

– Явился как и обещал, – услышала Молли знакомый голос с хрипотцой, – надеюсь, я не опоздал?

Глаза у Молли полыхали так, что могли бы подпалить легко воспламеняющегося гостя. Он смотрел в ответ с дружелюбным любопытством, огромные, как блюдца, глаза хлопали длинными ресницами.

Ни слова не говоря, Молли медленно пошла вокруг него, пощупала грязно-желтые волосы, ткнула пальцем в мягкую спину. Тот хихикнул, хрюкнул, принялся вертеть вертел головой, пытаясь не упустить из виду лица девочки. Ростом гость был не выше ее.

– Как живой, – прошептала Молли восхищенно.

Вблизи выяснилась причина странной походки, вместо зеленых ботфорт пухлые ноги были втиснуты в серебряные башмачки, о которых говорилось в маминой книге. Выглядело это так, будто угол подушки утрамбовали в маленькую чашку.

– Позвольте представиться о-фи-ци-аль-но, – снова заговорил гость. – Страшила, в прошлом Трижды Премудрый, в прошлом правитель Изумрудного города.

– Я знала!!! – Вопль прозвучал так внезапно, что соломенный гость подскочил, икнул.

Девочка замерла перед ним с горящим взором, вложила руку в протянутую желтую перчатку.

– Молли, – выдохнула в ответ. И вдруг с силой сжала невесомую ладонь, а потом с восторгом смотрела, как та расправляется, принимая исходную форму.

Страшила с той же дружелюбной улыбкой наблюдал за ее реакцией.

– А что твоя мама, дома сего… – Он прервался на полуслове, пальцы девочки вцепились в тряпичную щеку и тихонько потянули. Гость издал короткий смешок.

Вместо кожи Молли нащупала грубую мешковину, причем изрядно запыленную. Видно было, что за бывшим правителем давно никто не ухаживал.

– Из Волшебного мира? – без обиняков спросила Молли, захлебываясь от бушующей внутри бури.

– Прибыл четыре дня назад.

Сзади скрипнула дверь. На крыльце показалась высокая стройная фигура Элли. Пошатываясь, как опьяневшая, она спустилась поступенькам крыльца. С робкой улыбкой Страшила шагнул навстречу. Когда Элли подошла ближе, на лице его мелькнула растерянность. Хоть у мамы Молли и угадывались знакомые с давних лет черты, он, видимо, не до конца осознавал, что увидит взрослую женщину вместо девочки Элли.