Страница 80 из 624
А недавно, к примеру, по цифрам нашли хулигана. Точнее, хулиганку. Одна дамочка тщетно добивалась от своего бывшего возлюбленного, чтобы он порвал с семьей. Тогда она решила взять его «измором». В течение многих недель эту семью мучили по телефону: оскорбляли, угрожали, придумывали всевозможные мерзости. Дамочку уличить было невозможно: все разговоры происходили из разных автоматов. Да и голоса вдруг стали появляться разные. Оказалось, что в уличных автоматных будках был нацарапан номер телефона несчастной семьи — рядом с миловидным профилем его мнимой хозяйки, и иные любители пофлиртовать восприняли это как призыв. Расчет хулиганки оправдался. Но радость ее была недолгой. Со стен телефонных будок сделали фотоснимок и отправили их на экспертизу. Автор был назван единодушно, и суд, раздобывший еще ряд неопровержимых улик, отправил энергичную дамочку на три года в места, не столь отдаленные.
Если невозможно изменить свой почерк, то еще «невозможнее» подделать чужой. Куда проще воспроизвести черты чужого лица, загримироваться под чужую внешность, чем под чужой почерк. Выдающийся русский криминалист Е. Ф. Буринский, имя которого столь часто упоминается в этой книге, говорил, что особенности почерка, воспринятые зрительно, не удерживаются памятью человека, даже в течение такого короткого промежутка времени, какой нужен для того, чтобы перевернуть страницу. При этом Буринский имел в виду экспертов, то есть людей со специально натренированными вниманием и памятью. А каково преступнику, для которого подделка чужого почерка не является все же основной жизненной профессией!
Изучив повадки подделывателей, кандидат юридических наук Э. Б. Мельникова пришла к выводу, что преступник всегда старается воспроизвести наиболее броские признаки чужого почерка, привлекшие его внимание своей редкой формой, необычным соотношением размеров и т. д. Другие признаки он просто не видит, а если и видит, то не может их в точности скопировать. Ведь нужно то и дело заглядывать в оригинал, а от этого нарушается общая стройность почерка, взаимосвязь различных «мелких» элементов, равномерный ритм, присущий естественному движению руки. В поддельную рукопись преступник неизбежно вносит характерные признаки своего почерка. И эксперт не только констатирует сам факт подделки, но и обнаруживает того, кто пошел на это.
Есть такое слово — «анонимщик». Грязное, липкое слово. Зловонное, как помойка. Оно родилось в те времена, когда подлый слушок, двусмысленный намек, невзначай брошенная реплика могли предрешить судьбу человека. Из нор выползали трусливые завистники, злопыхатели, карьеристы, бездарности. Хихикая в кулачок, они писали доносы. Без подписи по большей части: подлость предусмотрительна. В доносах не было ни грана правды. Но проходило немного времени, и оклеветанный исчезал.
Из привычного обихода слово «анонимщик», по счастью, вышло. Но анонимщики еще не перевелись, хоть и сильно поубавилось их число. А техника розыска таких сочинителей весьма высока, так что расплата подлеца не минует, будьте уверены!
На моих глазах судили недавно некоего Кирпичева, прохвоста, из-за которого много месяцев страдали честные люди. Он пачками рассылал по разным адресам лживые доносы, скрывшись под загадочным псевдонимом «Наблюдатель».
Что же «наблюдал» этот молодчик с кирпичным лицом и горящими злобой глазами? Он «наблюдал», что инженер Икс имеет четыре костюма, купленные не иначе как на взятки, которые тот берет с рабочих. Он «наблюдал», что врач Игрек слишком часто потребляет «дорогостоящие питательные продукты» — ей, конечно, не под силу такие траты без подати, которой она обложила своих пациентов. Он «наблюдал», что шофер Зет приобрел старенький «Москвич», разумеется, на «левые» деньги, собранные с попутных пассажиров.
Доносы проверяли (вот ведь оказия: любят еще у нас кое-где тратить время на анонимки. Да и добро бы только время! А нервы, а сердце человека, вынужденного защищаться от облыжных обвинений незнакомца в маскарадном костюме…). Доносы проверяли и составляли акты. Они заканчивались так: «Факты не подтвердились».
Потом шли новые доносы, а за ними — новые проверки, и так это тянулось, как сказка про белого бычка. Но лопнуло терпение прокурора: «Хватит!» Стали искать слишком зоркого «наблюдателя»: ведь клеветнический донос — это преступление, а за преступление полагается отвечать.
И вот нашли Кирпичева. Нашли по почерку, как тщательно ни рисовал он свои «непохожие» буквы-домики со всевозможными архитектурными излишествами — крючками, виньетками, завитушками. Это ничтожество Кирпичев был зол весь свет: на талантливого сослуживца-инженера, на участкового врача, отказавшегося продлить ему, здоровяку, больничный лист, на соседа-шофера, берегшего деньги для ценной покупки, а не пропивавшего их с собутыльниками Кирпичева.
Суд приговорил его к двум годам лишения свободы.
Подавляющее большинство анонимок навсегда уходит в небытие, словно их и не было. И только единицам удается остаться в истории навсегда, снискав себе у потомков позорную славу.
Одну из таких анонимок, которым суждено было стать достоянием истории, получил по городской почте 4 ноября 1836 года Александр Сергеевич Пушкин. Такие же анонимки получили в тот день и некоторые его друзья. Автор этого печально знаменитого пасквиля (так называемого «диплома») наносил оскорбление чести и достоинству великого русского поэта. Нет нужды напоминать здесь о той роковой роли, которую сыграло подметное письмо в судьбе Пушкина — факт этот широко известен.
В течение многих десятилетий друзья и почитатели Пушкина разыскивали подлинник пасквиля для того, чтобы осуществить давнишнее желание — сличить почерк предполагаемых авторов «диплома» с почерком его переписчика. Даже в прошлом веке, при всем несовершенстве способов сличения почерка, на этот прием возлагались большие надежды. «Стоит только экспертам исследовать почерк, — утверждал В. А. Сологуб, — и имя настоящего убийцы Пушкина сделается известным на вечное презрение всему русскому народу. Это имя вертится у меня на языке, но пусть его отыщет и назовет не достоверная догадка, а божье правосудие».
До божьего правосудия дело не дошло, но вот почти через сто лет после событий, когда были обнаружены подлинники «диплома», известный пушкиновед П. Е. Щеголев решил осуществить желание друзей поэта и провести научную графическую экспертизу.
«Суду» были преданы три человека, участие которых в составлении диплома, согласно имевшимся уликам, было наиболее вероятным: приемный отец Дантеса — барон Луи Геккерн и два великосветских шалопая — князь Иван Гагарин и князь Петр Долгоруков. Образцы несомненного почерка каждого из них сличались с почерком переписчика двух подлинных подметных писем.
Экспертизу проводил известный ленинградский юрист А. А. Сальков. В результате этого исследования историк литературы впервые смог, наконец, сослаться не на «достоверную догадку» и не на «божье правосудие», а на строго научные данные и, не боясь ошибиться, назвать имя хотя и не единственного убийцы Пушкина, как полагал Сологуб (истинным убийцей была жадная толпа стоящих у трона палачей свободы, гения и славы), но все же имя одного из главных конкретных виновников трагической гибели поэта. Криминалист Сальков категорически заключил, что «дипломы» написаны рукой П. Долгорукова, и, подтвердив таким образом не раз высказывавшиеся, но недостаточно обоснованные предположения, навеки пригвоздил этого жалкого пасквилянта к позорному столбу.
Современных анонимщиков отыскать иногда труднее, чем «старинных» — они не слишком жаждут славы и предпочитают оставаться в тени. Все же их находят, даже если они прибегают к такому совершенному техническому средству, как пишущая машинка. Этот популярный агрегат имеет, между прочим, не меньше индивидуальных особенностей, чем почерк. Криминалист С. Ш. Касимова установила, что каждая (каждая!) пишущая машинка имеет свои неповторимые особенности, обусловленные ее системой, временем выпуска, степенью изношенности механизмов, маркой шрифта, качеством и состоянием ленты, интервалом между строками, величиной шага (то есть расстоянием, на которое продвигается каретка после каждого удара), размером и рисунком букв, цифр, знаков препинания, загрязнением, порчей ударных поверхностей и многим (многим!) другим.