Страница 617 из 624
Хотя грязная, не мытая посуда, даже с остатками пищи, обнаруженная в притонах, еще ни о чем таком криминальном и не говорит. Лишь указывает на неопрятность и нечистоплотность хозяев квартиры. Но и это уже что-то…
Женщины утвердительно кивнули головами.
— Пока не трогаем до прибытия оперативной группы, — пояснил Сидоров, возвращаясь от серванта в общий коридор. — На посуде должны быть «пальчики».
По идее он должен был сказать: отпечатки пальчиков. Так было бы грамотно и по-русски. На посуде, даже будь она из чистого золота, пальчики не растут.
Впрочем, сказанное Сидоровым на милицейском сленге было понято не только Паромову, но и женщинами.
Еще бы! Русские женщины и речь, состоящую почти из одних матов, лишь с редким вкраплением нормальных слов, и то понимают! А тут вполне нормальное слово…
Не успел Сидоров прикрыть дверь квартиры Мары, как от Апухтиной вышел Астахов.
— Пошли! — кивнул он участковым, направляясь к выходу из коридора и принося на ходу извинения дамам: — Еще раз прошу извинения за вторжение и прерванный сон. — И посетовал: — Вряд ли вам сегодня уж поспать по-нормальному придется…
Участковые тронулись следом. Молча, не расспрашивая, не выясняя, не уточняя. И только, когда вышли в полумрак подъезда и остались одни, без посторонних глаз и ушей, поинтересовались:
— Что наскреб? Видели, как хромоножка глазками семафорила.
— Говорит, были весь день у Мары Бекет, Клин и еще какой-то мужик. И, естественно, сама Мара. Весь день самогон пили. Мужика видела впервые и мельком. Случайно в окно увидела, когда Клин с ним шел к Маре, а потом через щелочку в двери, когда этот мужик в туалет по нужде проходил. На ее взгляд — судимый. Приметы дать затрудняется.
— И то уже что-то… — констатировал Паромов. А Сидоров добавил:
— Если связать с той, брошенной в спешке посудой, что я обнаружил в серванте, вывод сам напрашивается: тут его и замолотили. — И уточнил: — Как барана зарезали.
— Баранам горло перерезают… — не согласился Астахов. — Бекет убит ударом в сердце.
— Тогда, как свинью, — соглашаясь в чем-то с Астаховым, уточнил Сидоров. — Как свинью: ножом в сердце…
— По-свински жил, по-свински умер… — философски подвел итог старший участковый. — Ладно, идем докладывать Посашкову о наших изысканиях. Тебе слово, Михаил Иванович. Мы только поддакивать будем, если потребуется.
— Или потребуют… — усмехнулся Сидоров.
— Ну, что нарыли? — встретил вопросом Посашков. — Шумели изрядно. Полдома, точно, разбудили…
Астахов, как и договаривались, стал докладывать.
— Уже, если не «горячо», то «теплей», это точно. — Сделал вывод подполковник милиции. И своему оперу:
— Учись, Сан Саныч, у парней с земли. Еще и полчаса не прошло, а они без всякой оперативной группы почти преступление раскрыли. И раскроют! Уверен.
Оперок ничего не ответил на колкость своего начальника.
— Кстати, что-то опергруппы все нет и нет… — вспомнил подполковник об отсутствии оперативной группы. — Иди-ка, по рации подгони дежурного, пока я с участковыми еще кое-что обговорю, — направил к автомобилю он своего оперативника. — Надеюсь, это у тебя лучше получится, чем раскрытие убийства.
Последние слова заместителя начальника УВД, сказанные с неприкрытой насмешкой, относились к оперу, и тот пошел к «Волге», чтобы дать «разгон» дежурному. А в том, что «разгон» будет приличный, сомневаться не приходилось. «Разгоны» делать — это не преступления раскрывать! Не каждый сможет!
— Что дальше думаете делать? — спросил Посашков, отправив опера учинять разгон Цупрову.
— Пойдем к Клину. Может там больше повезет… — ответил за всех Астахов. — Тут недалеко. Вон дом среди деревьев виднеется… — указал он рукой в сторону дома тринадцать «А» по улице Дружбы.
— Что ж, действуйте. Только, ради бога, поаккуратней, а то весь квартал разбудите… Очень даже слышал, как у вас это получается.
— Оперативная группа уже выехала. Скоро тут будет… — крикнул из салона «Волги» опер. — Дежурный говорит, что задержка из-за следователя прокуратуры…
— Хорошо… — ответил подполковник. — Подождем. А вы, парни, идите, занимайтесь своим делом, — вновь обратился он к участковым, было притормозившим, чтобы послушать, что скажет опер. — Я тут сам встречу опергруппу. И за трупом присмотрим, чтоб не убежал, — пошутил он.
Клин оказался дома, но квартиру, гад, не открывал, в десятый раз переспрашивая через дверь еще не протрезвевшим голосом: «Кто там?»
— Милиция! — каждый раз был вынужден отвечать ему Астахов, наливаясь злостью до хрипоты в голосе. — Открывай, тебе говорят. Милиция тут! Участковый Астахов.
Но вот Клин сменил пластинку и вместо «Кто там?» ответил: «Милиция? Какая еще милиция? Я ее не вызывал».
И опять, как попка заладил: «Не вызывал! Не открою!»
— Открывай дверь, гад! — свирепел Астахов, стуча кулаком по дверному полотну, покрытому дерматином. — Иначе дверь выбью, и тогда ты пожалеешь, что на этот свет появился!
Паромов и Сидоров во время этого странного диалога стояли на улице, страхуя окна, так как квартира Клина располагалась на первом этаже. Не раз уж было, что подозреваемые пытались улизнуть от милиции через оконные проемы, порой вынося на своих плечах полрамы с осколками стекла.
По-видимому, от поднятого шума проснулась мать Клина и тоже крикнула сыну, чтобы открыл дверь. Было слышно, как она, кляня его, на чем свет стоит, из глубины квартиры просила открыть дверь во избежание более плачевных последствий.
Наконец Клин включил в коридоре свет и открыл входную дверь. И тут же, у порога, получил от Астахова кулаком в лобешник.
— Извини, — сказал Астахов, пряча гнев за язвительной улыбкой, — кажется, случайно я тебя толкнул… В темноте да в тесноте и не такое бывает. А ты что, спишь, не раздеваясь? — спросил он, видя Клина хоть и сонного, но полностью одетого.
Встряска подействовала отрезвляюще. Клин стал соображать, что перед ним его участковый. Причем, очень сердит. Даже не сердит, а взбешен. Возможно, поэтому и возмущаться в связи с ударом в лоб не подумал. Лишь почесал ушибленное место.
— Так уж получилось. Пьяным был, вот и уснул, не раздеваясь.
— У тебя кто-нибудь есть? — задал Астахов вопрос и двинулся в глубь квартиры.
— Никого, — немедленно отреагировал Клин. — А что случилось?
— Мару ищу. Не у тебя ли она прячется?
— Нету ее у меня, нету… — забубнил Клин, не только бывший судимый, но и бывший двоешник и второгодник, не очень ладя с родной лексикой. — Мать не разрешает приводить ни друзей, ни подруг… Нету…
— Это мы посмотрим… — не поверил ему Астахов, проходя через пустой зал к комнате Клина. Включил там свет и осмотрел ее.
Комната была маленькая и пустая. Никого там не было.
Астахов не поленился и под смятую и не разобранную кровать Клина заглянуть и створками полотняного шкафа хлопнуть.
— Не врешь…
— Я и говорю, что нет никого.
— А в спальне матери?
— И там нет никого.
— Что, и матери нет? — усмехнулся Астахов. — Так я минуту назад ее голос слышал.
— Не-е, мать там… — теперь осклабился Клин. — Чужих нет.
— Михаил Иванович, — отозвалась из своей спальни мамаша Клина. — Не врет… Чужих у нас действительно нет. Сын не врет, я не разрешаю водить… Нечего бордель из квартиры устраивать. А кого надо?
— Да вот, Мару ищу… и Бекета…
— Не было их у нас. Но мой забулдыга с ними весь день пропьянствовал. Когда вечером приперся, сказал, что от Мары.
— Да, — подтвердил Клин, видя, что дело не в нем, — я и не скрываю. Пил…
— Что, с одной Марой, что ли пил? — быстро спросил Астахов.
— Нет. Нас там было четверо: я, Бекет, Мара и еще один фраерок… из двадцатки… Васей кличут.
Двадцаткой парковские между собой на местном жаргоне называли общагу по улице Обоянской, 20.
— Не врешь?
— Не вру, — сказал Клин и привычно поднес палец ко рту, — зуб даю!
— И где же огни?