Страница 33 из 624
Виновником случившегося, как ни странно, оказался трофейный штык, который Сережа Кочетов прозвал «тесаком». Когда Авдолин ослабил ремень, чтобы поправить сбившуюся от долгой ходьбы гимнастерку, штык выпал, глухо шлепнувшись о прелые листья.
— Нагнулся я, значит, его поднять, — шепотом рассказал участковому Авдолин, — пригляделся по низу: метрах в полсотни бугорок выпирает. На блиндажик, вроде бы, смахивает. Вон он, чуток правее пенька. Глянь-ка сам, Иван Васильевич.
Небольшой бугорок, поросший молодой травой, ничем не вызывал подозрения. Вплотную к нему прижимался упругий березовый подлесок.
— А место, заметь, здесь ровное, — добавил Авдолин.
— Проверить не лишне, — решил Борисов.
На разведку пополз Сережа Кочетов. Вернулся он взволнованный, запыхавшийся и радостный.
— Точно, Иван Васильевич! Они! Зашел я с другого краю, вижу из бугорка-то кончик деревца торчит, топором обрубленный. Землянка, думаю. Поднялся, чтоб убедиться, а там вход чернеет. Они, не иначе, как они!
Если так, то развязка истории с матвеевскими бандитами близка. Но сколько дезертиров и где они — спят ли тут, в землянке, или ушли на новый грабеж — этого Борисов не знал. Сомнения в своих силах не было. Рядом с ним находились честные люди — они ждали его слова. Желание скорей положить конец делу боролось с боязнью спугнуть, упустить бандитов. «Не торопись, будь осторожен», — твердил сам себе участковый.
— Слушай, Макарин! — сказал он. — Ты останешься здесь с Сарониным и Шикановым. Я с остальными залягу в том березнячке. Будем ждать. Стрелять только после моей команды.
Долгие часы ожидания ничего не дали. По-прежнему на легком ветерке шелестела листва, по-прежнему около землянки никто не появлялся. А солнце уже клонилось к закату.
— Да чего там! — не выдержал Сережа Кочетов. — Давай, Иван Васильевич, нагрянем скопом да и порешим все разом!
— Ты не горячись… — ответил Борисов. — Я сам пойду, один. А вы смотрите в оба. В случае чего…
Он не договорил и пополз к землянке. Вход в нее был задернут мешковиной. Изнутри несло сыростью и гнилью. Прислушался — тихо. Ловко соскочив вниз, участковый сорвал рогожу и уставил в полумрак дуло нагана:
— Выходи!
Та же тишина. Борисов шагнул вперед. На полу, поверх тонких березовых прутьев, был овален слой листьев, прикрытых ветхим тряпьем и затасканной шинелью. Все это, очевидно, служило постелью. Земля на стенах набухла и от малейшего прикосновения отваливалась большими кусками. Борисов нашел в углу ржавую консервную банку, из крышки которой торчал огарок фитиля. В самодельной лампе оказалось немного керосина, а приплюснутый солдатский котелок был наполнен еще свежей водой. «Значит, матвеевцы живут в землянке и должны в ней появиться снова. Засаду надо продолжать», — подумал Борисов. Он поставил на место лампу и котелок, по-старому заделал вход мешковиной и отправился к своим.
Наступила ночь. Спать решили поочередно. Первым прилег Сережа Кочетов. Подложив локоть под голову, он сразу же ушел в сон. С реки потянул холодный ветер. Сердито заворчал, заворочался лес, еще теснее столпились в темноте деревья.
— Не простыл бы парень, — сказал Борисов, прикрывая Кочетова своим плащом; от земной сырости он сам почувствовал в теле озноб. — Вот бы сейчас стопка водки кстати пришлась…
Авдолин хитро улыбнулся, достал флягу:
— А я в аккурат настойки рябиновой прихватил. Крепкая. Жинка к моему приезду сотворила, так вот осталось малость.
Они выпили по глотку, стало теплее. Оба напряженно смотрели туда, где чернел бугорок землянки. Но матвеевцы не показывались, словно знали, что им уготовлена засада.
— Ты, Иван Васильевич, случаем не здешний? — спросил вдруг Авдолин.
— Здешний, — просто ответил участковый. — Деревню Свинухи знаешь? Так вот оттуда родом.
Борисов припомнил родное село, старую милую избенку с маленькими окнами, где прошло его детство. Приходилось туго: в семье девять ртов. Еще мальчиком изведал он тяжелый крестьянский труд. Батрачил, пас скот, помогал отцу в поле. Когда того взяли на фронт, он остался за старшего, и было ему неполных семнадцать лет. А через два года сам попал в армию. В Польше, под местечком Золотая липа, его тяжело ранило осколком немецкого снаряда. Домой вернулся на костылях, незадолго до революции. Потом Красная Армия, работа в продотрядах, коллективизация. Он вступил в колхоз, стал бригадиром полеводческой бригады, обзавелся своей семьей. Началась Великая Отечественная война, он просился на фронт. Не взяли по состоянию здоровья, но предложили службу в милиции. Так и оказался он участковым в Ратове.
Борисов разогнул онемевшую руку, посмотрел на часы. Маленькая стрелка приближалась к цифре три. Разбудил Кочетова, на его место лег Авдолин, и снова нестерпимо медленно поползло время. Покачиваясь, шумели ветви, да изредка, гулко хлопая крыльями, взлетали ночные птицы…
…Двое суток длилась засада. Уже на обратном пути набрели они и на другую брошенную землянку. Наверное, бандиты имели здесь не одно пристанище. На рассвете третьего дня, усталый и раздраженный, вернулся Борисов в Ратово. Поймать Матвеева в Сурских лесах так и не удалось.
Пока Борисов был за Сурой, матвеевцы наведались в Ратово. На этот раз сбили они ночью замок с окованной железом двери и ограбили сельпо. Значит, точно — есть у бандитов в селе дружок, следит кто-то за каждым шагом участкового. Но кто? Понимал Борисов, что покуда не подрубит он этот корешок, не сломить ему Матвеева.
На участке более пяти тысяч человек. Как среди них отыскать бандитского подручного? Сначала на семью Матвеева подумал. Нет, непохоже. Работают на совесть, живут, как и все, трудно. Старик-отец, правда, в глаза людям не смотрит — да, видно, придавил его стыд за сына. Доска с семейными фотографиями белеет пустыми, еще не выцветшими квадратами — нет на ней карточек дезертира.
Утром к Борисову прибежал Макарин. Сапоги у него были мокрые, спешил по траве.
— Иван Васильевич! — начал он с порога. — Кланьку Степанову председатель в Сеченево отпустил.
— Ну и что? Это дело колхозное… — ответил участковый. Он собирался бриться и водил по лицу мыльной кисточкой.
— Погоди. Пришла она на конюшню лошадь выпрашивать, а чтоб конюха задобрить, принесла самогона пол-литровку. Самогон-то, знаешь, какой? Пшеничный. Так-то…
Борисов все понял. В селе хлеба давно не пекли, даже в праздники. Хранилась, как зеница ока, в колхозном амбаре, семенная пшеница. Шесть мешков оттуда недавно похитили бандиты. Значит…
— Иван Васильевич! — продолжал пожарник. — Бери понятых и, пока Кланька не уехала — к ней с обыском. Найдем и пшеницу и самогон.
«Найти-то найдем, арестуем ее, а Матвеев на воле останется. Нет, надо по-другому», — соображал Борисов. Он встал из-за стола и заходил по избе, забыв про мыльную пену, которая застыла на щеках и подбородке.
— Вот что, Макарин! Трогать Степанову мы сейчас не будем, пускай едет с богом. А завтра ты загляни к ней, поговори ладом, самогона попробуй купить. Да слушай ты меня!.. — почти закричал участковый, видя, что пожарник хочет его перебить. — Подладиться тебе к ней надо, узнать, когда матвеевские в село придут…
Летом, зимой ли — все равно над каждой избой изгибается поутру синяя струйка дыма. Кто вчерашние щи разогревает, кто кулеш варит — надо кормить детишек и торопиться в поле. И только над домом Клавдии Степановой сегодня ни дымка. То ли спит, то ли еще не вернулась. Макарин постучал. Раз, другой… Лязгнул засов, и в дверях встала женщина лет тридцати. Растрепанная, заспанная, она обирала волосы со щек пухлыми белыми пальцами. Круглые плечи ее поеживались под серым платком.
— Тебе чего? Кой леший пригнал спозаранку? — сказала она сердито.
— Я по делу, Клаша. Можно в избу войти?
— Войди, коли пришел…
Степанова посторонилась, пропустила Макарина. В сенцах стояла кадь, укрытая рядном. «Барда, — подумал пожарник, — то-то она двух поросей кормит. Есть чем». Он вошел в горницу, степенно снял шапку.