Плаха да колокола

Однако, однако, однако…

Однако, даже наслаждаясь ворованными чувствами, любовники всегда беспечны. За это и расплачиваются.

Вот и в тот раз, прежде чем до изнеможения предаваться всю ночь страстным наслаждениям, Павлине надо было бы подумать о мерах предосторожности!.. Почуяв шум у входных дверей комнаты, не поленилась бы подняться!.. Или, по крайней мере, открыла бы глаза!..

Тогда бы она узрела с ужасом, что, неизвестно каким образом проникнув в квартиру, у порога застыл мужчина. Лицо его скрывали шляпа и полумрак. Заскрежетав зубами от гнева и ревности, незнакомец готов был броситься к любовникам, беспечным в сморившем их сне, но остановился. Что-то сдерживало его, хотя заметно было – весь он дрожал. Немая сцена длилась несколько минут, пока бесстыжее голое тело женщины не шевельнулось. Незнакомец отпрянул. Но тревога оказалась напрасной: любовники спали крепким сном. Подождав несколько секунд, убедившись в их ровном дыхании, он сделал осторожный шаг, другой, третий назад, развернулся и принялся обследовать квартиру, начав с гостиной. Не зажигая света и пользуясь лишь рассветным полумраком, незнакомец задержался у стола с остывшими яствами и питьём, высмотрел бутылку, сделал из неё несколько глотков и сунул в карман. На кухне он несколько минут вслушивался в тихое похрапывание раскинувшейся на полу бывшей актрисы. Ждал ли он её пробуждения или обдумывал план дальнейших своих действий, трудно было догадаться, так как, заметно успокоившись, он вёл себя крайне осторожно, и лицо его сохраняло теперь непроницаемое выражение. Наконец, приняв решение, он вытащил платок, развернул на ладони и, поднеся ко рту спящей, потряс её за плечо. Неописуемый ужас полыхнул в глазах актрисы, когда она очнулась и разразилась бы диким криком, если бы он мгновенно не закрыл ей рот платком.

– Не пугайтесь! – предупредил он её гадливым шёпотом. – Я вас не трону, если будете молчать! Молчать сейчас и после! Понятно?

Она таращила от ужаса глаза, попыталась вскрикнуть, но он втолкнул ей платок в рот ещё глубже, и жертва стала задыхаться.

– Подохнешь, подлая сводница! – сдавил он ей горло.

Актриса захрипела и смолкла. Он ослабил руку, похлопал по щекам и тут же угрожающе занёс кулак над её головой:

– Молчать, если дорога жизнь!

Актриса замерла.

– Вы меня знаете, Аграфена Валериановна, я своим словом дорожу, – продолжил он спокойнее.

Молчание было ему ответом.

– Не бойтесь. Ни Павлину, ни её дружка я не тронул и пальцем. Бог им судья. Сейчас я уйду, но возьму с вас клятву.

Актриса испуганно заморгала в ответ, соглашаясь на все условия.

– Вы умная женщина, я в этом не сомневаюсь, – изобразил он мрачную улыбку. – Я потребую от вас самую малость. После моего ухода вы сразу покинете этот дом. Ясно?

Актриса кивнула, видно было, что она пришла в себя и уже здраво оценивала обстановку.

– Не вздумайте со мной играть в игры или не выполнить того, что я прикажу, – отчеканил он жёстко. – Вы знаете, кто я такой и каковы мои возможности. От меня не скроетесь нигде!

Женщина жалостливо простонала.

– А требования мои ничтожны, – сменив тон, продолжал он. – Вы никогда не видели меня здесь. Об остальном, в том числе и любовных связях ваших квартирантов, можете говорить что вздумается, даже правду, но!.. Но только тем, кто уполномочен будет вас спрашивать об этом! Ясно? И не вздумайте трепать лишнего!

Он снова взмахнул рукой, и она в страхе зажмурилась.

– Отсутствовать вы должны столько, сколько я потребую. Когда необходимость сия отпадёт, – злодейская улыбка исказила его бледное лицо, – я сам дам вам знать. У вас есть подруга. Я знаю. У неё и укройтесь. Придумайте причину и не высовывайте носа, если хотите жить.

Актриса закрыла глаза в молчаливом согласии, а когда открыла их, никого поблизости не было. Только платок, который он впопыхах забыл, сжимала она в своей руке. Платок был чёрным, храня резкий неприятный запах пота.

За что в губрозыске Абрама Зельмановича Шика между собой прозвали не Бертильоном в честь знаменитого основателя уголовной антропологии, а именно уменьшительно-ласкательно Бертильончиком, теперь уже мало кто помнил. Пошло это якобы от Деда – Легкодимова Ивана Ивановича, больше других посвящённого в историю такой заковыристой науки, как криминалистика, и лучше остальных знавшего Абрама Шика по совместной службе ещё при проклятом царизме. Он его и за собой поманил в народную милицию, когда пришла пора выбирать, жить или загибаться от голода. Так, во всяком случае, накоротке, между суматошными сборами объяснил любопытствующим Ковригину и Сунцову начальник губрозыска Турин. Философствовать да разглагольствовать особо времени у него не было, вечером уходил поезд, Турин отбывал в Саратов, срочно вызванный туда по непредвиденным обстоятельствам секретарем губкома.

Укладывая в портфель самое необходимое, Турин добавил, что, несмотря на преклонный возраст, в профессиональных качествах Шика он не сомневается, иначе не рекомендовал бы им взять его в помощники для более быстрого и успешного выполнения задания по обезвреживанию замаскировавшегося в губкоме врага, едва не подведшего под монастырь самого товарища Странникова.

Сообразительный Ковригин тут же подбросил идейку, что прозвища типа Бертильончик – Лимончик и так далее имеют известные корни – воровские, и подмигнул Сунцову, мол, Шик в молодые годы физическую убогость, прогрессирующую с годам, компенсировал недюжинным умом и промышлял в интеллектуальных сферах – занимался фальшивомонетничеством, подделкой документов и другими финансовыми аферами, даже скупал краденое. Такие люди на вес золота, даже медвежатники[19] или отпетые мокрушники[20], никого не признававшие выше себя, пестовали их и оберегали, потому как распорядиться награбленным собственного серого вещества недоставало. Но Турин его одёрнул, присел перекурить, как ни торопился, и незаметно для себя разоткровенничался.

По его словам, если Абраму Зельмановичу Шику и пришлось нарушить закон, то случилось это один раз за всю его долгую криминальную практику. Было это уже в то время, когда сам Турин, будучи в чине младшего агента губрозыска, без устали, впрочем, и без особого успеха гонялся за отпетым бандитом и убийцей Зубом. Гонялся за этим головорезом, конечно, не один он, весь губрозыск стоял на ушах, но примечали бандита именно на его участке, где, обнаглев, тот и последнее злодейство совершил, вырезав семью богатого нэпмана и обчистив его квартиру. Турин спать перестал, напал было на след негодяя, но взять живым не удалось. Ворвавшимся ночью в квартиру, где залёг Зуб, достался лишь его труп с обезображенным до неузнаваемости лицом. По фигуре, наколкам и одежде его опознали подельники и сожительница, но смущала Турина странная закавыка: до костей почти срезана была кожа на пальцах обеих рук убитого, да и кто его отправил на тот свет, установить не удалось. Гуляла версия, будто свои это сделали, дескать, за дела бесовские да сволочной характер.

Начальство успокоилось, и злодейства прекратились, а Турина знобило – не верилось ему в простой конец отпетого мерзавца. Не мог попасться на удочку своих Зуб, да и у тех смелости бы не хватило его кончить; убить, может, и убил бы кто, но чтобы уродовать?! Дружков у Зуба – куча, взялись бы мстить, полилась бы ручьём кровь воровская… А здесь тишь да гладь.

Вот и выручил тогда Абрам Шик Турина. Нашёл он ему патологоанатома, давнего своего товарища, уговорил, давно не практиковавшего, сделать эксгумацию трупа и попытаться идентифицировать личность убитого по отпечаткам пальцев. В картотеке розыска их имелось предостаточно. Требовалось отыскать пригодный для этого кусочек кожи на пальцах покойника, хотя тело и было уже предано земле. Начальство ни в какую! Турин дошёл до самого Хумарьянца, но тот его выгнал из кабинета. Вот и нарушили тогда они закон. Но не зря! Откопали ночью труп, а медик сотворил чудо: не Зуб оказался в гробу, а его верный подельник, его и изуродовал до неузнаваемости главарь.

19

Медвежатники (уголов. жаргон) – взломщики банковских сейфов.

20

Мокрушники (уголов. жаргон) – убийцы.