Страница 56 из 59
– Ваш побег – просто подарок для Кабинета, – сказал Фрир. – Нам чертовски не хватало чего-нибудь в этом роде. Хоть Веллингтон и занял недавно Альмейду, толпа ропщет. Когда-то у нас было самое талантливое правительство, теперь самое бездарное. Ума не приложу, чего ради Кестлри с Канингом затеяли эту дуэль. Она чуть нас не погубила. Потом Гамбир с его Баскским рейдом. Потом Кохрейн заварил кашу в Палате Лордов. А вы не думаете о том, что могли бы пройти в Парламент? Ладно, об этом мы успеем поговорить на Даунинг-стрит. Пока довольно и того, что вы дали толпе повод покричать «ура!».
Мистер Фрир многое считал само собой разумеющимся – например, что Хорнблауэр всем сердцем на стороне правительства и сражался в заливе Росас или бежал из плена исключительно ради кучки дрожащих за свои кресла интриганов. Хорнблауэру стало тоскливо. Он сидел молча, вслушиваясь в перестук колес.
– От Е. Кэ. Вэ. толку мало, – говорил Фрир. – Он не прогнал нас, когда стал регентом, но он нас недолюбливает – билль о регентстве ему, понимаете ли, пришелся не по душе[5] . Помните об этом, когда увидитесь с ним. И, кстати, он падок на лесть. Если вы внушите ему, что на успехи вас вдохновил пример Е. Кэ. Вэ и мистера Спенсера Персиваля[6] , вы попадете в самое яблочко. Это что? Хорндин?
Форейтор натянул поводья у трактира, конюхи выбежали со свежими лошадьми.
– Шестьдесят миль от Лондона, – заметил мистер Фрир. – Еле-еле успеваем.
Трактирные слуги наперебой расспрашивали форейтора, кучка зевак – загорелые дочерна селяне и бродячий лудильщик – присоединились к ним, во все глаза таращась на сверкающий мундир Хорнблауэра. Кто-то выскочил из трактира – судя по красному носу, шелковому галстуку и кожаным гетрам – местный сквайр.
– Оправдали, сэр? – спросил он.
– Само собой, сэр, – мигом отозвался Фрир. – Оправдали с величайшим почетом.
– Ура Хорнблауэру! – завопил лудильщик, подкидывая вверх шляпу. Сквайр замахал руками и затопал от радости, селяне подхватили приветственный клич.
– Долой Бонапарта! – крикнул Фрир. – Поехали.
– Какой искренний интерес к вашей персоне, – сказал Фрир минутой позже, – хотя, естественно, на портсмутской дороге он живее всего.
– Да, – сказал Хорнблауэр.
– Помню, – продолжал Фрир, – как толпа требовала, чтоб Веллингтона повесили, пытали и четвертовали – это после Синтры. Я тогда думал, нам крышка. Но так обернулось, что нас выручил его трибунал, как теперь ваш. Помните Синтру?
– Я командовал тогда фрегатом в Тихом океане, – коротко отвечал Хорнблауэр.
Он чувствовал легкую досаду. Оказалось что ему равно неприятны восторги лудильщиков и лесть царедворцев.
– Все равно к лучшему, что Лейтона ранило в Росасе, – говорил Фрир. – Не то чтоб я желал ему зла, но это ослабило их шайку. Тут или они, или мы. У его дружков на круг выходит двадцать голосов. Я слышал, вы знакомы с его вдовой?
– Имел честь.
– Очаровательная женщина, хотя и на любителя. Весьма деятельно способствовала союзу своего покойного мужа с родственниками.
– Да, – сказал Хорнблауэр.
Всякая радость от успеха улетучилась. Даже яркий солнечный свет, казалось, померк.
– Питерсфилд вон за тем холмом, – сказал Фрир. – Полагаю, вас дожидается целая толпа народу.
Фрир угадал. Человек двадцать-тридцать толклось у «Красного Льва», еще больше сбежалось узнать, чем же кончился трибунал. Услышав радостную весть, все дико завопили, а мистер Фрир не преминул ввернуть словечко в поддержку правительства.
– Это все газеты, – ворчал Фрир, когда они, сменив лошадей, тронулись дальше. – Жалко, мы не можем поучиться у Бони и пропускать в печать лишь то, что простонародью полезно. Католическая эмансипация… реформы… дела флотские… Толпа желает участвовать во всем.
Даже дивная красота Дьяволовой чаши, мимо которой они проезжали, оставила Хорнблауэра безучастным. Жизнь утратила всякую сладость. Он мечтал вновь оказаться безвестным капитаном где-нибудь в бурной Атлантике. Каждый удар лошадиных копыт приближал его к Барбаре, а в душе закипало тоскливое, смутное желание вернуться к Марии, скучной, неинтересной, обыденной. Толпа, приветствовавшая его в Гилфорде – там как раз кончался базарный день – воняла пивом и потом. Хоть одно утешало – с приближением вечера Фрир умолк и оставил Хорнблауэра с его мыслями, пусть даже и невеселыми.
Когда они меняли лошадей в Ишере, уже смеркалось.
– Приятно сознавать, что мы можем не опасаться грабителей, – улыбнулся Фрир. – Довольно будет герою дня назваться, и разбойники не возьмут с нас ни гроша.
Однако никто на них не напал. Карета беспрепятственно проехала по мосту в Путни и двинулась сперва по дороге между все более частыми домами, затем по узким улочкам.
– Номер десять Даунинг-стрит, приятель, – велел форейтору Фрир.
Из встречи на Даунинг-стрит Хорнблауэр яснее всего запомнил невольно подслушанные слова Фрира – тот, едва войдя, прошептал Персивалю: «Не подведет». Разговор длился не более десяти минут, официальные с одной стороны, сдержанный с другой. Премьер-министр явно было сегодня не разговорчив – по-видимому, он главным образом хотел взглянуть на человека, который может повредить ему в глазах принца-регента или общественности. Хорнблауэр не составил особо приятного впечатления ни о его уме, ни о его личном обаянии.
– Дальше Пэлл-Мэлл, Военное министерство, – сказал Фрир. – Господи, сколько нам приходится работать!
Лондон пах лошадьми, как всегда для человека, только что вернувшегося из плаванья. Окна Уайтхолла ярко светились. В Военном министерстве его провели к молодому лорду, который понравился Хорнблауэру с первого взгляда. Его звали Пальмерстон, он был заместитель министра иностранных дел. Пальмерстон много и толково расспрашивал о состоянии общественного мнения во Франции, о последнем урожае, о том, как Хорнблауэру удалось бежать. Он одобрительно кивнул, когда Хорнблауэр замялся, не желая называть человека, у которого они нашли приют.
– Совершенно правильно, – сказал Пальмерстон. – Вы боитесь, что какой-нибудь кретин проболтается и вашего спасителя расстреляют. Кретин бы, наверно, и проболтался. Я попрошу вас назвать этого человека, если возникнет крайняя нужда, и тогда вы сможете на нас положиться. А что стало с каторжниками?
[5]
Билль о регентстве сильно ограничивал права известного дурным поведением принца.
[6]
Персиваль, Спенсер (1762–1812) – британский премьер-министр.