Замок одиночества

– С одним? Или с тремя-четырьмя сразу? – Дед сдерживал издёвку. – Бабка вон на двух рассчитывает.

– Всё! Ничего тебе больше не скажу! – Оля отвернулась, но вдруг, надеясь на реванш, спросила дерзко: – А ты сам-то?

– Хм… Я-то? Я тоже, как и ты, хочу прогуляться пару-тройку раз с … привидениями. – Вдоль Сены, по её набережным, по её мостам…

Нет, «подцепить» вредного, но умного деда не удастся!

– А именно? – уже заинтересованно спросила внучка.

– Ну, например с Сартром, Камю… порыться с ними в букинистических лавочках. Они там километрами стоят.

– И о чём бы ты с ними говорил? – уже скучно спросила девушка.

– С этими «пацанами» есть о чём поговорить, милая! …Ну, например, об экзистенциальной романтике, о меланхолии, об обречённости, о смерти, наконец.

– Ты серьёзно? – раздражилась Оленька.

– О погружении… – не обращая внимания на вопрос, продолжил «генератор праны». – Хотя бы в Сену. Сколько прыжков было с её мостов!

– Бабуля, он чего? Зачем ты так, дедуля? – волновалась внучка. – Париж – самый жизнерадостный, романтичный город, город аккордеонов, звучащих на мостах, канкана, наконец!

– Конечно, конечно… Канкан – это прелестно! Но аккордеоны там чаще звучат меланхолично. – Матвей Корнеевич усмехнулся и спросил риторически: – Почему, к примеру, у детского сказочника Шарля Перро столько жестокости и убийств? Вдумайся в сюжетцы-то! Хоть «Красная Шапочка» или «Мальчик-с-пальчик». Ужастик тот ещё! А рекомендуется «0+» – слушать с соской во рту!

– Да ладно, есть же «Золушка», «Кот в сапогах».

– Тебя всё к Д’Артаньяну тянет! Шучу! Шучу и в «Мулен Руж» хочу! Да-с.

– Вон папа идёт. Тоже грустный какой-то. Ну вы чего, философы? Папуль, подойди на секунду! Есть вопросик.

На вопрос по «заданной теме» Евгений Матвеевич ответил хоть и рассеянно, машинально, но будто как раз и думая сейчас о вопросе отца. Ответил довольно загадочно:

– Посыл? К Парижу? Нельзя вступить дважды в один и тот же Париж! – Ответил и продолжил свою прогулку, вышагивая медленно и задумчиво.

– Тоже умник! – съязвила дочка.

– Нет, Оленька. Папка твой, конечно, неглуп, но зануда жуткий! И у него… сейчас… экзистенциальный кризис. Я чувствую, – сказал серьёзно Матвей Корнеевич. И тут же уже весело: – Да и бывает он в Париже чаще, чем рядовой член-корреспондент. В общем, как у Жванецкого: «Мне в Париж по делу, срочно!»

– У всех сегодня всё экзис… – буркнула Оля.

Между тем отец верно чувствовал некий дисбаланс у сына. Более года уже. Но разве спросишь, дашь совет? Нет, не получится. Родному человеку тоже вряд ли.

А между тем дисбаланс этот простейшего свойства: разочарование. Причина тоже банальнейшая – диссонанс. Диссонанс в отношениях с женой. Они уже не общаются непринуждённо, душевно, не смеются вместе. «Мы вряд ли так беспечно сможем бродить по улочкам Парижа, как это было… да, уже более двадцати лет назад, … да, точно, это было начало мая… да… майские праздники… да… открылся Парижский Диснейленд. Конечно! У Ляльки юбилей – двадцать пять! … Суровый девяносто второй…. В России назревают “переломы”… смута… А меня приглашают на конференцию в Париж! … Так всё совпало… счастливо соединилось… Сейчас распадается… Отец прав: “несоединимое” всегда приходит на смену… Жизнь: отмирание и зарождение… Энтропия. Зачем? Не объясняется природой. Так надо. И всё. Терпение и кротость. Ха! И с погодой в этом году тоже нелады, как тогда. Мы в тот майский день как раз и поехали в Диснейленд. Утро было хорошее, солнечное. Успели покататься на аттракционах – страшных и не очень, – полюбовались парадом кукол из мультиков Диснея. Трёхметровые, они успели, падая и чертыхаясь, скрыться от налетевшей грозы… Мы с Лялей убежали в павильон, где крутили старые французские фильмы.

В павильоне было холодно, но мы сидели крепко обнявшись и смотрели “Шербурские зонтики”, “Мужчина и женщина”. Холода не замечали. А потом как сумасшедшие бежали по лужам до электрички. Как тогда мне не понравилось запутанное парижское метро!.. И это их соединение подземки с обычными электричками! И уже тогда – негры (почему-то особенно много в электричках), непривычное соседство. Хотя исторически понятно: Алжир… Как сейчас у нас гастарбайтеры из Средней Азии… Я не расист, но взгляды этих чернокожих парней на жену… Всё вроде естественно: красивая, молодая женщина с рыжеватыми вьющимися волосами, с блестящими кошачьими глазами… Парни были неприятны ни мне, ни Ляле. Когда же она сняла туфли, чтобы обернуть хоть на час вымокшие и замёрзшие ступни газетами и целлофановыми пакетами (старый туристический приём!), и заметила липкие взгляды десятка устремлённых чёрных глаз, она фыркнула, даже зашипела, подобно рассерженной кошке, бросая острый жёлто-зелёный взгляд с сузившимися зрачками на нахалов. Я даже испугался, увидев, как этот взгляд из застывшего кошачьего превратился в пронзающий ястребиный, а губки – её милые губки, пухлые по центру – произвели крепкое словечко. Когда газеты впитали влагу и колготки стали сухими, я интенсивно растёр ступни, вновь положил свежую стельку из газеты в туфли, и всё было в порядке. Почему я вспомнил этот эпизод?.. Да, заботливость и внимание… Как птенцы в гнезде, были её ножки в моих руках».

Он невольно оглянулся на дочку. «Оленька выросла заботливой. Нам повезло. Опекает меня, деда и бабушку. Ха! Она из того “гнёздышка”… да, парижского… Родилась-то через девять месяцев она в Москве, а зародилась-то в Париже… Та наша ночь… когда мы ели из большого пакета маленькие круассанчики, как запивали из горлышка бургундским, как раздавался “Padam, padam, padam…”, как танцевали и кружились, и как мы упали в траву и посыпались наши круассаны… Сейчас, – подумал математик наполовину и наполовину филолог, – обходимся получувствами и полуправдами. А вдруг, если грамотно сложить две половины, то… ха… получится “вся правда”? О, целая правда! … Чушь! А началось всё с этой дуры… как её… Инны Дудкиной. Три года назад. Как они сдружились? Очень странно. Элегантная, ухоженная Ляля и эта неопрятная, с рыжей шевелюрой толстуха в несвежих сарафанах. И одно словоблудие! Креативная-де она! Ну да, тусуется везде, где запашок чувствует. Вонь пошлости, бестактности таких же, как она. Дурной вкус во всём. И в гендерных отношениях, конечно. А речь? Сплетни, снобизм, показуха! Я тогда, полтора года назад, совершенно нечаянно, непроизвольно (вот же несчастный случай!) услышал это телефонный разговор… Да, он и был случайным крючком… Копилось-то давно, но тут – раз! – и неприятие, разочарование, обида, раздражение, брезгливость… Ляля разговаривала с этой Дудкиной… Смешки… “Ох, … ах, … да что ты!..”, “хорош собой”. И этот Лялькин монолог: “Ах, Инночка, ты права. Я недавно учила (ты ведь знаешь, что я веду курсы стилистики) одного… юноша ещё… красив… на себе, представляешь, учу. Трогает он меня… гладит… ну везде – так положено будущему визажисту, а я прямо-таки “завожусь”, загорелась вся… мокну…”. Я вышел тогда обратно за дверь и позвонил – будто бы ключи забыл… Противно! Всё противно! Эта Дудкина растрезвонит… Мне бы рассказала и то… ну, игра в “постановку рук”… Теперь уже не вернёшь… А мечтаешь ты, брат, признайся – мечтаешь: встретить бы на сей раз на парижской тихой улочке – узкой, утренней – ту Елену Прекрасную, с той флейтой, с той мелодией. Просто заговорить, пройтись неспешно… Она нуждается в моей поддержке, внимании, нежности! А я – в её… флейте…»

… Наконец в самолёте. Евгений Матвеевич сел у прохода с отцом и матерью. Оленька – тоже у прохода, рядом с парочкой молодых французов. Эти парень и девушка мило беседовали между собой и ещё с парочкой таких же, сидящих сзади. Евгению было видно, что Оля была буквально зачарована «журчащей» и «мурлыкающей» речью французов. Глаза распахнуты, зрачок увеличен – вся её впечатлительная натура снаружи! «Похожа на мать.... Но впечатлительные натуры могут оказаться и ранимыми, и подпадать под зависимость… Верит словам. Неосторожное слово – и… всплеск эмоций… Но дочка глубока и умна…»