Страница 4 из 6
Гоголь(с усмешкой). Вне всяких сомнений. Пользы от таких разговоров может быть очень много… Я вас правильно понял?
Манилов. Уж не спрашивайте. Премного благодарен вам за столь высоконравственную беседу. Мне, право, совестно, что нанес вам столько затруднений. Какое же это истинное наслаждение – поговорить с умным и образованным человеком.
Гоголь. Воистину так.
Манилов. Уж такое, право, доставили наслаждение... майский день... именины сердца... поговорили, и душа поёт…
Однако мне пора. Позвольте откланяться. (Уходит с поклоном.)
Сцена 4
Собакевич и Гоголь
(Гоголь ходит по сцене).
Гоголь. Я ли создал своих героев? Или они существовали в жизни независимо от меня? Я их полностью выдумал? Нет, я просто описал тех людей, которых видел вокруг себя, объединив смешные недостатки от разных характеров в собирательные образы.
Они реальны или нет? Узнаёте ли вы их? Узнаёте ли вы в них черты своих знакомых, и самое главное, свои черты? Очень полезно, уверен, посмеяться над ними и над самими собой. Такое вот общественное «лекарство», моя поэма.
(Входит Собакевич).
Собакевич. Прошу прощенья! Я, кажется, вас побеспокоил.
Гоголь. Отнюдь. Милости прошу.
(Молчаливая длинная пауза. Гоголь и Собакевич покашливают с вопросительной мимикой, но молчат).
Собакевич. Однако ж… я имею к вам дело.
Гоголь. Я весь внимание. На какой предмет вы хотели бы поговорить, Михайло Семёнович? Позвольте прежде мне угадать. Речь пойдёт о Чичикове, не правда ли?
Собакевич. Именно так, вы угадали. И о нём тоже.
Гоголь. Хорошо, поговорим. Но сначала позвольте осведомиться, какого же вы о нём мнения?
Собакевич. Да что ж тут долго рассуждать? Мошенник! Продаст, обманет, да ещё и пообедает с вами! Христопродавец!
Гоголь. Вот до такой степени вы о нём категорично?
Собакевич. Мошенник и христопродавец! Такое про него в самый раз. Так и говорю. Хотя, если по совести, то добавлю – умный и деловой.
Гоголь. Нечто такое, честно говоря, и ожидал услышать. Но вы уж как-то слишком, право дело…
Собакевич. Павел Иванович мне сообщил конфиденциально о вашем мнении на мой счёт. Позвольте уточнить, так сказать, из первых уст…
Гоголь. Не совсем понимаю вас. О чём речь ведёте?
Собакевич. Уважаемый Николай Васильевич, давайте говорить начистоту. Я не люблю этого «вокруг да около». Всё напрямик! Я ведь серьёзный человек, вы прекрасно знаете.
Гоголь. Вас прекрасно знаю, а суть вопроса пока не понял.
Собакевич. Нрав мой вы хорошо знаете. Шутить не привык, не люблю-с. Я во всяком деле строг, на любой должности могу пригодиться как человек серьёзный и благонравный.
Гоголь. Я весь внимание.
Собакевич. Я вот до сих пор так и не решил для себя, в какой должности я смогу быть более полезен державе нашей. Прокурором ли? Директором ли главного банка? Сие ещё не решил, ибо не ведаю каковы на тех должностях оклады.
Гоголь. Я тоже ничего не ведаю о таких окладах.
Собакевич. Не увиливайте. Не получится. Вы знаете мои связи наверху. Говорите прямо, на что я могу рассчитывать?
Гоголь. Э-э-э, я в полной растерянности.
Собакевич. Сколько же вы хотите отступных? Только заранее предупреждаю, не перегибайте палку. Я этого не люблю.
Гоголь. Как бы это поточнее выразиться… мои полномочия…э-э-э… не позволяют…
Собакевич. Безо всяких обиняков говорю, что ежели вы сочтёте возможным изобразить меня – удостоив такой чести и доверия – директором главного банка, то, не извольте сомневаться, справлюсь, решим все вопросы. Все как есть, вопросы решим. Надо будет валютный курс поднять – подымем, надо будет опустить – опустим. Займы там разные и кредиты в международных фондах – это уж, как водится, честь по чести… И никого при этом не обижу.
Гоголь. Не ожидал такого поворота.
Собакевич. А ежели ваша воля авторская относительно меня будет на сторону главного прокурора, то и здесь всё будет в порядке. Кого надо – посадим, кого надо – отпустим. Всё чин по чину.
Над душой только пусть никто не стоит и не держит за руку. Руки у прокурора должны быть свободны. А души – они суть прошлого вопроса, мы уж с Павлом Ивановичем его обговорили и всё порешили по взаимному согласию.
Гоголь. Даже не знаю, что и сказать…
Собакевич. Всё, что позволительно будет сделать – всё сделаю. Никого не обижу, можете на меня положиться. Всецело…
Гоголь. Никак не могу дать вам на сей предмет никакого ответа, Михайло Семёнович. Ибо не имею таковых полномочий для назначений.
Собакевич. Право, у вас душа, Николай Васильевич, всё равно, что пареная репа.
Гоголь. Весьма сожалею.
Собакевич. Я приходил к вам с открытым сердцем.
Гоголь. Ничем не смогу быть полезен, увы.
Собакевич (сердито). В таком случае, не смею более настаивать…
(В зал, отойдя на два шага.) Хитрит автор. Вот шельма! Скрытен. Чую, пообещал эти должности кому-то другому. Надо бы узнать у Павла Ивановича, уточнить… (Уходит.)
Гоголь(в зал). Приходил с открытым сердцем? С открытой душой? Ну и душа! Престранное было ощущение во время этой беседы – я чувствовал себя блюдом на обеденном столе у Собакевича, которое он собирается съесть. О, таков Собакевич и такова его душа – чуть меня самого целиком не поглотил.
Сцена 5
Плюшкин и Гоголь
(Гоголь один сидит на сцене).
Гоголь. Вот что с ними можно поделать? Самое главное, что я могу с ними поделать? Они ведь такие разные. Они почему-то верят в моё всесилие… А у меня ведь из всех инструментов – перо да бумага… невелики возможности…
(Входит Плюшкин).
Плюшкин. Позвольте нанести вам, Николай Васильевич, визитик-с.
Гоголь. Милости прошу, только что-то я не узнаю вас, сударь. Я о вас разве писал?
Плюшкин. Эхва! А вить это я, Плюшкин! Как есть, из вашей поэмы. Не узнали – богатым буду. (Снимает с головы шляпу, показывая повязанный на ней головной платок.)
Гоголь. А, да-да-да. Вот теперь узнал. Будете богатым, если сможете. Вот теперь вы, как прежде… только вот джинсы… Позвольте же осведомиться – джинсы рваные, это так уже по современной моде или это ваша старая привычка?
Плюшкин. Так ить, стар я, привычки-то менять.
Гоголь. Да-да, понимаю. А зачем пожаловали? Хотя постойте, без труда угадаю – должность хотите.
Плюшкин. Нет-нет. Заботу имею, но в должностях не нуждаюсь. Не извольте беспокоиться.
Гоголь. Так ли это? Что-то не верится…
Плюшкин. Говорю же – стар я, батюшка, чтобы лгать – давно живу на свете.
Гоголь. Я готов вас выслушать.
Плюшкин(наклонившись, говорит Гоголю на ухо). Хочу вас уведомить, милостивый государь, самым серьёзным образом – беспорядки творятся в державе.
Гоголь. Вот как? Какие же именно?
Плюшкин. Хочу самым настойчивым образом обратить ваше внимание – тащат и тащат. Все, на кого ни укажи, тащат самым бессовестным образом. Причём отовсюду. Нет такого места, где бы ни крали. Только оглянешься – а они уже что-то волокут. Глупее всего, что я наблюдал даже, как тащат друг у дружки. Никакого порядка. Глаз да глаз за всем нужен. Опять же, тащат все – и простые мужики, и господа. Образованные – те даже скорее что-нибудь упрут, чем простые мужики.
Только попробуй что-нибудь положить без присмотра, мигом украдут! Переживаю я очень, за державу. Душа болит, сил нет.
Гоголь. Душа болит? А, это как раз в тему. Мы тут как раз про души… на то она ведь и душа, чтобы болеть. Хотя правильнее бы было, чтобы душа радовалась, а не болела.