Пастух

Николая она обнаружила на кухне. Он сидел за столом перед бутылкой водки, но не пил, а о чём-то напряжённо думал, что для него было совсем не свойственно. Такого серьёзного выражения на его потрепанной жизнью физиономии Лена не припоминала. Словно он решал нерешаемую проблему. Запыхавшаяся Лена села напротив него и хотела начать свой сбивчивый рассказ, но Николай, бросив на неё задумчивый взгляд с искрами нетерпения, заговорил первым:

– Слушай, Лен! Тут мне сегодня сон приснился. Всё не могу рассказать.

– Подожди ты со своим сном!

– Нет уж, скажу… – он стал торопливо говорить, не давая Лене возможности перебить его. – Ну… короче, выхожу я за калитку, а навстречу мне пастух из могилы – рожа кривая, белая, руки тоже. Идёт, шатается. Я никогда ещё так не пугался, ни во сне, ни в жизни! Главное – хочу проснуться и не могу! Обычно ведь в такие моменты просыпаешься. Смотрю, и ты рядом со мной. Мы бежим в дом, а он выходит с веранды. Ты кричишь, я хочу завести трактор, он вообще не фурычит. Тогда мы бежим по деревне, и тут я вдруг понимаю, что надо заманить его на кладбище, что оттуда он не выберется. Мы бежим туда, ты всё время отстаёшь, у тебя что-то с ногами, и от этого мне ещё страшнее. Он – за нами. Пробегаем через развалившиеся ворота кладбища, он – за нами, мы оббегаем вокруг могилы и выходим, а он не может, словно невидимая стена возникла вокруг кладбища. Он бьёт по ней белыми кулаками, а потом проваливается, представляешь? Прямо сквозь землю, и ничего не остаётся. Просто исчезает. Мы оборачиваемся, и вместо тёмного леса и кустов я вижу свет со всех сторон, деревья цветут огромными цветами, а на тропинке будто золотая пыль… и тут я проснулся; ты спала ещё. Ну я на всякий случай сразу пошёл с трактором разбираться. Всё-таки я так и во сне ещё не боялся!

Лена вздохнула, грустно усмехнулась. Она в эту запоминающуюся ночь тоже сильно испугалась и тоже не могла ничего сделать, даже убежать. Стараясь сохранять спокойствие, она поведала мужу о том, что обнаружила в доме пастуха. Открыла перед ним чемодан. По выпученным глазам становилось понятно, что Николай удивлён, но всё же не так, как если бы это случилось в любое другое время до сегодняшнего дня. Выслушав её рассказ о том, что она видела в доме пастуха, он лишь покачал головой с видом человека, к которому вдруг пришло прозрение.

– Короче, мы должны перезахоронить его сегодня и уехать отсюда, – рассказ Лена завершила серьёзным утверждением. Второе предложение понравилось мужу явно больше.

– Да ну! Давай собирайся да поедем… Свалим, и всего делов.

– Нет! Или ты хочешь, чтобы тебе этот сон на протяжении всей оставшейся жизни снился каждую ночь, а я оказывалась прикованной к кровати с жуткой болью? Я этого не выдержу! Иди за лопатой!

Николай недовольно пробурчал ещё что-то и вышел из кухни. Лена осталась довольна – обычно чтобы заставить его что-то делать уходило куда больше времени на уговоры и ругательства.

Она ещё несколько минут оставалась за столом. Казалось бы, чего проще – плюнуть на все эти похороны, забрать денежки и укатить, не обращая внимания на всякую чертовщину. Но ей словно установили определённую программу в мозг, которую нужно непременно выполнить! Или она сама её установила, исходя из своих жизненных принципов. Сколько бы она не жаловалась и не ругалась на свою долю, а к людям, какими бы они не были, она всегда относилась доброжелательно. Ну подумаешь, характер немного вспыльчивый… с кем не бывает!

Лена наконец увидела бутылку с той прозрачной жидкостью, так обожаемую многими людьми со слабым характером – она давно на неё пялилась, но не замечала в раздумьях. Убрала её на всякий случай – спрятала в буфет подальше, за банки с вареньем и компотами, и пошла за мужем.

Перезахоронили они пастуха вдвоём. Не сделали новый гроб, ничего не положили в старый. Несмотря на твёрдое намерение похоронить пастуха на кладбище, Лена не могла заставить себя открыть гроб, да и Николай такого желания не изъявлял, к тому же крышка была приколочена, и отдирать её не было времени. Уехать нужно было непременно сегодня – начали дело, так уж лучше не отступать, а то опять можно задержаться на пару лет. Лена с тревогой всматривалась в засыпанные сырой землёй щели между досками гроба, подсознательно ожидая там что-то увидеть. В одном месте примерно по середине, где щель между неровными краями досок оказалась достаточно широкой и земля высыпалась, она заметила что-то белое. Вероятно, это была рука. Поморщившись, Лена сказала мужу, чтобы тот поторапливался. Вместе они перевезли на садовой тележке гроб на кладбище и закопали недалеко от его окраины, поставив наскоро сколоченный крест, и Николай выцарапал на нём, как мог, слово «писатель» и фамилию с инициалами, которую Лена прочла в одной из книг.

Вернулись домой около пяти вечера. Лену беспокоило то, что не видно ни Нины с Фёдором, ни бабы Зои, а голодные животные кричали во дворе. Она наведалась к Нине и обнаружила брошенный раскрытый дом и запертых во дворе животных. Всё, что она могла сделать – выпустить их, так сказать, на вольную жизнь, предоставить самим себе. Она догадывалась, что со своим скотом ей придётся поступить так же – ничего не поделаешь; она чувствовала, что в её жизни наступают большие перемены.

Баба Зоя не откликалась, сколько Лена ни стучала в дверь или в окно. Она даже поставила вверх дном ведро, валявшееся в огороде, и забравшись на него заглянула за стекло, но разглядела лишь плотно задёрнутые оранжевые занавески. Пришлось звать мужа и ломать двери. Лена вошла в дом. Душно и полумрак, все шторы плотно закрыты. В комнате ярко горит люстра, направляя сужающийся прямоугольник света на пол прихожей. Лена видела отсюда боковую стенку шкафа, половину стола, кресло и окно, в которое заглядывала. Вокруг люстры кружила муха, нарушая тишину нервным жужжанием. Николай стоял позади неё.

– Наверно, в комнате она, – пробормотал он.

Лена сделала ещё пару шагов и оказалась в комнате. Взглянула вправо и резко набрала в лёгкие воздуха, как бывает, когда видишь что-то страшное, но не настолько, чтобы заорать или убежать. Баба Зоя сидела в том же кресле, с красным лицом, широко открытыми мокрыми глазами; нижняя челюсть сползла вниз и вбок, да и сама она наклонилась, навалившись на правый подлокотник кресла; поза эта выглядела крайне неудобно. Левая нога вытянута, правая подвёрнута ступнёй вдоль кресла. У неё был вид человека, которого всю ночь заставляли смотреть крайне неприятные фильмы, действующие на подсознание, как в психических лечебницах. По сути, так и было, только результат оказался обратным, чем тот, какого обычно добиваются врачи. Она была жива, но ни на что не реагировала, сколько не пытались они привести её в чувства, хотя бы частично. Предложенная вода тоже не достигла цели, а вылилась из раскрытого рта и потекла по подбородку и одежде. Только когда её подхватили с обеих сторон, чтобы вывести на улицу, баба Зоя начала беспокойно вертеть головой и глазами, пытаясь обернуться и взглянуть в комнату, стала издавать беспорядочные низкие звуки, иногда складывающиеся в слово «рука». Они отвели её к себе и сказали, что скоро уезжают. Но баба Зоя и на эту новость никак не отреагировала.

Позже Лена зашла и к бабуле, сообщила той, что они уезжают, и предложила ехать с ними. Сказала, что Нинка уже уехала и в деревне никого не останется. Но та наотрез отказалась ехать, аргументировав это фразой:

– Пусть история этой деревни закончится на мне.

Лена не стала настаивать. Поместиться втроём в трактор и так проблемно. Потом они с мужем ещё раз заглянули в дом пастуха, забрали оттуда все рукописи, и Лена повесила на входную дверь принесённый замок с тем, чтобы его, вероятно, уже никто никогда не открыл. То же она сделала и с собственным домом.

Они выехали из деревни, когда оранжевое солнце начинало касаться линии далёких облаков у горизонта, очередной раз приближая деревню к ночи, очередной раз давая возможность туману поглотить её влажной пеленой. Бабуля также сидела у окна, наблюдая выцветшими, на этот раз влажными глазами за удаляющимся трактором, а потом за синим дымом из его выхлопной трубы, видневшегося над кустами. Вскоре пропал и он, затем стих звук двигателя; и наступила полная тишина. Вечная тишина.