Спасатели

Тогда я начал:

– Товарищи, давайте проведем собрание по вопросу наведения дисциплины на спасательной станции.

Все посмотрели на меня со злобой и отчаянием. Начальник поднялся и сказал:

– Почему собрание? Зачем собрание?

– Как зачем? – растерянно промолвил я. – Вы только посмотрите, что у нас творится, – и показал рукой на дверь, куда ушла Надя.

– Ничего не творится! – снова перебил меня начальник. – Я вижу закрытую дверь и вывеску «Вход запрещен».

Все захохотали. Мероприятие, к которому я долго готовился, сорвалось.

В это время позвонили по телефону: «Приезжайте, зарплату привезли». Все кинулись к двум стоящим «Волгам» без номеров. Они у нас частые гости. Съездили, получили зарплату. Тут, как правило, пропивать было чего. Многие совсем не дежурили. Меня тоже пригласили:

– Давай, Максимович, и ты с нами. Хороший ты человек, наш воспитатель.

– Мне пить нельзя, начинает постукивать сердце. Хотя сто грамм все-таки выпью.

Подумал: «Заодно поговорю с ними».

Первую привезенную партию водки выпили, уехали за другой. Поговорить ни с кем не пришлось, потому что все мешали друг другу высказать свои мысли до конца. Я тоже много раз пытался навязать разговор, но меня никто и слушать не хотел.

После выпитых ста грамм на душе стало приятно, если бы были крылья, хотелось взлететь прямо в небо. В вахтенной, где пили, все говорили, курили, спорили. Дай-ка, думаю, уйду к себе да полчасика побуду в уединении. Зашел в свою комнату, только сел на кушетку, хотел пристроиться полежать, заходит ко мне Надя, садится рядом, бесцеремонно обнимает меня за шею и начинает целовать.

– Закрой, – говорит, – Афанасий Максимович, дверь на крючок, а то кто-нибудь зайдет, неудобно.

Я думаю: «Грех-то какой, ах ты, плутовка, да что ты меня, старика, соблазняешь?» Отстраняя ее от себя, говорю:

– Сейчас закрою.

А сам думаю: «Уйду».

В это время открывается дверь и заходит ее хулиган Гошка.

– Ах, вот ты где, а я тебя везде ищу.

Бесцеремонно берет ее за руку и уводит. Она лепечет ему:

– Обожди, Гоша, минуточку, мне с Максимовичем надо поговорить.

Он ей отвечает:

– Лучше я сам с ним поговорю.

И утащил ее. Я думаю: «Слава богу, отделался». Закрыл дверь на замок, лег на кушетку и уснул. Проснулся, посмотрел на часы, а время-то семнадцать. Ну, думаю, пора домой. Только вышел из комнаты, а начальник тут как тут.

– Максимович, ты человек трезвый, подежурь пока, а я прокачу всех на катере. Катер новый, стоит чуть ли не двадцать тысяч, а мы его держим на приколе, надо эксплуатировать.

– Ну что, – говорю, – мне ведь все равно, другой бы спорил, а я нет.

Вся пьяная компания из семи человек, да помогли юнцы из ДОСААФ, сняла катер чуть ли не с вечной стоянки, поднатужилась и стащила его с песчаного откоса в воду. По всем правилам заправили бензином, долили масла. Заводили долго, спорили все шоферы, каждый старался доказать, что он больше знает. Наконец мотор завелся, раздалось «буль-буль». Мотор снова заглох. Кто-то ненароком включил скорость. Механики быстро догадались и выключили. Мотор завелся, приятно заработал. Катер на берегу со всех сторон окружили до полусотни зевак. Кругом слышались возгласы: «Вот это катер, вот это да. Какой он красавец».

Начальник Осипидзе надел белую фуражку с «капустой» и сел за штурвал, катер взревел и, как космическая ракета, понесся по водной глади. Осипидзе крутил баранку как опытный капитан, положил катер сначала на левый борт, он чуть зачерпнул воды, затем круто повернул на правый.

На дне катера оказалось уже порядочно воды. Что-то ударило в днище. От сильного толчка начальник выпустил из рук баранку, но быстро уцепился за нее и почти на середине реки положил катер на правый борт, зачерпнув полный воды. Белая фуражка его плыла по течению, а он с минуту еще держался за штурвал катера, который находился на полпути ко дну. Правильно решил, ведь капитан всегда уходит последним с тонущего судна. Вынырнул из пучины и закричал в рупор, который во время плавания висел у него на поясе:

– Спасите! Тону!

Все плыли и что-то кричали. Пока я сходил за веслами да сдвинул в воду «Казанку», парни из ДОСААФ всех уже подобрали и везли к берегу. Ничего не скажешь, молодцы ребята. Катер вытаскивали целых две недели. Но все-таки вытащили. В это время начальник был особо дисциплинирован, каждый день ходил на работу.

Обе «Волги» давно пришли. Пахло дымом и приятным запахом ухи. Максимович замолчал, собираясь с мыслями, о чем-то думая.

– Афанасий Максимович, иди уху есть, – кричал кто-то простуженным голосом.

– Не хочу пока, – ответил Семечкин. – Оставьте мне немного в котелке.

– Ну, и что дальше? – спросил я.

– Спасенных привезли на берег, – продолжил Семечкин. – И снова поехали за водкой. Надо спасителей обмыть, да и самим похмелиться.

Пока разбирались, как все произошло, начальник как капитан судна винил катер за неподчинение. Мотористы ругали начальника на чем свет стоит. Долго шум стоял, единого мнения не было, каждый остался при своем. Пока разбирались, да водолазы определяли глубину, где лежал катер, время шло. Я думаю, не пора ли мне домой, уже двадцать два. Тихонько вышел и не спеша направился к Южному шоссе. Прошел еще не более трехсот метров, догоняет меня Гоша и говорит:

– Максимович, надо с тобой расквитаться.

Я ему говорю:

– Вроде, Гоша, мы друг другу ничего не должны.

– Как не должен? Я обещал Наде поговорить с тобой. Хотел тебя утопить, да подумал, пусть старик живет. Я думаю, жаловаться ты на меня не будешь. Чтобы впредь ни намека на Надю.

Он огляделся кругом.

– На! Получай! – и ударил меня по затылку.

Больше я ничего не помню. Очнулся в автомашине. Рядом со мной сидел Осипидзе и со слезами на глазах говорил:

– Максимович, разве тебя не убили? Как жаль, как жаль. Тяжелая рука хулигана чуть не расколола твою умную голову, жаль. Ведь чуть-чуть ты не умер, очень жаль. Привезем мы тебя в больницу, там тебе будет легче. Очень жаль.

– Кого тебе жаль? – спросил я.

– Не пойму, Максимович, кого мне жаль, вроде тебя. Кто же тебя ударил, Максимович? Сильно жаль.

– Не знаю, – сказал я, – я не заметил.

– Очень жаль, что не заметил. Лучше бы заметил, – сказал Осипидзе. – Жаль.

В больнице признали сотрясение мозга и положили на койку. Ну, думаю, здесь я буду лежать до победного конца, пока не выгонят. Вспомните вы еще Максимовича. Кто же за вас будет дежурить?

Через четыре дня, во вторник, пришел ко мне Осипидзе, принес подарок от коллектива – букет цветов, конфеты, варенье и бутылку сухого вина. Думаю, какие же у нас хорошие люди на спасательной станции, человека в беде не оставят, во всем помогут.

Осипидзе спросил, как мое здоровье. Я ответил:

– Вроде ничего. Пью, ем, аппетит хороший. Даже на медсестер заглядываюсь.

– Хорошо, – сказал он. – Ты, Максимович, настоящий джигит. Хороши твои дела, а мои плохи. В субботу на пляже нашей станции чуть не утонул человек, знать не судьба ему утонуть. Его вытащили почти неживого. Надо же быть такому греху – ожил. Побежали на спасательную станцию, а дежурили Гоша и Надя на чердаке. Надо же быть такой беде. На станции их не нашли. Какой-то предатель, наш общий враг, показал, что они на чердаке. Народ, а их много, полез на чердак. Гоша перепугался, залез под топчан, а Надя пьяная лежала в чем мать родила на топчане. Ее оттуда на руках вынесли на пляж и положили на всеобщее обозрение на песок. На этом они не успокоились, пришли в вахтенную, выдрали из журнала дежурств шесть листов бумаги и написали жалобу секретарю райкома. В жалобе меньше слов, больше подписей. Вчера приходили, расследовали, я не показался им. Попросил вышестоящее областное начальство по спасению утопающих отпустить меня в отпуск. Приказа на отпуск нет, но разрешение имею. Спасай меня, Максимович. На тебя одного надежда. Послезавтра состоится заседание какой-то депутатской комиссии. Вызывают меня, если я появлюсь, то несдобровать мне, уволят. Сходи за меня ты. Тебе все равно, ты на пенсии. Пенсию твою не отберут. Прошу тебя богом. Сегодня приказом уволили Гошу и Надю. Там на этой комиссии скажешь, что виновники уволены и впредь будут приниматься самые твердые меры.