Порочный круг

Поневоле вспомнились Освальду слова из проповеди деревенского священника, слышанной в детстве. «И не скроет его в тот день даже камень». Речь в ней шла, кстати, о Судном дне.

Снова ожидание — куда как в менее удобных условиях. Но терпение Освальда вскоре было вознаграждено. Очередной часовой прошагал по краешку лагеря и наконец, убрался. На этом участке границы ничего подозрительного не обнаружив.

Следующий рывок. И теперь укрытием Освальду служил уже один из крайних шатров одербуржцев. На миг вор выглянул из-за его покатой стены.

Неподалеку перед дымящимся котлом сидели полукругом несколько воинов и лениво переговаривались. Кто-то поругивал вредину-командира, то ли излишне требовательного, то ли просто самодура. Кто-то пытался шутить. Хотя не очень-то преуспел, потому что Освальд, например, наблюдая за честной компанией, ни смешинки не услышал.

Радовало, что до чужака, пробравшегося в лагерь, этим воякам не было дела. Одербуржцы банально расслабились, дождавшись долгожданного привала. Ставшего для них теперь, что родник в жаркую погоду. Пить из которого — наслаждение, из тех, которые никогда не надоедают. Но, напротив, их всегда мало.

Вот и наслаждались воины. Служебными обязанностями своими только что открыто не пренебрегая.

Внезапно полог шатра отодвинулся. Освальд с шустростью таракана, застигнутого среди ночи на кухне, обогнул шатер, стараясь и от входа в него отдалиться, и остаться при этом незамеченным.

Но тревога оказалась напрасной. Из шатра просто выбрался еще один вояка. Что примечательно — даже без кольчуги. И, почесывая живот, подошел к сидевшим у костра товарищам.

«Отдыхайте, отдыхайте, ребятки, — мысленно пожелал одербуржцам вор, — а главное, ни о чем не волнуйтесь. Никаких лазутчиков в вашем лагере нет и быть не может. Безлюдная местность».

Почти прижимаясь к земле и стараясь находиться подальше от группы отдыхающих бойцов, он переполз-перебрался к следующему шатру. Услышал изнутри храп под стать могучему Сиградду.

Обогнул шатер, следующего достиг. Заглянув внутрь и обнаружив его пустым, прошмыгнул внутрь. Где тише воды ниже травы переждал трех проходивших мимо воинов. Вид у них был куда более деловитый и сосредоточенный, не в пример давешним сослуживцам, сидевшим у котла. Эти, чего доброго, могли и тревогу поднять, и даже зарубить без лишних разговоров.

Так Освальд и перемещался по лагерю — от шатра к шатру. Используя каждый из них в качестве укрытия и успешно избегая недоброжелательных взглядов.

При всей своей временности стоянка одербургского войска ничем принципиально не отличалась от любого крупного человеческого поселения. Такой же лабиринт, в котором нетрудно укрыться тому, кому есть, от кого прятаться, и кого есть, за что преследовать. Были здесь и свои улицы, и переулочки, и укромные места. Которые просто надо было найти и ими воспользоваться.

А уж в этом-то Освальд успел поднатореть. Удирать и прятаться ему было не впервой. Хоть идя на дело, хоть дело свое темное успешно провернув.

Причем перемещался вор по лагерю не бесцельно. Не стремился обойти его весь в надежде на случайную встречу с побочной королевской дочкой. Но при всех зигзагах, совершаемых на пути, держал курс поближе к центру стоянки одербужского войска. Рассудив, что именно там, в глубине лабиринта из шатров должны находиться и герцог, и Нора.

Потому что… ну ведь не с краю же им размещаться. Военный лагерь есть военный лагерь, обитатели его просто обязаны ожидать нападения. А при атаке именно крайние шатры в первую очередь попадут под раздачу.

И наоборот, чем дальше от края, тем безопаснее.

8

От герцога Нора уходила в расстроенных чувствах. Хотя, казалось бы, чего расстраиваться? Все равно ничего хорошего от этого скота ждать не приходилось.

Едва объявив привал, его тусклое сиятельство затребовал Нору к себе. Срочно приспичило ему утолить свою мужскую прихоть. Что ж, по крайней мере, не уподобился кобелям, что лезут на любую, попавшуюся им на глаза, сучку прямо на ходу, особо времени для этого не выбирая.

А может, как раз привал Карл Дерзкий и объявил оттого, что невтерпеж сделалось? Если так, то оставалось гадать, почему у герцога Одербургского не отрос пушистый хвост, а нос не сделался черным и мокрым.

Но и похотливая настырность его сиятельства была лишь полбеды. Преклоняясь перед грубой силой и считая ее мерилом достоинства человека, герцог решительно не понимал одной простой истины. Что любовь… пусть даже в своем сугубо плотском воплощении вообще-то предполагает взаимность. И должна приносить радость и удовольствие обоим, не только ему одному.

Какое там! Возможно, герцог и слова-то такого не знал — «любовь». Всякий раз, когда он уединялся с Норой, удовольствие сиятельство стремился принести только себе. К женщине же относясь как к рабыне… нет, даже к игрушке. С которой можно обращаться, как ему заблагорассудится.

Как угодно… но предпочитал герцог раз за разом, чем грубее и унизительнее для Норы, тем лучше. Чего стоили только его вопли «давай, сучка!» или «давай, тварь!» А когда очередное, с позволенья сказать, «свидание» приходило к концу, растрепанная и мокрая от пота Нора чувствовала себя так, будто ее подержало в пасти да основательно пожевало огромное чудище. И, разумеется, все болело… там… внизу.

Оставалось успокаивать себя, что могло быть и хуже. Герцогу ничего не стоило отдать Нору своим воинам или приближенным — чтоб позабавились. Однако он предпочитал пользовать ее сам. От подданных же требуя к этой женщине отношенья сугубо почтительного.

Хотя трудно сказать, какими соображениями его тусклое сиятельство при этом руководствовался. Ценил ли свою союзницу, она же отмычка к землям Нордфалии, которые так соблазнительно было бы присоединить к своим владениям. А может, просто видел в ней собственность. Вещь. Которой не желал ни с кем делиться, как не делился одеждой или конем.

Но опять же — в отдельном шатре поселил Нору. Тогда как мог денно и нощно держать рядом с собой. Ну и превзойти по похотливой непосредственности всех кобелей Священной Империи.

Правда, сил на это у него могло не хватить.

Последняя мысль Нору хоть немного, но повеселила.

«Не тянешь ты на кобеля, — подумала она, про себя обращаясь к герцогу, — кишка тонка. И не хозяин ты мне никакой. А просто дурной мальчишка, ломающий игрушки, но не желающий никому их дать даже на время. Боишься, что не вернут?»

То, что «мальчишка» этот был усатый и не слишком молод, дела не меняло. В родной деревне Норы обитал пожилой дурачок, умом даже трехлетнего малыша не превосходивший. Юродивым его звали. Хотя сравнивать с таким Карла Дерзкого значило попасть пальцем в небо. Юродивый-то был добр. Никому зла не делал, раздражал только.

На кого больше походил герцог Одербургский, так это на одного из детишек, которые, встретив того стареющего, но так и не ставшего взрослым беднягу, дразнили его, обзывали, даже грязью кидались. Прекрасно понимая, что никаких кар за это не будет.

Не ждал и герцог, что ему выйдут боком грубые постельные игры. И само по себе отношение к Норе, как к живой (и оттого особенно желанной) игрушке, которую можно мучить в свое удовольствие.

А напрасно. Потому что Нора, в свою очередь, была уверена, что долго это не продлится. Суровый властитель Одербурга был необходим ей, чтобы скинуть короля Нордфалии и самой влезть на престол. А потом его тусклое сиятельство ждала внезапная, а главное — неизлечимая болезнь, желательно, быстротечная. Для этого «прощального подарочка» Нора еще приберегла волосок с герцогского тела. Надеялась, что этого хватит.

А потом… голова аж закружилась от радостного предвкушения, заслонившего даже визит в шатер герцога. Со всеми неприятными ощущениями, с этим связанными. Шутка ли — скоро она будет королевой. Она! Дочь простой деревенской знахарки!

Но, видимо, не столь важно в подобных делах, кто ты и что собой представляешь. Гораздо важнее — кто помогает тебе, действует с тобой заодно. С кем поведешься, как говорится.