Координата поврежденности

– А ты не хочешь?

– По одному вопросу, – еще раз напомнил он, но вдруг расслышал ругательство из уст Лайта, хотя и недостаточно громко, прежде чем тот обратился к нему прямо.

– Да какая разница? Ты сам предложил эту игру. Забей на глупые правила, которые никому не нужны. Важнее суть, разве нет?

Он уже понял, что Лайт – не из числа тех, кому важны правила и порядок, вопреки его выбору профессии. Парень предпочитал хаос. Даже состояние его комнаты служило доказательством. Видимо, и в разговорах Лайт уклонялся от искусственности и фальши, к которым привык Мин.

– Я не знаю, чего хочу, – ответил он таки на вопрос вне очереди. – Не могу сказать, что экономика и менеджмент совсем меня не интересуют. В целом я справляюсь, и все же мысль, что за меня уже все решили, душит. Такое чувство, что я… задыхаюсь. Не знаю, как объяснить. – Разговоры об этом смахивали на хождение по горячим углям.

– А Кхун Равит знает об этом? Он кажется разумным и хорошим человеком.

Мин понимал, что парню его отец видится совсем иначе, чем ему. Ведь не Равит Вонграт растил Лайта.

– Он разумный, да. Тем не менее мои желания не имеют значения, ведь я – единственный наследник. Кому еще достанется все это? Это дело жизни отца, у меня нет выбора. Да и такой мечты, как у других, тоже. Мне двадцать три, а я до сих пор не знаю, чего хочу от жизни, – от последней фразы захотелось биться головой об стенку, а оттого, что она была произнесена вслух, гадливость ощущения только усиливалась.

– Возраст – всего лишь цифра. Я тоже не чувствую себя слишком взрослым и умудренным, – пожал плечами Лайт. – Иногда мне кажется, я совсем не подготовлен к практичной стороне жизни. Я хорош разве что в учебе, и то, потому что трачу на это большую часть времени. К последним курсам я успел привыкнуть, и психологически стало легче, а вот в первое время совсем зашивался.

– У тебя есть цель в отличие от меня.

– Значит, ты свою еще не нашел. Может, ты слишком много думаешь об этом. Разве есть какой-то определенный возраст, когда приходит ощущение зрелости? Или возраст, к которому человек должен определиться с мечтой, а дальше уже поздно? Я о таком уж точно не слышал. Да, мои мысли изменились с тех пор, как я учился в школе, но в основном я такой же. Не только внешне, – парень явно осознавал, что выглядит значительно младше своего возраста.

– И все же есть разница между двадцатилетним и, к примеру, сорокалетним человеком, который ищет себя или мечтает… ну скажем слетать на Марс. В двадцать следовать мечте – достойно уважения, поддержки, это почти что красиво, а в сорок скажут, что ты цепляешься за иллюзию, это жалко и безрассудно.

– Важнее, что человек сам будет при этом чувствовать и думать. Если его и в сорок все устраивает, почему нет? Пусть каждый проживает свою жизнь.

– Твои слова, да в уши моему отцу.

– Наверное, он и вправду давит на тебя, – Лайт закусил губу, жуя ее, и наморщил лоб. – Знаешь, такое давление и напряжение никогда не приводит ни к чему хорошему. Вам с отцом нужно откровенно поговорить и найти компромисс, – казалось бы, парень пытался решить его проблему, и это… трогало. Пугающе трогало.

– Слишком много обо мне. Вернемся к тебе, – поспешно свернул он тему, пугаясь возникшего чувства. Он будто попал в силки, смазанные смолою, которые сам же и ставил для охоты. – Почему ты бросил музыку и решил стать доктором?

– Откуда ты знаешь об этом?

– Раз уж мы сейчас говорим начистоту: я разузнал о тебе. Звучит странно, но в мире, в котором я живу, – это распространенная практика. Ты мог оказаться нежданным братцем, мне нужно было убедиться, – Мин пытался не выглядеть так, словно оправдывается. И все же сейчас не хотелось, чтобы разговор прекращался.

– Серьезно? За мной что, кто-то следил? – в искреннем изумлении выпучил глаза Лайт. – Я должен разозлиться, но слишком устал для этого. В таком случае ты и так должен знать все, что тебя интересует обо мне.

Он отрицательно покачал головой.

– Я получил лишь сводку сухих фактов, а меня интересуют мотивы, – казалось бы, в глазах Лайта проскользнуло облегчение, его плечи снова расслаблено опустились, а подозрительный огонек в глазах померк.

– Мир богачей и правда… нечто. Если я отвечу на все твои вопросы, можешь пообещать, что больше не будешь узнавать ничего подобным образом и копаться в моем прошлом?

Он задумался. Лайт предлагал правду в обмен на доверие. Он мало кому доверял, поэтому обычно не открывался людям. И даже немногим близким не во всем. Маре, к примеру, он никогда до конца не доверял, и, как оказалось, не зря. Все люди лгут и обманывают – специально, с добрыми намерениями или неосознанно. Мотив не меняет факта наличия лжи.

– Ты не сердишься? – не то чтобы его заботила реакция Лайта, скорее поражало чужое спокойствие. Он понимал, что, находясь на месте парня, был бы в бешенстве.

– Конечно, я зол. Тем не менее сейчас я пытаюсь понять тебя, хотя при других обстоятельствах не отреагировал бы так спокойно на вмешательство в мою жизнь. Но… какая сейчас польза от злости? И я не могу отрицать, для тебя все и вправду могло выглядеть странно. Мне тоже сложно подпускать к себе людей. У меня много знакомых, но мало друзей. Хотя я привык к другим методам, более естественным – спрашивать, к примеру, если нужно что-то узнать.

– Хорошо. Ответь на вопросы, и забудем о постороннем вмешательстве, – согласился Мин. Обычно он не любил давать обещания, однако Лайт не злился даже тогда, когда он сам понимал, что это разумно. Этот парень обезоруживал его по всем фронтам. Сначала Лайт пытался спасти ему жизнь, после помог сбежать из лап похитителей, теперь же, узнав правду, старался понять его.

Кто так делает? В голове прозвучало «взрослый здравомыслящий человек», но он с раздражением заглушил внутренний голос, до противного язвительный даже с самим собой.

– Итак, почему я сменил специальность? – начал Лайт, не откладывая уговор. – Во-первых, даже бросив музыкальное, отказываться от музыки насовсем необязательно. В этом ее прелесть. Она всегда со мной, и я продолжаю заниматься ей, хоть и не на академическом уровне и не так много, как раньше. А основная причина – авария, в которую я попал на первом курсе. Наверняка ты об этом уже знаешь. Нас было двое в машине, и мы могли погибнуть. Для каждого из нас авария не прошла без последствий, хотя мы и остались живы. Именно твой отец оказался тогда моим врачом, но не из-за него конкретно я изменил свой путь. Раньше, как любой подросток, я не задумывался, что моя жизнь может прерваться в любой момент. Я просто бездумно развлекался, как и все. А потом меня спасли. И все благодаря тем, кто однажды тоже были беззаботными подростками. Мне захотелось делать что-то важное, пока я жив. Вместо того, чтобы играть на гитаре и барабанах за деньги, я могу спасать жизни и играть для души в свободное время, могу помочь кому-то по-настоящему… могу уберечь от утраты близких. Ведь и сам знаю, что от смерти в первую очередь страдают не мертвые, а живые. Поэтому я передумал превращать хобби в профессию и выбрал медицину.

Так вот в чем настоящая причина – страх умереть прежде, чем сделать что-то значимое. Это и было тем, что заставило Лайта встать на новый путь? Сравнения было не избежать после этого. Мин чувствовал себя капризным ребенком, услышав речь Лайта.

Он ненавидел врачей, а сейчас получалось, что одного конкретного будущего докторишку все же мог начать переваривать. Потому что тот не был типичным высокомерным умником, который хотел получить стабильность, признание, высокую зарплату или статус с помощью врачебной деятельности; он просто хотел спасать других, как однажды спасли его.

– Тогда тебе действительно стоит поучиться у отца. Он не лучший родитель, но даже я не могу отрицать, что он – первоклассный врач, – Лайт и представить не мог, чего ему стоило это признание. Тем более для чужих ушей.

– Что случилось между вами? Почему ты… ненавидишь его?

Вот и прозвучало. Ненависть. Даже посторонние видели его ярость, скрывающуюся за каждым вздохом в сторону отца. Это был, наверное, самый откровенный разговор за последние несколько лет, не считая сеансов с психологом в школьное время. В обычной обстановке, при естественном течении событий, Мин бы никогда не открылся и не решился ни показать собственный интерес, ни приоткрыть мотивы тому, кого плохо знал. Однако как бы мнение о докторишке ни изменилось, сохранялась черта, которую нельзя было пересечь.