Ап

   - О чем? - спросила Женька: - что тут вообще происходит?

   - Да, что это за хрень? - потребовала ответа Лапочка: - что за хрень тут твориться?

   - Qu'est-ce qui se passé? - откликнулась Винниту.

   - Так, стоп. Вы не помните, что произошло? Старца Горы помните? С тростью? С гаремом фейдакинь? Крыша отеля? Лапочка, ты там точно была, ты должна помнить, Женька, а ты пришла ко мне домой вместе с ... этой - я киваю на Винниту, не уверенный в том, как ее назвать, она у нас уже с тысячью имен и лиц.

   - Какая крыша? Мы с тобой были на крыше, помнишь. - говорит Лапочка и делает круглые глаза, намекая: - но это был не отель. И мы были только вдвоем, помнишь, когда мы экспериментировали с местами, еще в лифте и на взлетной полосе аэродрома, но ...

   - Нет, нет, это другая крыша. - я припоминаю о чем говорит Лапочка, но сейчас не время и не место вспоминать об этом. Лапочка смотрит мне в глаза, прикусывает губу, ее белоснежные зубы впиваются в плоть, она как-то по особенному поворачивает голову и ее рука скользит по бедрам и я сперва поддаюсь этому движению, прикипев взглядом к ее рукам, к ее губам и к тому, как Женька подается вперед, в поиске Лапочкиных губ... Но тут вдруг я понимаю, что эта сцена донельзя фальшива. Да, Лапочка любит секс. И она обожает Женьку. И Женька любит Лапочку и потрахаться. И я не против. Но сейчас это не к месту. Сейчас происходит что-то неправильное, словно бы все находящиеся в комнате находятся под гипнозом, словно бы что-то должно произойти и это сейчас произойдет. Неминуемо. Я гляжу, как Ярослава Рубинштейн, дочь еврейских эмигрантов, расстегивает свою блузку, как ее руки ласкают Лапочкину грудь и понимаю, что это все фарс. Игра. Пьеса.

   - Стоп. Хватит. Прекратите! - говорю я, и все замирают на своих местах. Это по своему красиво, понимаю я, словно момент, вырванный из жизни девушек, снимающихся для глянцевых журналов - ведь этим девушкам нечего делать, как только раздеваться, одеваться, принимать душ вместе и устаивать бои подушками, совершенно нагишом, и конечно же, падать на кровать вместе с подружками, разгоряченными, сжимая в руках эти самые подушки и хохоча от щекотки и этого опьяняющего чувства молодости. И сейчас эти девушки замерли в своей скульптурной композиции, замерли, потому что я так сказал. Незнакомое чувство вдруг пронзило меня пониманием. Я могу. Конечно, это важно - узнать, что тут происходит, важно узнать кто такой Старец и как с ним можно бороться, как избавить человечество от этого рабовладельца и маньяка, но ведь жизнь так коротка, а здесь и сейчас я могу все. Я могу приказать. Все может продолжаться так, как начиналось, ведь оно здорово начиналось, да? Я смотрю на Винниту-Ярославу, она успел сбросить с себя блузку и замерла, сражаясь за свободу со своим бюстгальтером. Бюстгальтер черно-красный, вызывающе кружевной и едва прикрывающий ее прелести. Я представляю, что именно находится внутри этих черно-красных кружевных чашечек и у меня твердеет в паху. Какого черта, говорит голос внутри меня, она же сама этого хочет, ты же видишь, кто ты такой, чтобы отказывать женщине в ее желаниях, прими это, устроим оргию здесь и сейчас, хорошенько накажем ее, как она и хотела, она же хотела этого! Да, возразила мне холодная жаба, сидящая у меня на душе, но она хотела этого как Винниту, фейдакиня Старца, как Танечка, знакомая Женьки, или все же как Ярослава Рубинштейн, дочь еврейских эмигрантов из Парижа, видевшая как нацисты прошли парадом под Триумфальной Аркой?

   Однажды, мы вместе с Динарой решили поиграть в изнасилование большим и грубым маньяком. Я повалил ее на кровать, срывая одежду и жадно целуя, сжимая в руках ее плоть, и тут, между жалобными стонами и "нет, не надо, пожалуйста, нет, только не это" - она говорит, совершенно обыденным голосом, таким, каким обычно говорят на улице, незнакомым людям что-то вроде "Извините, вы не подскажете как пройти туда-то?", или "Мужчина, вы перчатки уронили.", таким вот голосом она сказала - "Только в глаза не целуй, у меня косметика размажется."

   И я, конечно же, совершенно автоматически ответил - "конечно." И продолжил срывать с нее одежду и совершать прочие действия, которые обычно совершают маньяки-насильники. А Динара принялась смеяться. Даже не так - ржать. Во весь голос. С истерикой и всхлипами. Честно говоря, в этот момент маньяк был сконфужен. Насилие прекратилось и я чувствовал себя полным идиотом, потому что довольно сложно изображать из себя маньяка, когда твоя жертва ржет в голосину. Между приступами смеха Динара сказала, что ей сложно представить себе маньяка-насильника-садиста, который в ответ на предложение не целовать ее в глаза так вежливо согласится. Почему я это вспомнил. Всю свою жизнь, сколько я себя помню, я не мог принять насилие по отношению к женщинам. Эта тема почему-то особенно больная, даже расстрел на месте не трогал мои душевные струны так сильно, как сексуальное насилие. Хотя, с точки зрения логической, думаю, многие женщины выбрали бы быть изнасилованной (а определенному проценту это могло бы даже понравиться!) чем застреленной. Однако здесь, как и в прочих душевных струнах, логика была бессильна. Может быть это воспитание, может быть среда, а может быть какая-то часть была заложена и в генетическом коде, но это так. И хотя я знаю, что есть на свете и мужчины, которые получают удовольствие от такого насилия и совершенно не тяготятся этим, более того, есть и женщины, которым это нравиться, но мне сложно это принять. И каждый раз, когда я разыгрывал маньяка-насильника с девушкой - я именно играл. Я не мог выпустить своего зверя наружу, может быть потому что боялся последствий, может быть потому, что меня это не возбуждает, не знаю. Марина говорит, что в каждом мужчине есть этот зверь и я просто его отрицаю, может быть. Но у меня в мозгу на этом направлении стоит здоровенный бетонный блок, все обмотано колючей проволокой и пущен ток, вдоль забора ходят патрули с немецкими овчарками, а на вышках прильнули к прицелам пулеметчики. Поэтому я такой тормоз в общении с женщинами, я не понимаю намеков, им надо ходить с огромным плакатом "Виталя, я хочу с тобой трахнуться!" - и то не факт, что я пойму, так говорит Марина. И она права, именно потому что я не приемлю насилие в отношении женщин, я не могу "надавать посильнее" в момент, когда "она готова". Я, черт побери, не знаю, когда она готова а когда нет, мне эти ваши сигналы, там покачивание туфельки на пальчиках ноги, накручивание локона, покусывание и облизывание губ - ни хрена не говорят. Я простой человек, говорите клером - так и так, хотим перепихнуться, заняться любовью, отсосатьу тебя, проложить трубы, сделать шпили-вилли, старый добрый сун-вын, как в "Механическом Апельсине", но не надо думать, будто я пойму ваши намеки. Потому, что внутри меня лежит подсознательный страх. Ведь иначе что, иначе может возникнуть ситуация, когда кто-то из вас решить вдруг накрутить локон на палец не потому что хочет трахнуться прямо тут на столе, а просто так, ну не знаю, может быть выбился локон из прически, может девушке неловко стало, вот она и накрутила локон, случайно. А я тут как тут - "намек понял", поставил ее раков, задрал юбку и оттрахал прямо тут. Это, блядь, неприемлемо. Как там говорят - "better safe than sorry". Поэтому я лучше буду тормоз. И, да, Марина считает, что я подкаблучник - именно поэтому. Она рассказывала, что как то раз она была с каким-то Димой, что он был такой широкоплечий и обаятельный, что он возил ее везде на своей "ламбоджини", целую неделю они провели на какой-то вилле, и он был очень обходителен и внимателен, а в конце недели он пришел в ее спальню и все было просто прекрасно. Но она отметила одну деталь - когда они уже были в процессе, Дима решил войти ей в задницу. Марина, она скорее консерватор в плане секса, и в задницу ей никогда не нравилось. Поэтому, едва он начал туда входит, она сказала ему - "больно!", а он ответил ей - "терпи". И она, привыкшая к тому, что все мужики исполняют ее желания, стоит ей повести плечом, к тому, что в постели все идет так ей нравится, и столько, сколько ей нравится - она замолчала и стала терпеть. Да, сказала она, мне было больно, но в то же время это было приятно. Приятно подчиняться и терпеть, приятно, когда тобой владеет настоящий, знающий что ему нужно мужчина. А ты, Виталя, тряпка и подкаблучник, когда дело доходит до секса, у тебя нет своего собственного мнения, тебе просто важно чтобы рядом была женщина, ты боишься одиночества и готов идти на что угодно, лишь бы не остаться одному, поэтому тебе надо много девушек рядом. Учись, студент - так говорила Марина. Но я так и не научился. Поэтому сейчас я замер в ужасе, понимая, что отныне я буду сомневаться в себе и окружающих. В окружающих - потому что уже сомневаюсь. Сейчас и здесь, в присутствии полуобнаженных девушек, двое из которых мои давние подружки и друзья, а одна - таинственная Винниту, с которой связано много эмоций и чувств, она пугала меня своим безразличием и профессионализмом, она напоминает этим Аянами Рэй, я всегда хотел трахнуть Аянами, и если бы не эти многочисленные "но", я бы уже исследовал ее ложбины, холмы и долины в приятной компании с Лапочкой и Женькой, но, но, но! Как я могу быть уверен, что она этого хочет? Что это не запрограммированные действия? Что за каждым ее движением не стоит Старец с его ехидной улыбкой всезнающего? Я повернулся к девушкам.