Ап

   - Для начала вот. - она положила на край моего одеяла коричневый бумажный пакет: - взгляни. - я открыл пакет. Внутри было несколько фотографий. На первой была симпатичная юная девушка, с открытой улыбкой и в очках, делающих ее похожей на косплееров Гарри Поттера. На последующих было запечатлено ее тело. Я отвел взгляд. Что-то подобное с человеком могла сделать взбесившаяся сенокосилка или мясорубка. Вздохнув глубже, я стал рассматривать фотографию снова, уже внимательней. То, что на фото была одна и та же девушка, было понятно. По какой-то причине маньяк (или бешеная бензопила) практически не тронул лица девушки и даже оставил на ней ее очки, так что трудностей с опознанием тела не было. Однако что первая, что последующие фотографии не были сделаны опытным фотографом-криминалистом. Не были разложены линейки рядом с предметами и телом, нет привязки на местности и адреса, нет даты, углы съемки совершенно не давали нужной для следствия картины. Значит, фото были сделаны любителем. Может даже самим убийцей.

   - Хорошо. - сказал я, закончив рассматривать фотографии и убрав их обратно, в коричневый конверт: - хорошо. Кто эта девушка и зачем вы мне показываете эти фотографии?

   - Мое настоящее имя не Афина. - сказала женщина, потянувшись за конвертом: - у меня были фамилия, имя и отчество. У меня были дети, родители, семья, карьера и власть. Но самое главное - у меня была сестра. - она забрала конверт и очень аккуратно убрала его в сумочку. Я сжал зубы и продолжил слушать ее историю. Афина не была адептом секты богоубийц, не была она и агентом спецслужб, она была просто женщиной, у которой было все. И у которой все было отнято. У нее была власть и влияние, она могла приказать, она могла требовать, она могла вершить судьбы и разница между ее положением в обществе и моим нынешним была равна пропасти. Большой Начальник, которого я знал в своем городе, мог только мечтать попасть к ней на прием. У нее была семья, большая и счастливая, дети, родители, семья. И сестра. И вот однажды, Афина встретила Его. Чем она привлекла Его, она не знала, но могла предположить - слава, деньги, интервью прессе, имидж самостоятельной и привлекательной женщины. Сперва, она посмеялась над ним, но в ту же секунду поняла, что не может сдвинуться с места.

   - Я стояла перед ним и не могла шагнуть, не могла пошевелиться. - сказала Афина и сжала сигарету в кулак, сминая ее и не заметив ожога: - он мог пожелать чего угодно. И он пожелал...

   Я мог представить себе эту сцену в отвратительных деталях, каждый мужчина иногда хочет этого, владеть, доминировать и унижать привлекательную женщину, сделать ее своей рабыней и тут главное не ее тело, а ее душа, это мы уже проходили. У меня никогда это не получалось, как бы мы ни пробовали. Как-то раз, договорившись с Адой о том, что я буду ее безжалостно насиловать как маньяк и условившись о том, что безопасным словом будет "Желтая селедка" - я повалил ее на кровать, сорвал одежду и принялся покрывать поцелуями тело, даже не поцелуями, а такими отвратительными засосами, мерзко вывалив язык - как и положено маньяку. Она сопротивлялась, а я брал ее силой, подавляя сопротивление. И тут она говорит мне - совершенно спокойным голосом, прекратив свои крики и стоны, говорит - только в глаза не целую, косметика смажется. И я ей отвечаю - конечно, не буду. И тут она начинает хохотать совершенно диким хохотом, валяясь по кровати и держась за живот. Я, надо сказать, чувствовал себя совершенно глупо, стоя над хохочущей голой девушкой с членом наперевес. Отсмеявшись, она сказала, что вдруг поняла, - говорить такие вещи маньяку глупо, но уж ожидать от него ответа - да, конечно, какие проблемы - это просто улет и она теперь маньяка во мне просто не в состоянии видеть и давай займемся этим без игр, а то у нее живот болит от смеха. Видимо, я воспитан в традициях женопоклонников, меня учили, что женщину нельзя бить, что согласие должно быть выражено в словах четко и однозначно, недвусмысленно и скреплено печатями в двух экземплярах. И я никогда не понимал - когда уже можно. Марина всегда говорила мне что ты, Виталя, тормоз. Вот, дескать, прямо сейчас ты мог бы взять меня прямо тут, разложить на рабочем столе в моем кабинете и я бы не сказала бы тебе ни слова, но ты снова протормозил. И тогда, на мосту. И тот раз в машине. И вообще. Да, кивал я, я тормоз. Но я не вижу ваши знаки, ваши знамения, ваши намеки. Откуда мне знать, что "дрожание левой икры есть великий признак"?! Я, демоны меня побери, человек, не понимающий двусмысленностей и намеков. Хотите, так сказать в койку, скажите это словами. Ртом. Напишите на бумаге, не надо мне тут ваших двенадцати признаков, расширенных зрачков и легких касаний руки.

   Может быть поэтому, а может по другой причине я никогда не мог принять насилия по отношению к женщинам. Как-то не лежало оно на сердце. Но я могу себе представить, что именно стал бы делать человек, именно этот человек, получив себе абсолютную власть над другим человеком. Над женщиной. И ему было этого мало. Ему нужно было не тело. Ему нужна была душа. Я все понял еще до того, как Афина закончила. Чем сильней она сопротивлялась - ментально, не физически, тем сильней ему хотелось ее уничтожить, именно морально. Она видела, как ее родные забыли про нее, несколько слов и вот они уже смотрят на нее как на чужого человека. Она видела, как рушилось все, что она строила и создавала годами. Как из гордой и властной женщины она превращалась в животное, в дрессированное животное, дрожащее и следящее за рукой с кнутом. Но она все еще оставалась человеком.

   - Я не знаю, почему. - сказала Афина, ее голос звучал сухо и хрипло. В комнате наступил полумрак, мы разговаривали уже два часа подряд, но никто не включил свет, а я не хотел, да и не мог прервать ее рассказ.

   - Я не знаю почему, но я могла думать. Остальные не могли. Он не мог приказать мне забыть себя, я все равно помнила, кто я и что здесь делаю. Наверное, было бы легче, если бы я все забыла, если бы стала такой, какой он сделал всех вокруг - просто рабыней, безмерно преданной и влюбленной в него. Наверное, я бы ему надоела, и он оставил бы меня в покое. Но я могла сопротивляться ему - пусть только мысленно, но могла. И поэтому именно на мне он и сосредоточился. Я могла думать не так, как он приказывал и все. Поэтому спрашивал меня - что ты сейчас думаешь. И я не могла противиться этому приказу и выкладывала все как есть. Что я ненавижу его, что если бы я могла бы, я бы убила его самым ужасным из всех возможных способов, что тысячи смертей ему мало за то, что он сделал с моими родными, за то, что мои дети перестали меня узнавать, и что я ищу способ перестать подчиняться его приказам и добавить в его обычный вечерний бокал вина толченного стекла или провести провода от розетки к его золотому джакузи. Сперва ему это нравилось, но потом стало надоедать. И вот тогда он и задал вопрос, и если бы я могла умереть и не ответить на него - я бы так и сделала. - Афина вздохнула. Я понял, что за вопрос был задан Сердцеедом. Очень простой вопрос, тот самый, который задал бы Иван Царевич Кощею Бессмертному, который задал бы Лекс Лютор Супермену - в чем твоя слабость? Где твой криптонит, твоя игла в яйце? Кого ты любишь больше всего? Удивительно, но связь между сестрами намного сильнее, чем связь между детьми и родителями. Старшая и младшая сестры проводят вместе больше времени, чем с родителями или потом - со своими детьми. Поэтому их связь такая крепкая. Поэтому младшая сестра для Афины была как основа жизни, как стержень внутри. Вынь ее - и она упадет. И после того, как сестры не стало, не стало прямо на ее глазах, после всего этого - он спросил ее - что ты сейчас думаешь? А она хотела только одного - умереть. Прекратить существование. В ее душе не осталось даже места для мести, для ненависти, для ярости. Поэтому он ушел, оставив ее там, в подвале какого-то госпиталя, наедине с телом и инструментами. Острыми, достаточно для того, чтобы прервать жизнь.