Страница 12 из 27
И тут только до меня дошло. С испугу я сразу не сообразила, что, кроме первой надписи, которую он сделал заранее, остальные были написаны НЕПОНЯТНО как и когда. Похоже, он наколдовывал их мысленно на следующей странице, как раз перед тем, как перевернуть предыдущую. Я никогда ничего не слыхала про такое колдовство…
Вот только не надо цепляться к словам, я вообще не знаю ничего ни про какое колдовство, как его ДЕЛАТЬ, но какое оно БЫВАЕТ, слухи-то ходят: молоко, там, из топора, которое на самом деле от соседской коровы, залом на поле, но и то это в деревне, а у нас, горожан, больше слухи про иноземное колдовство, как у стрелков или, подымай выше, астрологов. Но я никогда и в историях об астрологах про такую книгу не слыхала. Вот, в какой-то сказке была книга судеб, которая пишет сама себя, неужели это она? Вроде не похоже, но то сказка, а то жизнь! А ты, братец, про такую книгу слыхал? Можешь теперь пополнить свою коллекцию слухов о ведовстве… А признайся, тебе бы такая пригодилась, а?
Хуже всего было то, что я не знала, из ЧЬЕЙ головы он выколдовывает эти надписи. Хорошо, если из своей – но уж больно они хорошо отвечают мне! Да и он ли это колдует? Не разговаривает ли со мной сама волшебная книга? А как она меня слышит? Ведь у нее и ушей-то нет!..
Только что мне казалось, пугаться дальше уже некуда – но оказалось, только казалось! Как только я поняла, что книга, похоже, свободно читает мои мысли, и что сопротивление безнадежно, на меня напал паралич. Я даже не того уже страшилась, что вот-вот кецалькўецпалин лишь чуть сожмет челюсти, и его острый треугольный белый зуб вонзится мне в горло – моя шея лежала в углублении между двумя нижними зубами, занимая место, принадлежащее этому верхнему зубу, и он упирался мне в подбородок, мешая втянуть голову в плечи – и в пасть чудовищу, где лежала я сама. Я не только хорошо ЧУВСТВОВАЛА этот зуб, но и хорошо видела, ведь я лежала на спине, на мокром горячем языке дракона.
Тенкутли, кстати, не всегда горячий, он может быть любым, горячим, холодным, даже горячим в одном месте и холодным в другом. И иногда этим пользовался…
Черт (извини, братан, но я тогда так и подумала, увы мне! Но вслух не сказала), о чем я думаю? А если бы я и могла втянуть голову, это разве было бы лучше? Что лучше, острая и очень сильная боль, но короткая, когда откусывают голову, или лучше было бы остаться целой и невредимой и медленно задыхаться в желудке дракона, а то и еще более медленно перевариться в нем, если там есть воздух и можно дышать? Вот уж нет! Но, когда в горло упирается зуб длиной с руку и шириной больше твоей шеи, не очень-то удобно размышлять о том, когда тебя проглотят – до или после откусывания головы. Знаю, для этого, если бы это было моей целью, а это не так, и непонятно, зачем я теряю время, надо попасть на основание языка. Тогда он нечаянно глотнет. Только как туда попасть? Только через свой труп. К несчастью, у этого коварного дракона на меня зуб.
Черт (еще раз извини, Клод), да что же я опять я не о том! Никто мне не даст выбирать, и нечего думать про это и время зря терять! Надо думать, что сказать! А что тут скажешь, если эта сволочная книга читает мысли?..
Вот что привело меня в настоящий, запредельный ужас, когда совсем нет сил думать – не зубы, как мечи, у моей шеи, а то, что все мысли, что у меня в сердце, оказываются видимыми со стороны! Мои МЫСЛИ! Для тебя, монаха, это, наверное, было бы не так страшно, ты все равно часто исповедуешься. Но я из патрицианской семьи. Мой отец – торговец. Сама я участвовала в интригах знатных людей. Никогда ничего я не могла себе представить столь страшного, как то, что в моем сердце можно будет читать, как в открытой книге! И вот это произошло…
Я ничего не говорила, но Тенкутли, и впрямь отвечая на мои мысли, перевернул следующую страницу, не дожидаясь, когда я скажу что-нибудь.
"Ну что, ДОШЛО, наконец?.." – было написано там.
Это было выше моих сил.
– Да, – прошептала я, закрывая глаза и уже чувствуя, как зуб кецалькўецпалина входит в мою шею, причиняя все более жуткую боль и лишая дыхания и жизни, но зато прекращая это тошнотворное ощущение открытости, как будто меня вывернули наизнанку и щупают грязными лапами. Я люблю, чтобы мужчина показал силу, но такая сила, которая может быть только у Бога, оказалась невыносимой. Я больше не могла думать о Тенкутли только как о мужчине, которого, какой бы он ни был сильный, телом и духом, можно, подчиняясь, в то же время подчинять. Ведь сила – одновременно и слабость. Слабость как раз в том, что он знает, что он сильнее. Но какая слабость у того, кто видит тебя НАСКВОЗЬ? Мое "да" было одновременно "да, дошло, наконец – мне с тобой не тягаться", и "да, ты прав, я гнусная предательница, ответившая черной неблагодарностью на спасение жизни", и "да, ты будешь прав, если отнимешь у меня жизнь, которую подарил, спасая с костра, так что она по праву принадлежит тебе, и которую я так неправильно, нечестно и нехорошо использовала", и "да, я согласна и буду даже рада прекратить невыносимые муки совести". Ведь что такое совесть, как не взгляд на себя со стороны.
Наверное, я впала в беспамятство. Я не заметила, как кецалькўецпалин выплюнул меня изо рта – наверное, как ядовитое насекомое! – и перенес во двор, как он нырнул в акашитль и вышел из калтентли – по обыкновению, заперев ее за собой – тлалилойана Тлапилкойана в человеческом облике. Когда я открыла глаза, он стоял надо мною и молча ждал, когда я очнусь. Оказалось, что я лежу на железном кўаучайаўаке возле самого акашитля. И дрожу от холода, с чего-то вся мокрая. То ли от выплеснувшейся сквозь кўаучайаўак воды, когда кецалькўецпалин нырял в акашитль, то ли он, как в первый раз, нырнул вместе со мной, но сам же и выпихнул из акашитля, то ли обслюнявил еще раньше. Когда я подумала об этом, дрожь стала сильнее. Я схватилась за шею – может, я уже УМЕРЛА, но еще не поняла этого? И сейчас нащупаю кровоточащий обрубок? Нет, шея не была даже поцарапана. А мне-то казалось, что зубы у него не только огромные, как мечи, но и острые, как мечи. И что тот зуб, что сверху, уже начал резать мое горло. Удивительно, но нет. Выходит, он специально обернулся зверем с тупыми зубами? Как это еще объяснить? Держал меня зубами за горло, я дергалась как могла – и то не поцарапалась. Неужели я так боялась остроты его зубов, что даже освободиться старалась осторожненько?
Я тут же стала подозревать, что стала жертвой какого-то грандиозного надувательства. Он что, просто запугал меня?.. Но как же КНИГА?!
Но Тенкутли не дал мне времени подумать. Увидев, что я открыла глаза, он приказал мне идти к себе переодеться в сухое (сопроводив приказ повелительным жестом, будто с собакой разговаривал – а кто же я для него теперь, как не подлая собака?), сразу затем идти в столовую поесть, далее – к себе – писать ПРОЩАЛЬНОЕ письмо. И не выходить. А он пока подумает: какое наказание соответствует моей вине.
А когда я, с трудом поднявшись, побрела к своей башне, он окликнул меня и сказал, что ему известны и ДРУГИЕ заговорщицы. И что он думает, не нужно ли в интересах будущего спокойствия в замке съесть одну из нас. И замолчал.
Я поняла, что он ждет, что я тут же начну рассказывать про остальных, чтобы не получилось, что у него маленький выбор – кого съесть. Но сообразила, что что-то тут не так. Почему он не спросил об остальных, когда я была у него в зубах? Ты, братец, наверняка задал бы такой вопрос если не прижигая пятки, то уж точно не отвязав предварительно. Ответ простой, и он тебе не понравится. Тенкутли, в отличие от вашего брата, НЕ ХОЧЕТ, чтобы я со страху оговорила невиновных, да побольше, лишь бы увеличить ему выбор, кого съесть. Что легко может получиться при допросе с пристрастием.
Стоп! Но это значит, он ни в чем не уверен – раз такой оговор, как он опасается, МОЖЕТ ввести его в заблуждение.
Правда, если я ОШИБАЮСЬ – а думать у меня сейчас плохо получается – то, если я не заговорю, а остальные заговорят, он съест именно меня. Но, раз я не уверена, что делать, лучше не делать ничего.