Страница 47 из 58
А гвардии лейтенант Алхимов уже не думал ни о ком и ни о чем, не видел ничего, кроме проклятых, ненавистных фашистских танков. Тех, что утюжили гусеницами раненых и еще здоровых, полных соков жизни красноармейцев на страшном капустном поле. Тогда из роты прикрытия дошли до своих одиннадцать, восемь из них - раненые. И под Тосно те же крестоносные танки целиком истребили пушками и пулеметами наступающую стрелковую роту. Когда в роте было уже всего три человека - студент Горного института Женя Попов, ленинградский рабочий Миша Рейнгольц и Алхимов, - его, как временно исполняющего обязанности командира, вызвали в полк.
"Садись, оформляй похоронки", - печально велел начштаба.
Пока Алхимов рассылал скорбные вести во все концы родной земли, тяжело ранили Попова и погиб Миша Рейнгольц...
Прошел блокадный год. В конце сорок второго Алхимову приказали собираться в дальний тыл. В полк поступило распоряжение откомандировать для учебы в артиллерийском училище пятерых солдат и сержантов из бывших студентов. Алхимов пытался отбиться.
"И не трепыхайся, - устало сказал начштаба. - Мне еще четверых подобрать надо. А где, откуда? - Мрачно закончил: - Сам знаешь, сколько вас осталось, добровольцев... Ты в финансово-экономическом учился? Вот, математик, значит, а в артиллерии главное что? Точный расчет".
Точный расчет... На что он рассчитывал, принимая решение остаться в окружении вражеских танков? На слепую удачу, на снисходительность и доброту судьбы - на чудо? Нет, ни о чем таком он не думал. Некогда было думать о второстепенном, о себе. Сейчас сверхзначимым были танки, проклятые фашистские танки. Их надо уничтожить любой ценой. И сделать это обязан он, только он, Алхимов Владимир Сергеевич, 1919 года рождения, сын убитого кулаками коммуниста из деревни Никулино Смоленской области и сам уже коммунист.
Все зависит сейчас от него, ленинградского студента, добровольца Красной Армии, старшего сержанта, курсанта военного училища, командира взвода, командира батареи 261-го гвардейского пушечно-артиллерийского полка, а с этой минуты получившего право вызывать огонь всего дивизиона... Какая короткая жизнь, вся биография - пять строчек!..
Да, он, только он, гвардии лейтенант Алхимов должен остановить, уничтожить, повернуть вспять фашистские танки.
Подполз помощник радиста, зашептал, горячо волнуясь:
- Гвардии лейтенант... Там, рядом... воронка есть.
Алхимов, не оборачиваясь, кивнул и отрывисто скомандовал:
- НЗО-один!
- "Волга", "Волга"! - закричал в ладонь с микрофоном радист. - НЗО-один, НЗО-один! Как понял? Прием. Да, НЗО-один!
- Дивизионом! Шесть снарядов. Беглый! Огонь!
- Дивизионом! Шесть снарядов! Беглый! Огонь! - передал радист.
- В укрытие! Ползком, быстро! - приказал Алхимов, и они перебрались в еще дымящуюся бомбовую воронку.
Впереди обрушились земля и небо. Отряхнувшись от комков и дерна, Алхимов высунулся над рваным гребнем и чуть не заплакал от обиды. Опять перелет! А танки совсем уже близко. Дух бензина и перегретого масла перешибает запах взрывчатки.
- Прицел меньше... - яростно закричал Алхимов, но услышал отчаянное:
- Рацию разбило! Товарищ гвардии лейтенант, рацию!
Хуже, страшнее не могло случиться. Катастрофа, конец... Без связи они не значили ничего. Трое обреченных в могильной яме.
Радист в штабе дивизиона жадно ловит в хаосе голосов и морзянок знакомый голос "Днепра", батарейные телефонисты нетерпеливо дуют в микрофоны трубок, заряженные пушки ждут команды, а тот, кто только и может ее отдать, сидит на дне ямы, ожидая, когда лязгающие гусеницы завалят ее и пройдут дальше.
- Товарищ гвардии... Как же мы?..
Алхимов вдруг смертельно устал. Равнодушно отозвался. Не приказал, посоветовал:
- Уходите.
- А-а... А вы? - голос радиста дрогнул.
- Уходите! - сорвался на крик Алхимов. - Немедленно!
Помощник радиста с готовностью подчинился и ящерицей выбрался из воронки. Сержант не уходил.
- А ты что?! - накинулся на него Алхимов. - И брось ты, брось тут свою немую коробку!
Сержант закинул рацию за спину, продев руки в широкие стеганные лямки, выжидающе посмотрел на лейтенанта.
- Иду, - проворчал недовольно Алхимов. На самом деле никуда ему не хотелось уходить отсюда. Жить не хотелось. Все потеряло смысл, будто он и родился на свет лишь затем, чтобы умереть здесь, рядом с догорающим хутором Францка-Буда, исчезнуть вместе с ним...
- Братцы! Бра-атцы! - испуганно позвали сверху.
- Ты, Федя? - встрепенулся радист.
- Ранило меня, - донесся страдающий голос.
- Помоги, - сказал Алхимов и опять, но уже спокойно велел освободиться от сломанной рации. Он ненавидел ее сейчас, тяжеленную коробку бывшей радиостанции. Надо искать связь, живую, действующую. И - немедленно.
- На какой волне работали?
- Сто восемьдесят три, - быстро ответил сержант. - Второй диапазон.
- Уносите раненого. Поосторожнее там...
- Слушаюсь, товарищ гвардии...
Алхимов полез следом. Перевалился через кольцевую насыпку, скатился, пополз. Оглядевшись, короткими перебежками, прячась за кустики, понесся назад.
Редкие пехотные группы пытались закрепиться, отстреливались. Но что даже бронебойные пули против танков? Горохом в стенку.
От быстрого бега с падениями бешено колотилось сердце, перехватывало дыхание. Пот заливал глаза, взмокла гимнастерка.
- Лейтенант! - неожиданно закричал кто-то над самой головой. - Где ж твоя артиллерия разэтакая?! Огня, огня давай!
Алхимов не заметил, как очутился в неглубоком окопчике, рядом с командиром полка стрелковой дивизии.
- Связь... - с присвистом заглатывая воздух, выговорил Алхимов. - Связи нет... - И взмолился: - Дайте рацию!
- Костюков! - ни секунды не раздумывая, гаркнул подполковник. - Рацию артиллеристу!
Прижимистый батальонный начал отнекиваться, но комполка грозно оборвал его:
- Срочно!
- Пантелеев, - со вздохом повиновался Костюков. - В подчинение артиллериста.
И опять есть связь - два пехотинца с железной коробкой.
- Второй диапазон, сто восемьдесят три, "Волга"! - заторопил радистов Алхимов. - Я - "Днепр".
Не все, еще не все потеряно. Есть зачем жить!
- Лейтенант, - тронув за плечо, негромко сказал подполковник. Алхимов запамятовал его фамилию; впрочем, какое это сейчас имело значение? - Отходим. Надо отходить.
Алхимов энергично замотал головой, оторвался от бинокля.
- Я остаюсь. - Просительно вскинул глаза. - И они.
- Да-да, - поспешно успокоил подполковник. - Радисты с тобой, но мы...
Рядом шмякнулась, с противным взвизгом отрекошетировала стальная болванка противотанкового снаряда. Окончания фразы Алхимов не расслышал. Но все слова на свете сейчас только эти:
- "Волга", квадрат семь, пять снарядов. Огонь!
- Огонь! - эхом повторил радист-пехотинец. Нетерпеливое, до зуда в ладонях, ожидание далеких выстрелов.
А танки - вот они, видны черные жерла пушек.
"Уменьшить, уменьшить прицел! - с огорчением понял свою ошибку Алхимов. - Меньше на два, нет - на три - в самый раз будет".
Перелет! Что и следовало ожидать. Впрочем, нет, недолет, минус. Танки ведь переместились левее по фронту. И, если опять не сманеврируют по курсу, пойдут в створе. Они - цель, наблюдатель, орудие - теперь на одной прямой. С учетом упреждения, времени на передачу и выполнение команд, до танков будет... А ничего уже не будет: и цель, и наблюдатель совместятся в "яблочке". Никакого смещения, ни по направлению, ни по дальности. Идеальный случай для стрельбы с закрытых позиций. Такой случай рассматривается только в классической теории. Наблюдатель в "яблочке" - уже не стрельба по вражеской цели, не только стрельба по цели. Огонь на себя, самоубийство. Или - самопожертвование.