Страница 14 из 58
Дверь фашисты не стали взламывать. Побрезговали. Там же кровавое месиво! Солдаты-каратели встали на лыжи. Ушли. Постепенно затих вдали лай собак. Афанасьев окольными путями вернулся на хутор. Бояться ему было нечего - свидетелей-то не осталось! Свои следы у землянки он тщательно уничтожил. И заработал у новых хозяев еще кус земли к своему хутору.
Над землянкой, обгоревшей даже у трубы над крышей, взошла луна. Высеребрила снег. Мохнатые ели держали полные лапы снега, чуть покачивались на ветру. Сладковато тянуло из-под земли пороховой гарью. Потом луна ушла. Засветился восток, и легли на снег голубые тени деревьев. В землянке было черно, угарно, скользко от крови. И еле-еле стонал в беспамятстве, почти неслышно, Романов-младший. Потом пришла ледяная боль в ступнях, в руках, полыхнула по телу. Это привело Романова в чувство. На теле мерзлая, слипшаяся одежда. И тишина. Чернота и безмолвие.
Нашли его через двенадцать часов. Он только и успел предупредить: "Афанасьев..." - и потерял сознание.
Партизаны казнили предателя рано утром. Афанасьев то истерично ругался, то, ползая на четвереньках, размазывал по щетине слезы, скулил умоляюще. Его поставили рядом с прорубью. Ударил короткий залп. Пополам переломилось тело, ударилось о лед, застряло. Брезгуя касаться предателя руками, партизаны столкнули его в воду прикладами…
Так закончился рассказ Дмитрия Андреевича Никандрова. Мы сидели с ним в сумеречной, тепло топленной избе, не зажигая света. Вечерело. Синие тени ложились на занесенную снегом реку. На ту же самую реку.
"Тайник - внутри сруба..."
И опять перестук колес. Диск полей, вращающийся от окна к горизонту, грохот пролетов.
Город Торопец старше Москвы - ему около тысячи лет. В церковном соборе сегодня краеведческий музей. В сводчатых залах - доспехи Александра Невского, оружие русских ратников и напротив трофейные мечи и шлемы тевтонских псов-рыцарей. В другом зале - скорострельные пулеметы, автоматы ППШ - оружие героев города, а напротив - трофейные фашистские шмайсеры, каски и прочий железный хлам. Очень впечатляющее соседство.
В других церквях, попроще, - где склад, где подсобное помещение. Вообще, в Торопце церквей без счета. Рассказывают, что они возникали так: местные купцы много торговали с иноземцами, продавали холстину, мед, зерно, кожи - все, чем богата Русь. Набивали мошну. Но этого им казалось мало. И они стали сплавлять за границу товары, как теперь принято говорить, ниже уровня мировых стандартов, много ниже. Пеньку - так с гнильцой, мед - с горчинкой, зерно - проросшее. Отхватив куш, ставили церковь. Ублажали господа бога взяткой. Долго терпели убыток иноземцы от хитроумных купцов, но однажды всерьез озлились и ударили челом Екатерине. Тогда и вышел указ: "Не торговать торопчанам с иноземцами". Новых церквей больше не строили, а которые были, стоят и по сей день. Есть и действующая. О церквях я рассказываю не зря. Как ни странно, но к одной из них меня привела нить поисков.
В записной книжке было несколько адресов и, что особенно интриговало, координаты партизанского тайника. А вдруг там что-нибудь сохранилось?! Оружие, документы... Было написано: "тайник - дорога Торопец - Холм, 11 км дом лесника у дороги, рядом озеро, за озером 1,5 км вправо от дороги, тайник - колодец, внутри сруба".
Поздно вечером по окраинной темной улице я искал Петра Яновича Крибби. Последние прохожие указывали на домик при церкви, но я упрямо не верил, церковь была действующая. Высилась темным контуром на холме. Но домик оказался именно тот. Постучал в дверь. Она распахнулась желтым прямоугольником света. Хозяйка провела по скрипучему коридорцу. Темная от времени крестьянская утварь, красные ягоды в лукошке. Комната. Навстречу мне шел старик, с пергаментной, словно тисненой, кожей лица. Старик был братом партизана Августа Крибби. Я уже знал об этом, когда искал старика. Мне хотелось хоть немного узнать от него о брате. Петру Яновичу не было и шестидесяти лет, на вид же гораздо старше. Борода лопатой и младенчески-синие ясные глаза. Словно извиняясь, он объяснил:
- Жена работает в церкви, убирает там, вот и живем в сторожке, а сам я неверующий, полный атеист...
О брате рассказывал с жаром, с любовью, которую не остудили годы:
- Лихой был парень, мотоциклист. Добрый, честный. Говорил мне: "Петька, война будет губительная. Но в плен - ни в коем случае!" Брат был механиком, мечтал танк KB водить. А танков не густо было в начале войны. Ему и предложили в военкомате: либо танк ждать, либо в партизанский отряд. Так он стал партизаном. А погиб под Прагой, танкистом.
Мы помолчали. Черная ночь за переплетом рам. На стене фото брата в танкистском шлеме, хорошее улыбчивое лицо. Он похож чем-то на моего дядьку, который был капитаном десантного корабля и тоже погиб, прорвавшись к причалам Севастополя.
В горкоме Торопца для поисков предложили "Волгу" и обнадежили: вроде домик лесника есть, да, километров десять, и озеро тоже есть... а вот тайник... о тайнике не слышали.
Летит под колеса асфальт. Шофер Евгений Николаевич Петров, заражаясь от меня нетерпением, до упора жмет на акселератор. С ходу мы проскакиваем дом лесника. Машина ныряет в низинку. Справа лес расступается и видна белая гладь замерзшего озера. Оно! Рычит мотор, водитель, развернувшись на пятаке, берет обратный подъем, и машина вкатывается прямо во двор.
Василий Петрович Котов, лесник, работает здесь всего несколько лет. Он слушает наши горячие объяснения, кивает: "Где же это может быть? так-так...", без промедления одевается и ведет нас сначала к сараю. Вооружаемся инструментами. Мне достается лом, Евгению Николаевичу - топор, земля промерзла. По крутой тропе меж елей и сосен спускаемся на лед озера. Лед плотно запорошен снегом, хрустит под ногами. И странно - тут и там впечатаны в наст следы протекторов.
- Рыбаки ездят на мотоциклах, - объясняет Котов. - А вот следы свиней.
- Свиней? - переспрашиваю я.
- Да, диких. Кабанов. Всю картошку у меня изрыли. Развелось их тут!
Озеро кончается округлым заливчиком. Мы поднимаемся на берег. Голый осинник, опавшие листья вперемешку со снегом, заледеневшая земля. Никаких примет. Сначала мы идем вместе, потом расходимся в разные стороны.
- Эгей! - кричит шофер.
Он совсем близко. Поляна почти у берега. В кучу свалены гнилые, старые бревна, чуть возвышаются над землей. По их положению можно угадать квадратный венец бывшей постройки, то ли дома, то ли сарая. Где-то здесь может быть наш колодец. Мы азартно топочем во всех направлениях. Ведь должен же быть колодец, хотя бы яма должна остаться! Нет и нет. Устав, присаживаемся покурить на бревна. Я достаю запись командира партизанской бригады, читаю вслух, чтобы вместе еще раз попытаться вникнуть в смысл фраз. "Тайник - дорога Торопец - Холм..." Да, эта дорога. "Одиннадцать километров дом лесника..." На спидометре 11 километров и дом лесника остался, "рядом озеро..." Есть озеро, вот оно. "За озером полтора километра вправо от дороги..." Все правильно, мы справа от дороги, примерно в полутора километрах. "Тайник колодец, внутри сруба". Колодца нет. Стоп! Почему я имел в виду под срубом деревянную облицовку колодца? Может, под срубом подразумевался дом или сарай? И внутри этого дома или сарая колодец...
- Тогда мы сидим прямо на тайнике! - вскакивает шофер.
Усталости как не бывало. Растаскиваем бревна внутри квадрата - нижнего венца сруба. Минут через пятнадцать в углу обозначился еще один, малый, квадрат, венцом уходящий вглубь. Лесник говорит, что, возможно, этот сруб был баней, а колодец внутри бани, так делали иногда, чтоб не таскать издалека воду. Мы расчищаем этот квадрат. Теперь совсем хорошо видно: да, не случайно торчат торцы бревен, это был колодец. Бревна гнилые, но мерзлые. Под трухой и снегом - лед.