Двенадцать друзей Бошена

Папа много говорил, но Боба заклинило, и он благополучно после первых, самых едких фраз и двух слезинок, брызнувших непроизвольно, впал в какую-то прострацию, слушая голос папы как белый шум. Он думал, что, кроме самоедства, никто не может сделать ему больнее. Оказалось, может. Боб положил орущий телефон на подоконник, оперся на него руками, а лбом в стекло и бездумно смотрел в яркие цветные пятна за стеклом. Когда трубка замолчала, он взял ее в руки и ответил:

— А что ты хотел, обманывая всех? Ты хотел денег? Так я их тебе зарабатываю. Поднимаю рейтинг. Но разве тебе угодишь… Ты первый это начал. А теперь я буду все расхлебывать.

Боб нажал на кнопку, выключая телефон. Потом достал из него симку и засунул ее под чехол. Он облажался. По всем статьям. На всю страну. Папа его стыдится и ненавидит. Тим тоже будет. Страна на него дрочит и презирает. А еще надо сделать тест на беременность. Пусть его организм под воздействием препаратов и заснул на время, но исключать такой подставы все равно нельзя. И уйти с проекта нет смысла. Все уже сделано, ничего не изменишь.

«Сходил, бля, за хлебушком», — подумал он и всхлипнул, так себя жалко стало. Так хотелось уткнуться Тиму в плечо, чтобы не быть один на один со своим горем в этой жопе, и когда это произошло, когда руки Тима его развернули и прижали к себе, мягко гладя по волосам и что-то успокаивающе шепча, Боб разрыдался не на шутку.

— Ну-ну, детка, тише. Тише. Я с тобой. Все будет хорошо.

От Тима пахло таким родным, веяло таким спокойствием, именно тем, чего Бобу в жизни не хватало — мужской руки, твердого плеча, отцовской ласки.

— Ничего теперь хорошо не будет, — покачал он головой, даже не замечая, что все из комнаты исчезли, оставив их одних.

— Папка наругался?

Тима позвал Харви, как только услышал визгливый голос из трубки и увидел, как побледнел мальчишка. Всем был хорош Харви — и опыт, и понимание психологии, и знал, когда надо помолчать, а когда уйти, вот только на нем самом это не работало.

А Тим пришел вовремя — иногда такое «вовремя» людям жизнь спасало. Боба тут все любили — за две недели успели к малышу привыкнуть — и оберегали негласно. И радовались за эту парочку.

Пока Боб отрыдался — уже лежа на Тиме в своей кровати, промочив совершенно насквозь всю футболку на плече, он понял, что пора признаться, пока не стало еще хуже:

— Я должен тебе сказать.

Наклонился к самому уху Тима и еле слышно прошептал:

— Я о-м-е-г-а. — Ожидая, что его отшвырнут.

Но поглаживания рук не прервались ни на мгновение.

— Я знаю.

— Знаешь? И что?

— И все. А я вот пищу во время секса.

— И что?

Больше ни о чем не говорили: Боб всхлипывал, как маленький — впервые за долгие годы мог это себе позволить, — а Тим гладил его по голове, говоря, нет, настаивая, что все будет хорошо. Обязательно. Потому что он теперь рядом. Бывает же так, чтобы раз — и сразу втрескался?

— Наверное, — вытирая мокрые щеки о футболку Тима, проговорил Боб.

Когда его вызвали — лично, прислав смс на телефон Тима — в зал для разговора, он струхнул: вот и закончилось его счастливое существование на проекте. Бошен, конечно, все понял. Однако, когда он вошел, прикрывая за собой дверь, фигура на экране, сидящая в тени, махнула рукой, указывая на диван:

— Присаживайтесь. Хочу рассказать вам одну занимательную историю.

Боб сел, стараясь не показывать своего смятения, хотя выходило плохо — на лбу выступила испарина, ноги подкосились.

— Я вырос в семье консерваторов — мои родители придерживались строгих религиозных убеждений и воспитывали меня по всем законам морали. И наказывали за любую провинность — будь то опоздание к ужину или пролитые чернила. Да, меня учили чистописанию и каллиграфии, пока мои сверстники играли в футбол. Когда я подрос, меня отдали в закрытую гимназию — и только на первый взгляд она была тюрьмой, а на второй ты уже убеждался, что это и есть тюрьма. Домашние наказания там мне показались ласковыми пошлепываниями. Но, когда нельзя, хочется еще больше, верно? — Мистер Бошен откинулся в кресле, приглушая голос. — Там я впервые влюбился. В товарища, в альфу, потому что омег там не имелось, даже среди учителей. К сожалению, продолжать наши отношения после окончания учебы мы не смогли, постарались наши семьи, а потом, когда я встретился с ним, уже будучи взрослым, у него был любимый человек. Это дало мне осознать простую истину: будь счастлив уже сегодня, завтра может разрушить твои планы. Вы омега, Боб. Вы думаете, я не знал этого, приглашая вас на проект?

Боб открыл рот, сцепив пальцы в замок:

— То есть вы знали, что я омега, и все равно взяли? Но зачем?

— Так интереснее. У всех есть право на счастье. Я знаю все про всех участников, я неплохой психолог — и был уверен, что вы обзаведетесь на проекте своим альфой. Правда, не думал, что так скоро… Но это даже к лучшему: найти среди вас натурала — второстепенно. Мне нравится наблюдать за вами без какой-либо цели, не считая того, что я таким образом компенсирую себе годы, когда я был бессилен. А тут у меня целый проект — согласитесь, что это интересно?

— Да, но…

— Идите, Боб, и не беспокойтесь ни о чем — ваша тайна останется тайной, если вы сами ее не разболтаете.

Покинув зал, Боб на автопилоте дошел до комнаты, где его уже ждал Тим. Выслушав сбивчивый монолог, тот сказал, широко улыбаясь:

— Вот это да! Не знаешь, где выпадет счастливый билет! А я тебя еще обрадую — у нас в понедельник свидание. Харви отказался от ужина с тобой в мою пользу.

Все дни до голосования Боб ходил счастливо-пришибленный, и о том, что выгнали Элмера, узнал, только когда тот начал со всеми прощаться. Целитель неприязни ни у кого не вызвал, но было заметно, что еще пара приключений, вроде сауны, и он сам попросится домой. Обменявшись со всеми номерами, Элмер отправился собирать вещи и раздаривать оставшиеся настойки, а Тим, наклонившись к Бобу, шепнул:

— Пошли на крышу? Покачаемся в гамаке. Там типа звезды.

Типа звезды Боб и так мог посмотреть, только теперь, вдвоем, было куда интереснее.

6

В комнате Джесси было установлено зеркало визажиста — большое, квадратное, с яркими круглыми лампами по всему периметру рамы, в нем отлично замечалось каждое пигментное пятнышко и веснушка. Даже светлые крапинки в зрачках и тень от ресниц. Прекрасно заметны красные следы от засосов на шее и отпечатки пальцев на бедрах. Четко видна капелька смазки на головке члена, который, елозя по темной поверхности столика, оставлял на нем мутные следы.

— Наклонись ниже, детка.

Джесси наклонился — и стало также видно, что искусанные губы имеют неоднородный вишневый оттенок. Рука Дарена сместилась по бедру выше, и поверх нее легла другая — больше и крепче. И волосатее. В этот же момент толчки замедлились, Дарен, насаживаясь задницей на член Харви, почти вышел из омеги, проезжаясь по простате.

— Нет, не прекращай! — взмолился Джесси, подаваясь назад и надеваясь хлюпающей растраханной дыркой на Дарена. — А-ах!..

С ним творилось что-то невероятное: состояние напоминало течку, но соображал он лучше и чувствовал все, что с ним делали, и как гладили в четыре руки и целовали везде, пока не подтолкнули к столику и не попросили расставить ноги. Мокрое, пропитанное мускусной смазкой белье упало к ногам, с члена тут же упала одна капля, вторая, точно он и правда был в течке. А потом, по тому, как дернулся внутри член Дарена, Джесси понял, что прикольного в «паровозике» и вообще в сексе втроем — каждое движение Харви сзади отдавалось сладкой судорогой в них обоих, и в Дарене, и в Джесси. Удовольствие, помноженное на три.

— Еще немного, детка, еще немного, и ты кончишь, обещаю, — шептал хрипло Дарен, целуя его шею.

Джесси всхлипывал, чувствуя скорую разрядку, дрожал, запрокидывал голову ему на плечо, чтобы не видеть творящееся в зеркале волшебство, силясь продлить наслаждение, подступающее к самому краю, и впивался в край столика ногтями, зная, что немного, и…