Страница 36 из 37
– Если вы не хотите помочь мне, давайте поедем к тому, кому вы точно хотите помочь.
– Если вы меня сейчас же не отпустите, – сжав зубы, процедила я, – я буду вынуждена пустить в ход ужасный прием и нанести вам удар в пах, которому меня научил брат.
Вырываясь из его хватки, я слишком поздно поняла, что он уже разжал руку, так как он улыбался. Я фыркнула и окончательно высвободила руку. Мои угрозы не были шуточными. Думаю, он бы перестал улыбаться, если бы я действительно пустила в ход свой метод самообороны, и я жалела, что не сделала этого.
– И куда я за вами должна последовать, по вашему мнению?
– В Бедлам, мисс Уодсворт.
Глава 17
Сердце зверя
Вифлеемская королевская больница, Лондон
25 сентября 1888 г.
Слухи о Бедламе, населенном чудовищами, оказались правдой.
По крайней мере, они казались мне вполне правдоподобными, когда мы быстро шли по холодным каменным коридорам. Я крепко держала свои шелковые юбки, прижимая их как можно ближе к телу, пока шагала мимо камер с преступниками и безумцами.
Из них высовывались руки, похожие на ветви деревьев, ищущие, куда можно пустить корни. Или, может быть, они искали выход из этого сырого ада. Блэкберн не держал меня под руку и не предлагал опереться на него – он верил, что я сама способна постоять за себя в этом гиблом месте.
Вопли страдающих душ носились вокруг нас, но мы упорно шли вперед. Вонь от немытых тел и ночных горшков, которые давно уже не выливали, выворачивала наизнанку мой желудок. Чем дальше мы проникали в сумасшедший дом, тем отвратительнее становился воздух, и меня охватывал ужас при мысли о возможности стать одной из тех больных, которые нас окружали.
– Сюда, – сказал Блэкберн и повел меня по еще одному мрачному коридору.
Мой мозг бурлил от вышедших из-под контроля мыслей. Одна из них пугала меня больше всего: как объяснить тетушке, где я была, если Натаниэль вернется домой раньше меня.
– Это чуть дальше, – бросил через плечо Блэкберн; его шаги стучали по полу так, словно какой-то великан отзванивал колоколом время в тишине ночи. – Преступников размещают в самом сердце этого зверя.
– Очаровательно. – Волны холода грозили сковать мои руки и спину. Мне не доставляло удовольствия думать об этом месте как о живом дышащем организме, у которого есть нечто похожее на сердце.
Сердца обычно символизируют сострадание, а это заведение уже давно лишилось этого качества. Вопли приговоренных были в нем единственным признаком жизни. Я не понимала, как мог Блэкберн выдержать посещения такого места и не замарать свою собственную душу.
Обитатели камер рыдали сами с собой, разговаривали на придуманных ими самими языках и рычали, как звери в зоопарке. Я не понимала, как дядя выживает в этом кошмаре, но он был человеком с крепким рассудком. Если кто-то и мог пожить в Бедламе и выйти оттуда еще более сильным, то это дядя Джонатан. Вероятно, он уже нашел способ исследовать различные образцы плесени, покрывающей пятнами влажные стены и пол.
Эта мысль заставила меня улыбнуться, несмотря на страх. Именно это дядя и сделал бы в такой ситуации. Он бы превратил это в гигантский эксперимент, чтобы заполнить время, не сознавая, что его поместили сюда против его воли. Возможно, мне придется уговаривать его покинуть это место, когда настанет момент. Он, вероятно, скажет:
– Арестован? Ты уверена? Мне бы нужно провести здесь еще один день, чтобы систематизировать мои открытия.
Потом я ему буду объяснять, почему это плохая идея, а он устроит скандал. Стоит ему начать эксперимент, и все остальное не имеет значения.
Мы шли так быстро, как только могли, но я все же замечала озверевших людей, мечущихся в клетках. Они напоминали хищных зверей. Эти люди отличались от других безумцев: в их взглядах был заметен некий расчет. Я и думать не хотела о том, что бы они сделали со мной, если бы вырвались на свободу, и ускоряла шаг, пока буквально не натыкалась на спину Блэкберна.
Чтобы отвлечься, я стала думать о других вещах. Я была рада, что Натаниэль отправился поговорить с адвокатами до нашего похода сюда. Я надеялась, что он уже нашел способ опротестовать арест дяди. Он продумает мельчайшие детали этого дела и не сдастся, пока не добьется успеха.
Наконец мы остановились перед камерой, вход в которую был перегорожен всего несколькими ржавыми брусьями, вделанными в сплошной камень в верхней части проема. Полагаю, это позволяло передавать туда поднос с едой и водой.
Блэкберн снял с пояса кольцо с ключами, которое вручил нам надзиратель, когда мы зарегистрировались на входе, и сделал мне знак отойти в сторону. С его стороны было глупо думать, что я буду стоять в стороне, когда он откроет замок. Я не могла дождаться, когда увижу дядю.
Суперинтендант Блэкберн кивнул, словно заранее предвидел мою реакцию.
– Ну, как вам будет угодно.
Со скрипом и стоном, который разбудил бы то, что лучше бы оставить спящим, решетка распахнулась с издевательским гостеприимством. Блэкберн отошел назад, позволяя мне переступить порог первой. Какой любезный джентльмен.
От ужасного шума, несущегося из темноты, мои руки покрылись гусиной кожей. Подавляя приступ паники, я вошла в убежище ученого, где меня приветствовало кошмарное хихиканье недавно обезумевшего человека, и застыла на месте при виде открывшегося мне зрелища.
– Что за… – я едва узнала дядю в том существе, в которое он превратился.
Скорчившись в углу маленькой каменной камеры, он раскачивался из стороны в сторону, а с его потрескавшихся губ слетал странный смех. Рядом с ним валялся опрокинутый кувшин для воды, судя по его виду, давно уже пустой.
– Что с ним случилось? – я в шоке схватилась за ближайший брус, чтобы устоять на ногах. Как он мог так быстро сломаться? Наверняка он не мог совсем потерять рассудок всего за несколько недель.
Что-то тут не так. Блэкберн ничего не ответил.
Когда дядя не смеялся, он что-то бормотал, но так тихо, что я не слышала слов. Кто-то одел его в тонкую женскую ночную рубашку, покрытую желтыми и бурыми пятнами. Те крохи еды, которые ему давали, попадали в основном на эту грязную рубаху.
– Как можно так обращаться с человеком, не представляю себе! – прорычала я. – Это… это больше чем неприемлемо, мистер Блэкберн!
Сам Сатана, должно быть, властвует над этими пропащими душами. Я не знала, что может быть хуже, чем ад (или это место), но призывала тысячу страшных смертей на того, кто повинен в такой жестокости.
Подняв с полу потрепанное одеяло, я встряхнула его, и облака пыли закружились в слабом свете, проникающем в камеру сквозь решетку на двери. Камера находилась в предполагаемом сердце этого заведения, и все же здесь царил холод, которого не было даже в сыром коридоре. Я медленно подошла к дяде, опасаясь напугать его, но мне отчаянно хотелось узнать, что он все время шепчет.
Чем ближе я подходила, тем сильнее становился запах, который висел в воздухе. От дяди пахло так, будто он не мылся последние две недели и справлял нужду прямо на пол. Я боролась с поднимающейся тошнотой. Его светлые усы стали длинными и неухоженными, они слились с отросшими на лице волосами и сбились в колтуны. В его глазах было нечто странное – кроме безумного, несфокусированного взгляда. Он казался страшно напуганным.
Набросив ему на плечи одеяло, я опустилась на колени и пристально вгляделась в него. Именно тогда я заметила перевернутую миску с жидкой похлебкой и ее странный цвет.
Моя кровь застыла, как Темза зимой, волны холода полились по рекам и притокам моих вен. Я готова была убить того, кто это сделал. Я бы прикончила этого подлого зверя с такой жестокостью, что убийца из Уайтчепела показался бы безвредным котенком, играющим с клубком из кишок, после того как я бы с ним разделалась.
– Его накачали наркотиками! – я гневно смотрела на Блэкберна, будто он лично приложил к этому руку. Поскольку он его арестовал, его тоже следовало считать виновным.