Игрок

— Прощайте… — говорю. Возможно, я ожидала от него какого-то жеста, короткого поцелуя, но щелчок двери машины подсказывает, что напрасно. И, даже не подумав расстроиться, я сажусь в душный салон. Вот так. Без имен и…

— Прощайте, — улыбнувшись, говорит мужчина, и захлопывает дверь.

Только спустя два квартала понимаю, что даже не подумала обернуться и проверить, смотрит ли он вслед. Я ушла вовремя.

ГЛАВА 2 — Решка. Однажды в темноте ночи

— Код синий, код синий! Скорее, мы теряем его! 

— Электроды! Заряжаю на двести! Разряд… 

— Черт, не сработало! Три миллиграмма настроения внутривенно!

Жен

Мне выпадает решка.

Спрятав монету в карман и набравшись решимости, подношу к носу и губам маску, а затем толкаю дверь операционной. Этот лоскут утешает едва ли не больше, чем расстояние, отделяющее от стола. Обозначенная парочка — лучшие помощники в попытке скрыть от коллег то, что я в совершеннейшем смятении. Хирургическая ординатура порой напоминает мне гонку, в которой каждый неаккуратный поворот может привести к сходу с трассы, а уж отказ от участия и вовсе заставит конкурентов улюлюкать от восторга. Я так часто приходила к финишу первой, что мое сегодняшнее поведение тянет на маленькую местную сенсацию, и последствия настигнут. Можно даже не сомневаться. А я вывернула руль, и лечу кувырком навстречу всем опасностям, которые ждут с распростертыми объятиями.

— Доктор Горский, вы были правы. Я не могу сегодня вам ассистировать. Прошу прощения, — стараюсь заставить голос звучать уверенно и сильно, хотя внутри все дрожит и волнуется. Ветер сменился, и семибалльные волны недовольства собой треплют маленькую крошечную сбившуюся с курса шлюпку.

— Надеюсь, у вас есть причины, доктор Елисеева, — весьма спокойно воспринимает мой отказ Горский. Хотя, возможно, его гнев мне точно так же не виден за налобным фонарем, как ему — мое отчаяние за маской.

— Да. — Боже, что я несу? Нет-нет-нет, умоляю, забудьте, возьмите меня на операцию, не дайте разрушить собственное будущее! Монета, я ведь поставила его на монету, и все происходящее теперь значит не более чем каприз взбалмошной избалованной девицы! К горлу подкатывает горечь, и очень хочется плакать.

— Все в порядке? — чуть хмурится он, вглядываясь в ту часть лица, которая открыта. Мне очень хочется спросить, что же можно сегодня там увидеть. Вы заметили сходство с другими своими пациентами, доктор? С девочкой на столе, которой уже подарена искусственная безмятежность? Или для того, чтобы его узреть, все-таки нужно усыпить и разрезать?

Едва заметно качаю головой.

— Побеседуем после операции. Вы свободны. Да, и найдите мне другого ординатора.

Из операционной я буквально выскакиваю, не переставая удивляться своему смешному упрямству. Глупая, глупая девчонка. Отдаю в руки других людей собственное будущее… Свое. И девчушки. Ассоциации — штука сложная. Только мы видим малейшее сходство — сразу начинаем искать в этом судьбу, а то и звоночки сверху. Я сравниваю себя с ней, тут даже дара ясновидения не нужно…

— Неужто испугалась, Принцесска? — спрашивают у меня, отрывая от невеселых мыслей. Знакомимся: Леонид Архипов, ординатор, закрепленный за отделением общей хирургии, но давно мечтающий подвинуть меня в нейро, а ныне — всего лишь проходящий мимо. И, прости Господи, какая ж то жалость! Нет, он не плохой парень, совсем наоборот; мы даже пару раз зависали вместе после особо сложных дней, выплескивая друг на друга все свои беды и невзгоды и никогда впоследствии этим не пользуясь, но, дьявол, здоровую конкуренцию никто не отменял. И он — последний человек, которого я хотела бы встретить. Однако первый, кто нужен девочке на операционном столе, потому что зануден настолько, что знает назубок все операции.

— Подменишь меня у Горского? — спрашиваю.

— Постой, там реально пересадка митрального клапана, и ты предлагаешь ее… мне?

Думаю, объяви я ему о том, что у меня с минуты на минуту может сердце встать, так бы не удивился.

— С какой стати? — Ну да, неоперабельный случай. В смысле, он полагает, что у девочки неоперабельный случай, и я решила подшутить, отправив его зашивать пациентку… Вот только это не пациентка неоперабельна, а сам Архипов. Сколько можно мяться у дверей и перепроверять на предмет паршивости коллегу?

Приступ внезапной злости быстро сменяется прежней апатией. Мы с миром отторгаем друг друга. Он, точно паразита, окутывает меня коконом равнодушия и получившуюся кисту прилепляет к койкам постоперационных пациентов, на которых я выменяла великолепную, блистательную пересадку митрального клапана… Теперь ставлю капельницы и записываю в карты уровни кислорода в крови…

Решка на монетке, точно загодя, усадила меня в инвалидное кресло. Кажется, будто обе ноги перебиты, но, честно говоря, здоровой себя мнить тоже не слишком умно. День подыгрывает: он спокоен, полон привычных запахов медикаментов, тучами сгущающихся грустных мыслей и попыток свыкнуться с собственным малодушием. День игры в «а что, если». И главный вопрос: «а что если я так и не смирюсь, и мне придется отказываться от операций каждый раз»? Бессмысленное занятие. Мы никогда не получаем ответов на свои вопросы. Есть некая особенная форма издевательства над человечеством в том, что нельзя просчитать, сколько карт осталось в уготованных нам колодах. А потому правильных ответов просто не существует. Говорят, решай сердцем. Ну и как же тогда поймать за хвост вожделенную мифическую объективность, за которой все и всегда гоняются? Журавль в небе…

Сегодня отделение интенсивной терапии спокойно, однако это не значит, что завтра пресловутый «синий код» не будет звучать каждые две минуты. Мечтаю и молю, чтобы состояние блаженной неги продлилось как можно дольше… Часы. Винтик к винтику, и ни одной реанимации. Есть какая-то невероятная прелесть в том, что планы работают. В том, что усилия по их созданию не пропадают понапрасну. В том, что не все сделанное бесполезно и в скором времени потеряет свой смысл.

Но прелестно и прекрасно все не везде, и Архипова я встречаю намного раньше, чем хотелось бы. Не нужно поработать в хирургии всю жизнь, чтобы понять: в слове «долго» надежды бесконечно много, а от слова «быстро» она позорно сбегает.

— Что случилось? — спрашиваю, хватая его за руку.

— Оставь! — на пустом месте взрывается парень, невежливо вырывая локоть из моей ладони. Я не уверена, что таким образом он не пытается отогнать от себя навязчивые видения. Если обвинить в случившемся меня — полегчает. Собственно, пусть кричит. Ничего от его криков со мной не станется… Но Архипов, как я уже говорила, парень хороший, правильный, и, взглянув на девушку, которую он только что чуть не ударил, начинает сожалеть и почти извиняться.

— Жен, понимаешь, я никогда такого не видел. Аорта в момент расслоилась, и кровь начала хлестать так, что Горский побелел как полотно. Сразу стало ясно — девчонку не спасти.

От этой новости мои глаза самопроизвольно наполняются слезами. Сидя утром в кабинете Дмитрия Дьяченко, который подписался под моим некрологом, я не заплакала. Дико оплакивать саму себя, ну вот я и не стала. А девочку — пожалуйста. Она — не я. Она — всего лишь тень, эхо, переотражение… Эмоции те же, но смысл…