Игрок

Например потому, что у меня с собой медкарта с утренними снимками. Я попросила ее у своего врача, чтобы изучить все риски и существующие исследования в области кардиохирургии. Он знает, что в кардио я понимаю меньше него на несколько порядков, но как знаток психологии и давний друг семьи, не отказал. Понимает, что лечить врача, который пытается сопротивляться — настоящий кошмар, и это мы уже проходили.

Лезу в сумку и достаю оттуда карту. Павла терпеливо дожидается, пока я дрожащими руками извлеку заветную бумажку. Картина настолько ясная, что кардиохирургом быть и не нужно. Глаза мечутся по результатам в поисках нестыковок. Дата. Имя. Да что угодно! Думаю, ей было бы проще не любить меня, если бы причины внезапного сумасшествия были не столь серьезны.

— Каков вердикт? — спрашивает, не поднимая глаз. Голос почти не дрожит, молодец, однако. Будто о другом человеке спрашивает. Может быть, и мне удастся таким образом дистанцироваться от происходящего.

— Если операция пройдет удачно, то лет, может, пять, — сообщаю настолько ровно, что Павла осмеливается поднять глаза и жестко заметить:

— А оперировать ты сможешь и того меньше, но все равно потратишь оставшееся на хирургическую практику?

— Да. — Внутри меня уже расцветает надежда, такая хрупкая и прекрасная.

— Не думаю, что ты готова принять такой диагноз, — окончательно взяв себя в руки, холодно сообщает Павла. — А, значит, будешь отстранена от операций, пока специалист не даст заключение о твоей профпригодности.

О, надежда не просто так имеет зазубренные шипы. Я, задыхаясь, лежу головой на руле своей машины и ужасаюсь тому, как может измениться будущее всего за один день. Или как оно может вдруг… просто закончиться. Жизнь — не пленка, увы, не крикнешь человеку в будке, чтобы отмотал назад. А если даже и крикнешь, с чего ты взял, что вторая попытка будет более успешной? Мы не на спортивных соревнованиях, где учитывается лучшее время, мы вообще его тратим бездарно до невозможности. Мечтала стать хирургом, а теперь мне закрыли допуск в операционную. Единственное, на что я надеюсь — попытаться подарить людям то, что хотела бы иметь сама. Годы. Но сегодня под моими руками умер ребенок… И далеко не факт, что смерть девочки — не моя вина. Так за что же я бьюсь?

Стираю слезы пальцами, завожу машину и уезжаю подальше от места краха иллюзий.

За шумом музыки и голосов не слышно мыслей. В баре столько людей, будто сегодня вечер пятницы, хотя на самом деле даже не близко. Популярное местечко. На моей голове воронье гнездо, и ни грамма косметики на лице, но это не имеет значения, когда ты единственная одинокая девушка во всем баре. Я сижу практически в центре гигантской мишени, и, если бы никто не попытался выстрелить, я бы, пожалуй, разочаровалась в мужчинах.

— Чем тебя угостить? — спрашивает стрелок. Смотрю на него и не удивляюсь. Симпатичный, молодой, уверен, что всегда поражает цель. Но только это ему и интересно. Соревнование. А мне до его азарта никакого дела.

— Ты не в моем вкусе, — отворачиваюсь я к своему джин-тонику.

— А кто в твоем?

Правильный вопрос. Этот парень настолько уверен в собственной неотразимости, что не может смириться с промахом. Даже если цель не поражена, результат можно подделать. Отличное решение.

Но мне задали вопрос и ждут ответа, а потому я скольжу взглядом по мужчинам, которые сидят за барной стойкой. Цинизм, достойный хищницы, а ведь я совсем не такая. Однако в меде отлично начитывают психоанализ, и я вижу болезни душ, прорывающиеся на поверхность посредством манер и привычек. Так можно ли остаться безразличной к симптомам, для лечения которых не подходят ни стероиды, ни антибиотики?

Первого из собравшихся, скорее всего, бросила подружка. Такие не в моем вкусе. Они ищут утешения в чужих глазах, ушах, улыбках, а иногда и не только. Второй — женатый искатель приключений. Разве может быть интересным человек, который не в состоянии развеселить даже себя, не прибегая к помощи выпивки и сомнительной компании? Тоже нет. А вот третий мужчина… ему около тридцати восьми, он не так уж и красив, не слишком высок, но уверен в себе. Он состоявшийся человек, который может не только брать, но и отдавать. Мне даже становится интересно, каким ветром его занесло во двор чудес (в Средние века название нескольких парижских кварталов, заселённых нищими, бродягами, публичными женщинами, монахами-расстригами и поэтами). На мгновение он поднимает голову и встречается со мной глазами. Огонек в них ни с чем не спутать. За таким можно идти, точно за путеводной звездой. И не потеряешься.

— Он, — указывая я на мужчину стаканом.

— Ты, должно быть, шутишь, — фыркает мой собеседник.

На первый взгляд сам он намного эффектнее. Выше, крепче, самоувереннее, эгоистичнее, и в принципе не в состоянии взять на себя заботу ни об одной женщине этого мира. Даже такой, у которой нет моих проблем. Потому что его единственная беда, любовь и интерес — он сам. Я бы хотела приложить ладонь к его груди, чтобы удостовериться, что сердце там не такое крошечное, как кажется. Или вырвать и отдать тому, кто этого больше достоин. А что, мысль отличная, так и поступим:

— Я абсолютно серьезна. Он лучше тебя, — безмятежно улыбаюсь.

Под действием алкоголя и атмосферы коллективной деградации узел в груди потихоньку развязывается. Я такая не одна, и от этого легче. Мерзкая мысль. Но не время и не место для самобичевания.

— Да ладно, не ломайся, — усмехается парень, окидывая меня оценивающим взглядом и фамильярно заправляя волосы мне за ухо. Ему нравится то, что он видит. Сто восемьдесят два сантиметра сплошных костей. Современным мужчинам это по душе. Спорю, узнай он о безобразном шраме у меня на груди, сбежал бы быстрее, чем я из операционной. Весь в крови, которая лилась бы из глаз, раненных чужим изъяном. Они так девственны, что замечают сплошь округлые линии, а для меня сегодня имеет значение только одна — прямая, почти по центру груди. Мы настолько разные, что не должны были встречаться вовсе.

— Я не стану с тобой спать, — предельно прямо сообщаю. Нет у меня больше времени на то, чтобы юлить, лукавить и притворяться не той, кто я есть на самом деле.

— Ты же здесь с определенной целью. С иными намерениями женщины по барам не ходят. Кстати, я могу заплатить… — Отличный вывод. Если он пришел сюда из-за зуда в районе ширинки, то иной причины и быть не может; и в попытке сдержать яд я горю и пылаю, перекатывая на языке жар рвущихся наружу оскорблений. Но я врач, и знаю, что горячка лечится льдом.

— Сколько готов предложить? — бросаю беспечно.

Он надеется на согласие или крик, после которого выйдет из нашего поединка с победной улыбкой. Первый случай и разбирать не стоит, а в последнем — сможет назвать меня недотр*ханной закомплексованной стервой, и его друзья это объяснение примут на ура. Но мои проблемы связаны не с эпитетами. Жизнь меня устраивает целиком и полностью — настолько, что даже мысль о ее потере невыносима.

— Ну… — мигом теряется стрелок. — Тысяч пять устроит?