Страница 3 из 7
– Сука, – делает он лаконичный вывод. А у меня даже нет сил пошутить, кого именно он назвал «сукой» – мою бывшую жену, мать, о которой он только что вспомнил, жизнь, кошку, которая случайно роняет с подоконника блюдце или же вообще меня.
Мне почему-то сразу становится стыдно перед отцом. Не оправдал. Не достиг. Не смог. Опять не получилось. Прости меня, папа. Я так хотел быть похожим на тебя, но я не виноват в том, что все детство у меня перед глазами была картинка семьи из разряда «раз и навсегда». Мои родители сидели в школе за одной партой, после этого поступили в один и тот же институт. На третьем курсе они поженились, а на четвертом родился я. Если бы Лиза не уехала в Москву после выпускного, я бы тоже сделал так. Я бы сделал так, как ты, папа. Но у меня не получилось. Опять не получилось.
***
Четверть двенадцатого. Старый новый год. Ненавижу зимние праздники.
Сижу у себя дома на новом диванчике, курю. Зачем мне этот диванчик, зачем Полина заставила меня его купить за неделю до того, как уйти? Не получилось сократить количество сигарет, опять почти пачка за сутки. Хотя нет. Удалось. Еще неделю назад было почти две пачки.
Скоро развод.
Жутко хочется тепла и ужасающе пугает возможность новых отношений когда-нибудь. Мне очень тяжело. Я не понимаю, почему. Потому что меня бросили? Да. Потому что мне врали? Вероятно. Но больше всего мне больно и тяжело от того, что ничего не получилось. Поля все дальше, уже через десять часов она будет в дома. Я не знаю, что она и кому рассказала, и мне на это наплевать, если честно. Я знаю, что я всегда был с ней честен. И другого мне знать не надо.
Как ни странно, уже получается многое анализировать. Я знаю, что я сделал не так. Но я так же знаю, что прошлое на то и прошлое, что прошло и надо попробовать начать строить нового себя. Я не затухаю, не загниваю, веду себя как обычно: много курю, сижу в сети и смотрю телевизор.
Сегодня я проспал десять часов с перерывом в час. Проснулся ночью с комом в горле и был готов плакать или умирать. Не стал. Потом были ужасные сны, в половине из которых Поля меня бросала.
Но после этого я проснулся в полдень в бодром и спокойном расположении духа.
А потом пошел разглядывать вещи, которые она не забрала. Зачем-то оставила серую кофту, старый зонтик, а в сумке под столом – куча ее домашней одежды. Вчера Глеб предложил сжечь эти вещи, а Наташа засмеялась. Пока не буду этого делать. Надеюсь, что вернется? Уже не думаю, что хочу этого.
На столе лежит ее блокнот. Тот, который я купил ей на день рождения. Почему-то только сейчас, смотря на него, я начинаю понимать, как ей было тяжело. От всего. И не знаю, как она так долго держалась. И больше всего не понимаю – зачем.
Кстати, забрала все кольца, что я ей дарил. А обручальное оставила. Не понимаю, почему. Может и задам вопрос. Но только если напишет первая. А она напишет, потому что я просил сообщить, как доедет. И когда напишет отвечать ей я, конечно, не буду.
Практически уверен, что думает обо мне. Всю дорогу думает обо мне. Потому что люди не меняются. По телевизору прозвучала фраза «зона комфорта». Прелесть какая.
Мне надо научиться самому управлять своей жизнью. Как это сделать – пока не очень понятно.
На кухне открыто окно, потому что я курю в комнате. Оттуда веет холодом, уже все ноги промерзли насквозь.
До Доктора Ани не дозвониться и немного хочется спать. А спать страшно.
Вчера заезжали в гости Глеб с Наташей. Ребенка они предусмотрительно оставили у бабушки. Когда я попрощался с ними у своего дома и пошел к парадной – так захотелось плакать, сил нет. Люди иногда принадлежат людям. Это то вымораживает, то радует, то отходит на задний план. У них, кстати, так же: то Глеб находит новую девушку, то возвращается в семью. А иногда он и сам уезжает в деревню недели на две и никто, даже я, не знает, чем он там занимается. Где-то глубоко в душе появляются отблески надежды, напоминающие о кайфе одиночества. Можно поскорее, пожалуйста?
Я открываю книгу, которая лежит на полу. Оказывается, это сборник Маршака. Подсознание подсказывает, что надо погадать, я открываю томик на середине и вижу «Ищут пожарные, ищет милиция». Дальше мне читать уже не хочется, да и наизусть я все помню. Поэтому я просто начинаю плакать.
Вчера вечером, когда Глеб пытался привести меня в чувство, я заметил, что Наташа – будто его тень. Не потому, что она такая же высокая как он, а потому что ее можно не заметить, если пристально не смотреть. Весь вечер сидела, пила чай. Иногда хихикала, если Глеб шутил. Никакой поддержки от нее я лично не получил. И с Полиной она, кстати, так и не подружилась. Может быть ей вообще на меня плевать?
– Так если тебя родители в детстве научили, что раз и навсегда, что ты можешь поделать? – Глеб рассказывает мне очевидные вещи, которые понятны даже, наверное, Наташе. – Они всю жизнь вместе были. Прямо вот как в книжках: пока смерть не разлучила. Ты даже если сам так не хотел, ты все равно так хотел, неужели ты не понимаешь?
Голос Глеба как обычно спокоен. Даже крушение семьи его лучшего друга не вызывает никаких эмоций. Хотя то, что для меня – крушение, для него, вероятно, будни. Еще месяц назад ссора с Наташей была повесткой каждого нашего с ним разговора. Теперь же он – семья. Видал, дружище, даже у тебя рухнуло, а у меня – вон, сидит, чай пьет. И молчит. Вот такая семья. Крепкая, сильная. Настоящая. Интересно, а Наташа тоже так думает? А все его любовницы?
– Это все в детстве закладывается, чтобы как в книге – листочек к листочку, вплотную. – повторяется Глеб, открывая свою внутреннюю энциклопедию очевидного и вероятного. – Не убий, не укради. И семью себе заведи. Чтобы вплотную. – Он игриво двигает бровями, берет со стола маленькую коробку, трясет ею над головой как бубном и заговорщицки шепчет. – Канцелярские скрепы.
На следующее утро я принимаю четкое решение, что хаос, владеющий моей жизнью, закончится в тот же день. Я даже причесываюсь, впервые лет за двадцать. Как на праздник.
На развод.
Я проснулся новым и почти свободным человеком, но при этом все ещё женатым. Этот вопрос нужно решить как можно скорее. Как интересно получилось: Полины уже нет рядом, но я все равно делаю что-то для нее. И за нее. Все повесили на меня. Или я повесил. Теперь уже не так важно. Я выхожу из квартиры. Я выхожу из дома. Я сажусь за руль автомобиля. Я выезжаю из двора. Я еду по дороге.
Из оцепенения меня выбивает звук клаксона. Он такой громкий, что будильник, выдергивающий меня по утрам из тревожного сна, на его фоне кажется комариным писком. Мне в лоб летит КАМАЗ.
То есть самый настоящий КАМАЗ. Огромный, старый, с оранжевой кабиной. Я резко выкручиваю руль в сторону правой обочины, не успев даже мысленно выругаться.
Интересно, сколько я ехал по встречке? И как мне повезло, что на дороге так мало машин. Абсолютно пустой мозг никак не может угнаться за адреналином, подступившим через мгновение, и я не понимаю, чем забить голову, чтобы успокоиться. Голова пустая, пустая, пустая. Попытаться убедить себя радоваться тому, что жив? Да кому нужна такая жизнь. Я на всякий случай ощупываю свое лицо. Вроде бы все на месте. Ну что ж, выжил, а теперь езжай и разводись.
Я еду по дороге.
Подпись. Печать.
Улыбка девушки. Ух ты какие очки! В роговой оправе. Интересно, из чьих рогов она сделана? Надеюсь, не из моих.
Я выхожу из кабинета. Я выхожу из коридора. Я выхожу на улицу.
Мне тяжело дышать. Мне почти не вдохнуть. Мутит со страшной силой. Взмок, сердцебиение ускорилось, ноги-руки ледяные, задыхаюсь. Я вспоминаю, что у моей прабабушки была жестокая астма каждую весну и в панике пытаюсь просчитать, может ли заболевание проявиться не с самого детства, а через несколько десятков лет. От врача во мне только щепотка генов давно умершей бабушки, поэтому каждый виток размышлений приводит все к большей панике, и я начинаю безудержно кашлять.
Первая паническая атака случилась у меня в возрасте лет двадцати трех, аккурат под новый год. Тогда я еще не мог понять, что это такое. Дикое переутомление на работе, неуверенность в себе, постоянный стресс от ругани с Полиной, недосып и огромное количество алкоголя сделали свое дело. Тридцать первого декабря, в гостях, я обнял друзей, сел в кресло, поскольку закружилась голова и начал отключаться. На секунду показалось, что я умираю, но не было ни страха, ни паники. Они пришли через пять минут, когда ко мне подлетел боевой товарищ и с воплями утащил на кухню, где разболтал сухой витамин С в стакане воды и приказал выпить залпом. Помогло, черт возьми, даже виски до утра умеренными количествами потреблял.