Страница 10 из 18
Флорентийцев этот камень заинтересовал настолько, что они стали различать его разновидности с характерными, едва заметными особенностями и дали собственные имена различным его вариантам, величая наилучший «пьетра дель фоссато», а другие – «пьетрасерена» и «пьетрафорте»[81]. Микеланджело, обладавшей невероятной чуткостью к текстуре и цвету камня, пошел еще дальше и не ограничился этими общими наименованиями. Он знал, что в любой каменоломне, в любом слое можно добыть совершенно неповторимый, отличный от других материал. В договоре на изготовление лестниц и двух дверей для библиотеки, которую Микеланджело строил в Сан-Лоренцо в двадцатые годы XVI века, мастер особо подчеркивал, что ему надобен «пьетрасерена» того же цвета и вкуса (colore et sapore), что и прилагаемый образец[82]. Камень он описывает, используя чудесное слово «вкус», словно говоря о яствах, и тем самым подчеркивая его чувственную природу.
Две волюты из пьетрасерена. Деталь вестибюля библиотеки Лауренциана во Флоренции. Ок. 1526–1534
Проектируя здания в Риме, Микеланджело внимательно следил за качеством местного камня, травертина, известкового туфа с оригинальной ноздреватой, желобчатой поверхностью, столь же отличающегося от флорентийского песчаника, сколь ростбиф – от фуа-гра. Возведя из травертина стены собора Святого Петра и дворцы на Капитолийском холме, Микеланджело показал в самом выгодном свете его неровную, шершавую текстуру.
Скульптуры он высекал только из лучшего белоснежного, чистейшего мрамора, известного под названием statuario и добываемого преимущественно в нескольких каменоломнях к северу от Каррары. По мнению ваятеля и ювелира Бенвенуто Челлини, даже этот мрамор, лучше всего подходящий для скульптуры, имел по крайней мере пять или шесть «сортов», от первого, с «очень крупным зерном», до нежнейшего, который он описывает как едва ли не напоминающий «оттенком» человеческую «плоть», «самый ровный, самый красивый и самый податливый из всех, что попадаются на свете»[83]. Микеланджело славился своим умением определять качество выбираемой каменной глыбы, еще находящейся в скальной породе.
С 1516 года, занимаясь масштабными архитектурными проектами во флорентийской церкви Сан-Лоренцо, предполагавшими добычу, перевозку, раскрытие и высечение огромных объемов мрамора и мачиньо, большинство каменотесов Микеланджело нанимал в Сеттиньяно. Историк искусства Уильям Уоллес установил, что многие члены его команды «жили на расстоянии километра, а более половины из них – всего в нескольких сотнях метров от дома, где Микеланджело провел детство»[84].
Тесный и сплоченный круг друзей и соседей в Сеттиньяно и в квартале Санта-Кроче создавал ту атмосферу, в которой рос маленький Микеланджело. Однако вскоре он примет два неожиданных решения, которые придутся чрезвычайно не по вкусу его семейству: первое – перебраться в мастерскую художника, а второе – отправиться ко двору Лоренцо Медичи.
Глава третья
Мятежный ученик
Чего ожидает ученик от наставника? Я расскажу вам. Наставник извлекает из своего сознания образ, который рука его переносит на бумагу, и образ сей несет на себе отпечаток его идеи. Ученик внимательно созерцает рисунок и пытается подражать ему. Так постепенно он овладевает стилем учителя…
Надежная опора вдохновенью
Была дана мне с детства в красоте, —
Для двух искусств мой светоч и зерцало.
Мазо Финигверро. Мальчик за рисованием. Ок. 1460
Подобно многим своим современникам[87], Микеланджело верил в астрологию. Упоминание звезд в любовной поэзии, одним из признанных мастеров которой Микеланджело сделался в XVI веке, было своего рода конвенцией, жанровым клише. Однако в нескольких случаях поэтические аллюзии, отсылающие у Микеланджело к образам небесных светил, имеют[88] более глубокий смысл. Одно такое стихотворение написано изящным, элегантным почерком на голубой тонированной бумаге: это единственный стих, запечатленный Микеланджело столь изысканным образом. Он начинается так: «Мне ниспослала зренья остроту / Звезда моя: сподобился узреть я / Чудесную Вселенной красоту»[89]. Внизу листа, под стихотворением, Микеланджело добавил: «Delle cose divine se ne parla in campo azzurro» («О божественном следует писать не иначе как на небесно-голубом фоне»). Голубой был цветом небес, одеяния Мадонны и самого дорогого на свете пигмента – лазурита.
В терминах астрологии, сколь бы антинаучной она нам сегодня ни казалась, было принято обсуждать прирожденные способности и склонности человека: в этом отношении она выступала как нечто сродни генетике или психологии (и, как мог бы съязвить современный циник, примерно с таким же успехом). Поэтому, используя астрологические образы, Микеланджело, в сущности, говорил, что наделен талантом замечать и постигать красоту – не просто поверхностную прелесть, а глубокое, духовное свойство бытия, по мнению Микеланджело дарованное непосредственно Богом. Если интерпретировать это его утверждение так: «Я обладаю редкостным талантом, который невозможно объяснить ни воспитанием, ни средой, ни наследственностью», то, по-видимому, Микеланджело не слишком ошибался.
Можно заключить, что Лодовико Буонарроти, сам не отличавшийся честолюбием, надеялся, что сыновья его достигнут большего. Впрочем, эти чаяния по большей части обретали форму жалоб и сетований. Одно из самых ранних сохранившихся его писем, написанное в феврале 1500 года, было адресовано Микеланджело, который в то время жил в Риме и, вероятно, завершал последние детали своего первого великого шедевра, «Пьеты».
Несмотря на то что предшествующее письмо Микеланджело утрачено, в нем он явно напустился на отца с обвинениями, стеная, что все кому угодно только и норовят причинить ему страдания, – так он поступал всякий раз, когда работа доводила его до пределов изнеможения и тревоги. Лодовико не остался в долгу и ответил тем же. Можно предположить, что именно от него Микеланджело унаследовал склонность к вспышкам гнева и буйному поведению.
Лодовико писал, что в преклонном возрасте пятидесяти шести лет, имея пятерых сыновей, он одинок и рядом с ним нет «никого, кто оказывал бы хоть какую-то помощь, хоть чем-то поддерживал, хотя бы подал стакан воды» (его вторая жена Лукреция умерла за три года до описываемых событий). «Я вынужден приготовлять еду, мести полы, мыть посуду, печь хлеб, заботиться обо всем, тратить на всевозможные домашние дела силы физические и душевные, будучи в добром здравии и в болезни»[90]. В придачу он до сих пор содержит четверых из пятерых своих взрослых детей. Вероятно, Микеланджело уже посылал домой из Рима деньги, но Лодовико все же приходилось выполнять работу, которую он считал унизительной.
Своеобразный моральный шантаж, к которому прибегает здесь Лодовико, – излюбленное средство психологического давления, используемое родителями на протяжении столетий. Так, например, в письме он сетует, что всем пожертвовал ради своих сыновей, отвергая из любви к ним многочисленные возможности, которые дарила ему жизнь, что всегда ставил других превыше себя и всегда думал о себе в последнюю очередь.
81
О мачиньо см.: Wallace. Michelangelo. 1994. P. 147–150.
82
Цит. по: Ibid. P. 149.
83
Челлини Бенвенуто. Трактат о скульптуре / Пер. с ит. Ю. Ильина // Челлини Бенвенуто. Жизнеописание. Сонеты. Трактаты. СПб.: Азбука-классика, 2003. С. 594.
84
Wallace. Michelangelo. 1994. P. 37.
85
Цит. по: Ames-Lewis. P. 36.
86
Пер. с ит. А. М. Эфроса (Микеланджело Буонарроти. Указ. соч. С. 559).
87
О гороскопе Микеланджело и астрологии той эпохи см.: Riggs, по тексту.
88
Кондиви говорит о «великолепном гороскопе» Микеланджело, указывая, что дитя, родившееся под такими звездами, будет наделено «благородным и возвышенным талантом, который позволит ему восторжествовать в любом начинании, особливо же усовершенствоваться в тех искусствах, что призваны радовать зрение, слух и осязание». Увы, поскольку, определяя дату рождения мастера, он ошибся на год, с точки зрения астрологии все его расчеты несостоятельны.
89
Barkan, 2011. P. 93–94.
90
Cart. I. P. 7–8. No. V (письмо датировано 14 февраля 1500 года).