Страница 47 из 52
Но интуиция не подвела. Додавили ведь Рамзана всем селом, всем родовым кланом. Не знаю, чего там было больше — просьб, угроз, но нам передали обмен в одиннадцать часов дня одиннадцатого октября.
Нам утром еду принес тот сорокалетний мужик, который заставлял меня переписывать последнюю записку насчет расстрела в ноябре.
Сам, без просьбу сообщает:
— У тебя, полковник, может кое-что получиться. В Москве задержали мафиози, и тебя хотят перекупить его подручные. Возможно, тайно переправим тебя в Москву, а мафия пусть разбирается с тобой дальше.
И — все. Снова — крышка, семь мешков под спуд, граната на особо ретивых.
Радоваться? Страшно. Еще неизвестно, что за мафиози и какие условия они выставят за мою свободу. И как переправят в Москву? В багажнике машины? Тайными тропами? Сколько это займет времени? Почему мафия прокрутилась быстрее, чем наши оперативники?
Нет, предложенный вариант — далеко не лучший. У мафии разговор еще короче, чем у боевиков. Не успели, наши — не успели…
Днем приехала машина из лагеря: неподалеку от нашего люка сложили гору оружия — от крупнокалиберных пулеметов до пистолетов и патронных цинков. Накрыли масксетью. Все это отследили через «перископ», и сообщение о моей перепродаже стало расплываться. Уже столько раз свобода была «вот-вот».
Из рассказа полковника налоговой полиции Е.Расходчикова:
В одиннадцать Рамзан стоял на «стрелке»
— А где Иванов?
— Деньги утром, стулья — вечером, — показал знание «Двенадцати стульев» главарь. — Сначала вы выполняете наши условия.
— А я с тобой буду говорить только после того, как напротив посадишь Иванова и я увижу, что он жив.
— Так не получится. Условия диктую я. Стулья.
— Условия будет диктовать ситуация. А она такова, что завтра я улетаю в Москву. Вместе с Мусой. И ты со своими проблемами можешь остаться один на один. И на сколь угодно долго.
— Ну ты крутой, размахался. Иванов жив, но далековато. Его надо еще привезти.
— Поехали привезем вместе.
— А не боишься? — Непримиримый вытащил пистолет, снял с предохранителя.
— Да вроде нет, — достаю гранату, выдергиваю чеку — Если что, ни твоя, ни моя.
— Ну ты брось, брось. Еще нечаянно отпустишь. Нам надо еще кое с кем посовещаться. Подожди.
И исчез Проходит час, второй, третий Я дергаюсь, но больше не за себя, а за Москву и Моздок, знаю, все руководство во главе с директором сидит у телефонов, все знают про одиннадцать часов, а тут еще конь не валялся. И связи никакой, одна граната в руке. Гена, Саша и Бауди стоят чуть в стороне, если пойдет провокация, чтобы не уложили одной очередью. И с места ведь не уйдешь, другого раза может не повториться.
Мимо проскакивают машины, ясно — идет проверка. Убежден, что весь район оцеплен, и надежда только на родственников Мусы, которые пообещали по горскому обычаю не дать гостей в обиду. А тут уже и темнота подступает.
Рамзан явился в сумерках, с дополнительной охраной.
— Ладно, будет тебе Иванов. Но чуть позже.
Все ясно они ждут ночи.
За миской для ужина пришли как обычно. Я подал посуду в открывшийся люк, но сверху бросили маску:
— Живо надевай и наверх. Быстрее.
От волнения долго не могу всунуть ноги в туфли. Жизнь снова, как в момент взятия в плен, круто меняется, и куда вынесет волна, одному Богу известно. А тот заранее еще никому ничего не сообщил.
Хочу попрощаться с ребятами, но сверху хватают за руки и выдергивают наверх.
— Скажи «асмелляй», — успевает прошептать Борис. С мусульманского на христианский — это что-то вроде «Господи, помоги».
«Господи, помоги. Асмелляй».
Маска на голове. Я вверху. Куда-то ведут, заталкивают в легковушку. По бокам, упирая автоматы в бок, тесно усаживаются невидимые и молчаливые охранники.
Выезжаем со двора и мчимся по трассе. Затем сворачиваем в лесок, пересекаем его, вновь трасса. Резкая остановка. Высаживают, перегоняют в другую машину. Снова дорога. Все молчат, но напряжение витает в воздухе. Боятся провокаций?
Наконец съезжаем на обочину, меня вталкивают в третью машину. Мимо по грассе проносятся авто, некоторые дают короткие сигаалы — идет проверка. Кому же меня передадут? Где передадут? Кто они, новые хозяева?
— Холодно, — втискивается охранник ко мне на заднее сиденье.
— Одиннадцатое октября. Осень, — осмеливаюсь ответить. А скорее, провоцирую на дальнейший разговор. Тороплюсь узнать хотя бы что-нибудь из своего будущего. Которое им-то наверняка известно. И которого, если честно, боюсь.
— А ты откуда знаешь дату? — удивился кто-то с переднего сиденья. — Дни, что ль, считал?
— Сегодня сто тринадцатый день плена, — подтверждаю удивление.
Пауза. Решают, что сказать. Ну?!
— Считай, что последний.
Последний — чего?
— Тебя сейчас меняем. — Это я уже знаю. — Спросить напоследок чего хочешь?
— А… ребята? Я чем могу им помочь?
Вопрос из серии предварительных заготовок: если начнут давать советы, значит, есть надежда…
— Если есть желание, передай их родным, что сумма, которую мы назвали, остается прежней. Имя посредника, способного нас отыскать, они знают. Но без денег пусть лучше никто не появляется.
Помню:
«Даже если сам Аллах спустится за вами, но спустится без денег, — расстреляем и Аллаха!» И песню выучил:
Пустой карман не любит нохчи,
Карман командует: вперед.
Но сейчас главное для меня — то, что боевики дают советы. Играть в чувства им нет никакого смысла, значит, в самом деле можно на что-то надеяться? Вот только кому продадут-отдадут? Мафиози в лесу или глухой деревне жить не будет, возможно, что вывезут в сам Грозный. Только были бы там свет и тепло. А как переправлять в Москву, наверняка перед сделкой продумали. Если подключат к разработке операции и меня и раскроют хоть половину карт — а на это надо бы намекнуть! — сам рассчитаю все варианты и моменты передачи. После всего пережитого попасть под пулю из-за чьего-то недосмотра и куриных мозгов совсем не хочется. Надежда только на себя. Нужно с этой секунды держаться очень настороженно и при любой опасности или оплошности прыгать в сторону. От автоматной очереди, от нового мешка на голову и очередных дней и месяцев неволи. Боевики правы: сегодня последний день. Впереди — или новая жизнь, или ее конец. Третьего не дано. Третьего не хочу.