Сами вы жертвы!

Опять словечко «допрашиваться». Моя русачка упала бы в обморок. Но я не из таковских. Если бы я постоянно в обморок падала, то не смогла бы сейчас писать вот эти воспоминания. Типа мемуары, как пишут все великие люди. А то, что я стану великим человеком, тут уж не сомневайтесь. Криво улыбнувшись, я уселась на первое попавшееся прикрученное к полу кресло. Интересно, у них тут деревянные кресла воруют? На мне джинсы старые, мне все равно, испачкаюсь или нет. Рядом с собой я положила свой рюкзак. Зеленую шапку, которую я очень люблю, я наконец стянула с головы и сунула в рюкзак. Куртку расстегнула. Анна Сергеевна о чем-то переговорила с толстой теткой, и та ушла, а Анна Сергеевна сняла свое черное модное пальто и села рядом со мной на такое же кресло. Под пальто на ней оказался широкий свитер «оверсайз» светло-кофейного цвета и черные брючки в обтяжку.

– Давай знакомиться, – улыбнулась Анна Сергеевна.

– Мы знакомы, – ответила я ей, очаровательно улыбнувшись, показав все двенадцать брекетов на верхней челюсти, да еще с зелеными подушечками.

– Я – Маргарита Кулешова, две тысячи седьмого года рождения, а вы – Анна Сергеевна.

– Все верно, – снова улыбнулась Анна Сергеевна. – Я подростковый психолог, работаю с детьми, которые подверглись насилию. Мы немного подождем тут твою маму и приступим к допросу, так?

Я кивнула. Можно подумать, у меня был выбор.

– Я смотрю, ты брекеты носишь? Хочешь иметь красивую улыбку? – продолжила Анна Сергеевна. Она явно хотела установить контакт со мной.

– Нет, это мама хочет, чтобы у меня была красивая улыбка, и она инвестировала бабушкину пенсию в мой рот.

Анна Сергеевна заливисто засмеялась, явно оценив уровень моего юмора. Что ж, зато она убедилась, что я не нахожусь в состоянии фрустрации.

– Расскажи, в каком ты классе и с кем ты дружишь из одноклассников, – продолжила Анна Сергеевна.

– Я учусь в пятом классе, и я ни с кем из одноклассников не дружу, – ответила я ей, также нахально продемонстрировав брекеты.

– Вот как? – удивилась психолог, – это редкость. Такая общительная девочка, и нет друзей?

– Я не сказала, что у меня нет друзей, – улыбнулась я снова. – Я сказала, что я ни с кем из одноклассников не дружу.

– Да, я поняла… Ммм… Ну, а как ты учишься? Ходишь ли на какие-то кружки, секции? продолжила психолог.

– Нормально учусь. Занимаюсь пением и на пианино играю. Еще танцую, занимаюсь верховой ездой, играю в лапту, занимаюсь бодибилдингом, снимаю видеоклипы, покоряю по субботам Эверест, съедаю сосиски на скорость, еще у меня есть муравьиная ферма и пятнадцать щенков лабрадора, и также два хомяка Кеша и Глаша, попугай Лариса Петровна и три кошки пятнистого окраса.

– О, не многовато ли для одной девочки? – удивилась Анна Сергеевна.

– В самый раз, – я достала смартфон и ввела пароль. Потом начала просматривать переписку Вконтакте, явно показывая Анне Сергеевне, что мне с ней говорить не о чем.

Анна Сергеевна пристально рассматривала меня, я видела это через челку.

– Ты через класс не перепрыгивала? – спросила она наконец, – ты выглядишь взрослее. И рост у тебя… Ммм… какой рост?

Я демонстративно молчала, тыкая в сенсорный экран. В этот момент я услышала стук каблуков по коридору. Это моя мама мчалась спасти своего рыжего птенца из коварных лап. Влетает к комнату, очки съехали набекрень, куртка расстегнута, сумочка тоже, помада размазалась, и тушь явно потекла. Плакала. Все понятно. Я поднялась и обняла ее. Это было нетрудно. Во мне уже сто пятьдесят два сантиметра росту, а в маме только сто шестьдесят.

Мама, понятное дело, снова начала плакать. Я всегда испытывала жгучий стыд при виде маминых слез. У меня уже выработался рефлекс, как у собачки Павлова. Мама плачет – мне стыдно. Проиграла Россия в чемпионате мира по футболу, мама плачет – Рите стыдно. Кто-то разбил склянку духов «Ив Роше» (точно не я), мама плачет – Рите стыдно. Теперь мне стало стыдно снова. Меньше всего я ожидала, что мама расплачется при посторонних. И я начала ее утешать, что-то бубнила и даже погладила по мокрым волосам. Мама неожиданно улыбнулась мне и сказала: «Надеюсь, что всё скоро закончится». Ага, как бы не так!

Толстая тетка оказалась следователем. Она промурыжила нас в своем кабинете почти полтора часа, выпытывая всякие подробности. Не на ту напала! Мне ужасно хотелось есть, мне хотелось домой и не хотелось никаких подробностей. Ничего толком не добившись, толстая тетка и Анна Сергеевна отпустили нас. Когда мы ехали домой, то Игорь сказал, что у меня состояние фрустрации и что это пройдет нескоро, главное, на меня не давить, но и не делать вид, что произошло что-то страшное. Я ни в чем не виновата, и не надо меня наказывать. Это ему посоветовала Анна Сергеевна. В общем, типичный случай с названием «На-контакт-не-идет».

На следующее утро меня не пустили в школу, и это не могло не доставить мне дикой радости. Я продолжала лежать в кровати, а мама осталась со мной дома. Она жарила, парила и варила. Ибо только так мамы представляют себе рай для детей. Интернет у меня не отключили, смартфон не отобрали (а могли бы). А вот это уже точно – рай. Но раз Игорь сказал, что я ни в чем не виновата, то и наказывать вроде бы не за что. Провалявшись полдня на диване со смартфоном, я изрядно отлежала себе все бока. У меня на полчетвертого был назначен бассейн, и его мне пропускать совершенно не хотелось, но мама была настойчива. Она сказала: «Отдыхать так отдыхать!» и впихнула в меня изрядный кусок домашней пиццы. Потом, увидев, что я совершенно расслаблена и даже слегка увяла от переедания, она подсела ко мне и доверительным голосом сказала: «Ну, маме-то ты можешь все рассказать, доченька». Я обреченно вздохнула. Да, недолгим было счастье покоя.

– Мама, мне нечего тебе рассказать, я почти ничего не видела и не запомнила.

– Понимаю, ты сильно испугалась, доча, но всё уже позади. Надо просто забыть о плохом.

– Вот я и пытаюсь.

–Ну-ну. Я не это хотела сказать, я хотела узнать, как все это было, я же переживаю, мне же надо знать, я же мать.

Я поняла, что мне не отвертеться, и решила, что надо быть максимально краткой в своем рассказе.

– Ты меня будешь ругать?

– Господи, нет, конечно!

– Ну, я шла в музыкалку, уже опаздывала, не поела. Нас задержала русачка, сказала, что надо в тексте ошибки исправлять. Я вышла, уже никого не было из попутчиков. Пошла мимо сосен, вдоль дороги. Иду себе, иду. Смотрю: стоит машина, белая, длинный корпус. И трясется. Дверь сбоку открыта. А там Лерка. Наполовину в машине, ноги – на улице. Я ее по куртке узнала и по дурацким кроссовкам с фонариками на подошве. Ну, я и подошла к Лерке, дернула ее за ногу. Она от испуга заорала. И тот мужик тоже заорал.

– Какой «тот мужик»? – мама умела вычленять главное.

– Тот, который на прошлой неделе показывал мне фотографии на телефоне.

– Риточка, лапочка, какие фотографии? Я не знала ничего про фотографии!

– Это на прошлой неделе было, я шла на кружок, так же точно. Шла одна, вдоль дороги. Меня позвал тот лысый мужик в серой ветровке и сказал мне, чтобы я посмотрела в его телефоне, сколько там времени. Типа он не видит. Я посмотрела на экран его телефона, а там была фотография.

– Какая фотография? – глаза у мамы стали похожи на блюдечки.

– Фотография мужика в голом виде.

Мама закрыла рот рукой, а глаза у нее стали еще круглее.

– Рита, – сказала мама, опомнившись, – ты ничего не придумываешь?

–Нет. Зачем мне?

–Ты мне раньше ничего об этом не говорила.

– Ну, мало ли, не говорила.

–И что там была за фотография?

–Ну, обычная фотография. Стоит мужик голый. В руках какая-то тряпка. А на другой фотографии…

– Там еще и другие фотографии были?!

– Были. Он начал листать экран, и там были другие фотографии.

– И что там было?

– Там был этот мужик, все время голый.

– И что ты сделала?

– Я ему сказала, что он придурок, и пошла дальше.