Сами вы жертвы!

Ирина Соляная

Сами вы жертвы!

Я – трудный подросток. А вы думали, что признать это будет трудно? Ничего подобного. Признать легко, а вот жить с этим – увы, не очень.

Во-первых, я – рыжая. Вы никогда не задумывались, что рыжие – это особенные люди? Я в этом уверена. Если в классе пять брюнеток, три шатенки, десяток русых, то кто их замечает? Но стоит появиться одному рыжему, все сразу обращают на него внимание. «А, это тот, рыжий» или «Та самая рыжая» – сразу понятно, о ком ведется речь. Я – рыжая. Меня все знают в младшей школе – и ученики, и учителя. Есть разная степень рыжести, но мне досталась самая противная – кудрявая и конопатая. И потому самая запоминающаяся.

Во-вторых, я хулиганка. Глядя на своих родителей, я думаю, что природа сыграла с ними злую шутку. Быть рыжим – значит быть хулиганом. Это однозначно! Ярлык на тебя навешивают сразу же, ты даже сопротивляться не подумаешь. Взрослым виднее. Потом, раз у тебя переходный возраст, то твое личное мнение можно сразу назвать хамством. Ребенок может иметь свое мнение, а вот если он его высказал – всё, хам.

В-третьих, я живу в неполной семье. Это усугубляет мое положение в глазах взрослых. У меня есть мама, отчим и папа. Папу я помню плохо, вижу редко. Помню, что он давно-давно называл меня Рыжик. Мы жили в Кубинке, он играл на гитаре, и мы ездили на реку рыбу ловить. Но мама упорно не любит говорить о папе, потому что он неудачник, пьяница и алиментщик. Папа никогда о нас и обо мне не заботился и уж никаких нежностей не выказывал. А мама никогда не ошибается, потому что она – муниципальный служащий. К тому же она руководит целым аналитическим отделом. Отчим у меня нормальный, по крайней мере, не пилит меня. Иногда мы играем в шашки, в «Имаджинариум», он водит нас с мамой в кино. Мы делаем вид, что у нас ужасно нормальные отношения.

В-четвертых, я влипаю то в одну историю, то в другую. И все они, хотя и безобидные, но доставляют хлопот моей маме и ее мужу.

И вот теперь, когда я снова влипла в историю в связи со всеми причинами, которые вам стали известны, я оказалась в полиции. И именно Игорь приехал в полицию и сидит теперь со мной на какой-то облезлой лавочке. Гладит меня по голове и что-то утешающее шепчет. А мама, как всегда, на работе, «муниципальнослужит».

Я в полиции впервые, и я удивлена тому, как тут грязно и тесно. Постоянно звонит телефон, и толстяк с волосатыми лапами отвечает в трубку грозно, но неразборчиво. Передо мной стеклянное окошко с надписью «Дежурная часть», краска облупилась, и буквы выглядят кривыми, ну совсем как в моих черновиках по русскому. На стекле приклеена старая заскорузлая жвачка. Мама часто мне говорит, что я фокусируюсь на мелочах и надо это изживать. Надо воспитывать и развивать в себе привычку видеть главное. Но если я буду следовать ее совету, то я буду думать о том, что недавно произошло со мной, потому что это – главное. А мне думать об этом совершенно не хочется. Поэтому я фокусируюсь на мелочах и вижу, что в углу коридора скрючился какой-то грязный мужик. До него нет никому никакого дела, и он даже пару раз дергался в сторону выхода, но полицейский за столиком рядом бросал на него суровый взгляд и поправлял кобуру. Наконец, этого мужика уводит на второй этаж какая-то толстая тетка в форме. У нее такая узкая юбка, что, кажется, треснет по швам, а ноги обтянуты блестящими колготками, как сосиски в упаковке. Я начинаю улыбаться, но потом спохватываюсь и снова принимаю подобающий унылый вид. Игорь беспрерывно гладит меня по голове, машинально. Это меня сильно раздражает, кажется, что вот-вот дырку протрет в моей макушке.

Мне скучно, мне хочется на улицу, мне хочется кушать. Я бы сейчас съела сладкого пирожка с яблоками. Я прямо вижу, как разламываю пирожок. А внутри мягкие протертые яблоки. Не застарелое столовское повидло, а пропаренные и протертые яблоки. Как у Бабулинки.

И как это меня угораздило влипнуть до обеда! Надо было влипнуть, основательно покушав.

Наконец-то в коридор вбегает молодая женщина, ее шелковый шарф развевается от быстрой ходьбы, и я вижу, что у нее на шее маленькая татуировка в виде веретена. Вы думаете, что я это выдумала? Нет, женщина пробежала мимо меня, пахнув сигаретами и мокрой улицей. Я отчетливо увидела татуировку на шее. Ну, хоть что-то интересное за последний час! Женщина требовательно постучала в окошко дежурной части, показала какую-то синюю книжечку, тяжелая дверь раскрылась, и она исчезла за ней, чтобы почти сразу вернуться за мной.

–Здравствуйте, – порывисто обратилась она к Игорю. – Как ты? – спросила она уже у меня.

Я молчала и во все глаза смотрела на ее татуировку, так как женщина склонила голову ко мне, с высоты своего роста. Ее длинные сережки качнулись почти у моего носа.

– У нее фрустрация? – спросила женщина Игоря.

– Не знаю, – растерянно сказал Игорь и поднялся.

– Анна Сергеевна, психолог, – представилась женщина. – Я поработаю с вашей дочкой перед ее допросом.

– Она мне не дочь, – смущенно сказал Игорь и сильнее обнял меня за плечи. – Я ее отчим.

– Это плохо, – покачала головой Анна Сергеевна, – надо, чтобы при допросе был законный представитель ребенка. А где ее мать?

Игорь начал оправдываться, как-то путано объясняя, что моя мать на работе, выехала за пределы района. Выглядело неубедительно, словно «муниципальноуправлять» для мамы гораздо важнее, чем быть тут со мной, в отделе. Я продолжала рассматривать Анну Сергеевну. Нет, татуировка – это не веретено, я ошиблась. Но что это?

– Что-то не так? – отвлеклась от разговора с Игорем Анна Сергеевна.

– Всё норм, – я подняла брови и помахала ладошкой, а потом кивнула в сторону собеседницы. – Это веретено?

– А… Это? Это не важно… Это … куколка. Ну, такая, от бабочки, – Анна Сергеевна была смущена.

– А, переходная форма от гусеницы к бабочке, – уточнила я, снабдив ответ всепонимающим взглядом. Почему бы и нет. У взрослых могут быть свои заморочки.

К нам со второго этажа спустилась толстая тетка, похожая на ту же, что увела странного мужика несколько раньше. У них там, наверху, инкубатор по производству толстых теток? Зайдешь на полчаса Анной Сергеевной, а выйдешь – пивной канистрой. Тетка направилась к нам и сказала:

– Кулешова Маргарита, две тысячи седьмого года рождения, и психолог Примак Анна Сергеевна пройдут сейчас со мной. Посторонним нельзя. – последняя фраза явно относилась к Игорю.

Он поднялся, на фоне толстой тетки Игорь выглядел и молодым, и каким-то несущественным. О начал что-то объяснять тетке, но она менторским тоном (да-да, я знаю, что это такое, потому что моя мама часто говорила моей же бабушке: «Не надо со мной разговаривать менторским тоном») ответила: «Кулешова Галина Петровна сейчас приедет, я с ней созванивалась».

Удивительно, как можно коверкать глаголы! А еще взрослые борются за чистоту речи. Если вдуматься в глагол «созваниваться», то получится полный бред. Словно стоят две тетки с колокольчиками в руках и пытаются синхронно звонить. Если звон синхронный, то – ура, бейте в ладоши. Но у взрослых не так-то просто, вот они качают-качают колокольчиками, а со-звона и нет…

Так, это я снова отвлеклась на мелочи. А главное – то, что начнется допрос. Если честно, то меня ни разу не допрашивали. В животе заныло. Я и Анна Сергеевна поднялись за сосисочными ногами на второй этаж, а затем по коридору, а затем и на третий этаж и оказались в темном, но просторном зале. Над его входом висела табличка «Актовый зал», а внутри были задернуты темные шторы и стояли рядами привинченные к полу деревянные откидные кресла. Пахло пылью и чем-то старым. Может быть, и мышами. Но я раньше не нюхала мышей и не могу утверждать точно. По крайней мере, при описании этой комнаты мне пришла на ум метафора о мышах. Анна Сергеевна явно удивилась тому, что мы пришли сюда.

– Аня, все кабинеты заняты. Посидите пока тут, пока мать Кулешовой не приедет. Потом допрашиваться начнем.