Страница 9 из 24
Здесь полезно было бы вспомнить и о том, как популярная газета «Московские ведомости» в течение двух лет, начиная с 1873 по 1875 год, из номера в номер публиковала материалы, связанные с судебным делом, которое рассматривается мировым судьёй Серпуховского участка Москвы, по обвинению некой мадам М. Энкен в рукоприкладстве.
В соответствии с полицейским рапортом г-жа Энкен поколотила свою горничную за какой-то проступок, а та возьми да и обратись в суд. Мировой судья, изучив жалобу, обвинил Энкен в самоуправстве и приговорил к административному аресту сроком на 10 суток. И вот тогда уважаемая газета посчитала приговор мирового судьи не иначе, как произволом, обвинив судебное ведомство в крайней неправильности воззрения, «ставящего хозяина и слугу в их взаимных отношениях совершенно на одну доску» и в стремлении «с отправлением правосудия соединить какую-то политическую и социальную пропаганду начал равенства и в то же время неуважения к разным преданиям власти и социальных отличий» (Московские ведомости. 1873).
Мировой посредник граф Л.Н. Толстой продолжал демонстрировать своё отличное от других крапивницких судей отношение к жалобам крестьян, что наиболее отчётливо проявилось при рассмотрении им дела помещика В. Осиповича, который обратился в Тульское губернское по крестьянским делам присутствие с требованием переселить своих крестьян на новые места жительства из-за случившегося пожара. Существо дела заключалось в следующем: 23 мая 1861 года в принадлежавшей ему деревне Хомяковке вместе с «господскими службами» сгорели семь крестьянских дворов, находившиеся недалеко от барской усадьбы. В соответствии со ст. 75 местного Положения «О поземельном устройстве помещичьих крестьян великорусских губерний» помещику предоставлялось право требовать обязательного для крестьян перенесения их усадеб в другое место, если их усадебные строения ранее находились ближе 50 саженей от помещичьих строений.
Вот Осипович и решил воспользоваться случаем для того, чтобы после пожара крестьяне не строились на старых местах. Помещик заявил мировому посреднику Л.Н. Толстому требование о переселении крестьян со старых мест «в проулки деревни», то есть на свободные участки, расположенные между домами в деревне. Такое переселение крестьян очевидно нарушало действовавший строительный устав и создавало опасность в пожарном отношении, только теперь для всей деревни. В таких случаях закон обязывал помещика оказывать переселяемым «вспомоществование», а губернскому съезду надлежало «внимательно обсудить, достаточное ли состояние крестьян», приняв «меры к безболезненному их переселению».
По ст. 85 Положения «новые усадьбы должны быть устроены помещиком на его собственный счёт со всеми постройками, какие находились в старых усадьбах». При этом помещику предоставлялось право взять себе старые крестьянские постройки и выстроить крестьянам новые или оказать переселяемым крестьянам денежную помощь, по соглашению с ними. Кроме того, он должен был освободить переселяемых крестьян на три месяца от работ и других обязательств в свою пользу (ст. 89). В действительности же дело обстояло совершенно иначе: пожар, случившийся 23 мая, уничтожил старые крестьянские постройки, поэтому воспользоваться старым строительным материалом, при перенесении крестьянских усадеб, В. Осипович не мог, а возможности для отпуска крестьянам леса, пригодного для стройки, не имел. Единственная помощь погорельцам, которую он мог себе позволить, – это подворовое денежное пособие по 50 рублей, которое те посчитали недостаточным, так как, по их мнению, было необходимо по меньшей мере по 500 рублей и 200 корней леса для строительства на каждый двор. Надо сказать, что такие мелкопоместные помещики как Осипович были людьми совсем не богатыми. По существующему положению к этой категории относились только те, кто имел не более 20 крепостных душ (до реформы 1861 года) и не более 100 десятин земли в пореформенный период. В соответствии с переписью населения таковых в России насчитывалось 9748. Примечательно, что 24 709 дворянских семей вообще не имели ни крепостных, ни земли, а 106 200 представителей «привилегированного» сословия занимались земледелием наравне со своими крестьянами и при этом, как представляется, отнюдь не по идейным соображениям. Так что, похоже, у незадачливого помещика действительно не было средств исправить ситуацию в деревне после пожара.
Лев Николаевич сразу же после случившегося бедствия счёл для себя необходимым посетить Хомяковку, где он «нашёл как мужиков, так и барина в самом бедственном положении», а потому просил губернатора: «не благоугодно ли будет оказать пособие крестьянам г. Осиповича в той мере, в которой это делается для крестьян государственных имуществ, потому что без этого я не вижу возможности для означенных крестьян отбывать казенные и помещичьи повинности». Однако закон законом, а средств в губернском бюджете для помощи погорельцам не было, а потому в прошении было отказано «по неимению в виду источников, из которых оно [вспомоществование] может быть сделано», губернское присутствие ограничилось лишь ни к чему не обязывающей сентенцией, что было бы «вполне уместным обратиться к местному уездному дворянству, пригласив оное к добровольному пожертвованию по подписке» в пользу погорельцев-крестьян. Однако из архивных материалов не видно, чтобы местное дворянство оказало помощь погорельцам. Напротив, для «ужасного, грубого и жестокого» крапивенского дворянства, в лице мирового съезда, пожар послужил основанием для облегчения положения помещика Осиповича за счёт ухудшения положения крестьян. С редким цинизмом съезд продемонстрировал свое откровенно пристрастное отношение к сторонам судебного разбирательства в постановлении от 3 июля, которое так возмутило Толстого. Аргументация крапивенских судей в подкрепление их оригинального решения, к тому же вынесенного и приведённого в исполнение с нарушением элементарных правил судопроизводства, сводилась к следующему: раз помещик Осипович не может воспользоваться старыми крестьянскими дворами, уничтоженными пожаром, а равно и не имеет добавочного лесоматериала, то, стало быть, он освобождается от всякого вспомоществования крестьянам; крестьяне же должны, как сказано в постановлении от 3 июля, «принять делаемое им, г. Осиповичем, с его стороны не обязательное пособие по 50 р[ублей] сер[ебром] на двор с благодарностью, как милость».
«Не предвидя возможности… крестьянам построиться на новых местах, – писал Лев Толстой в своей жалобе от 28 июля губернскому присутствию. – Постановление это совершенно несправедливо, во-первых, потому, что по толкованию мирового съезда 85 и 86 ст. помещик обязан перенести только погорелые столбы и вследствие пожара освобождается от обязанности вознаградить крестьян за переселение и, как милость, даёт им по 50 р. на двор; по смыслу же закона помещик обязан не только вознаградить крестьян деньгами за переселение, но и дать сверх того три льготных месяца, и мера вознаграждения за теряемые усадьбы, необходимая для всех вообще крестьян, тем более необходима для крестьян, сгоревших и почти всё потерявших при пожаре. Во-вторых, потому, что сгоревшие надворные строения, от пепелища которых считает г. Осипович 50 сажен, были построены не помещиком, а перешли в его собственность от крестьян, переведённых в дворовые». Далее Толстой указывает, что помещик, поселяя крестьян в «проулках деревни», отводит им, взамен их старых усадеб, землю, которая «и без того принадлежит крестьянам и засеяна их хлебом», и заявляет губернскому присутствию, что по делу Осиповича на июльском заседании Крапивенского мирового съезда «состоялось одно постановление или вовсе никакого», а затем, в отсутствие Толстого, – «другое постановление, совершенно различное от первого», «записанное в журнал неизвестно когда». То же обвинение в бюрократической путанице мировой посредник выдвигал и раньше в аналогичной жалобе от 28 июля 1861 года.
Мировой съезд не остался в долгу, выдвинув против мирового посредника обвинение во лжи. В своём представлении от 5 августа, возражая на поданную им жалобу, съезд заявил: «3 июля в присутствии мирового съезда был лично г. Осипович, и мировой съезд, по рассмотрении плана, представленного г. Осиповичем, и рассуждений, в коих принимал участие и гр. Толстой, постановил по большинству голосов определение, которое гр. Толстому было известно и которое, по несогласию, он, не подписав, уехал. Нас тоящий поступок мирового посредника IV участка, решившегося сказать, что постановления сего не было, – приостановление им постановления решения мирового съезда и оставление им присутствия мировой съезд признаёт совершенно неправильным, а потому полагает представить о том губернскому по крестьянским делам присутствию и покорнейше просит воспретить гр. Толстому такие неуместные поступки, вменив ему в обязанность не оставлять мировой съезд». То есть мы видим, как съезд «ведёт дело по процедуре» и потому доводы Толстого не приняты им во внимание. Губернское присутствие нашло, что «постановление Крапивенского мирового съезда о переселении крестьян г. Осиповича, состоявшееся по большинству голосов, на основании ст. 76 местного положения, должно считать окончательным, почему и подлежит бесспорному исполнению». Тем не менее Лев Николаевич продолжает настаивать на своей позиции и, несмотря на то что решение по делу уже принято, 8 ноября 1861 года официально направляет в Тульское губернское по крестьянским делам присутствие своё новое обращение следующего содержания: «В прошедшем августе месяце 16 числа лично объяснено мною губернскому по крестьянским делам присутствию, что я не считаю возможным участвовать в Крапивенском мировом съезде, и предложен вопрос, имеет ли посредник право никогда не бывать в мировом съезде. Мне было отвечено, что, хотя посредник и не обязан постоянно посещать мировой съезд, но официально заявлять этого не имеет права.