Страница 6 из 25
Очень характерен для того времени повод, по которому хотели арестовать отца. Узнали мы это, когда где-то в 60-е годы получили доступ к соответствующим архивам. Так вот, в Омске попала мама в больницу. Медицинская сестра заметила на ней японскую шелковую комбинацию, мама ее специально на рынке купила, чтобы в приличном белье лечь в больницу. Заметила и тут же написала донос в органы, а те решили арестовать отца как японского шпиона. Вот так все «незатейливо» было в 1937 году.
Сразу же после начала войны отозвали отца из Ялуторовска в Москву, призвали в армию в звании майора и направили на работу в городской военкомат, где, кстати, он и подружился с генералом Киселевым. Отец занимал в горвоенкомате достаточно высокую должность. В сфере его деятельности была и работа с творческой интеллигенцией. У нас дома вечерами часто сидели какие-то дяди. Позже мама рассказала, среди этих «дядей» были и И. Эренбург, и К. Симонов, и другие не менее известные люди. И еще помню, как мама пересказала разговор отца с Эренбургом. «Знаешь, Миша, – говорил он, – мы с тобой как те драные кошки, которых из дома выгоняют и берут красивых котиков с бантиками. Но они мышей не ловят, и когда те стадом на дом нападают, то тут нас и зовут».
Из детской моей военной жизни помню еще, как взял меня один раз отец с собой в черную эмку (для молодых: так в народе называлась распространенная в те годы советская легковая машина) и поехал куда-то по своим делам. Подъехали мы к выезду из Москвы. Машина с номерами комендатуры города, в ней сидит майор, ну и не остановили ее на посту, выпустили из города. Проехали немного, отец приказал вернуться, вышел и стал отчитывать лейтенанта, который пропустил машину.
Совсем недолго проработал отец в военкомате, шесть рапортов написал, чтобы его на фронт отправили, и уже в ноябре 1941-го добился своего – пошел воевать. Так он всю войну и прошел: от подмосковных боев до Кенигсберга. Заместителем командира гвардейского (он очень гордился этим) истребительного противотанкового полка. Ранен, контужен был, но выжил.
Воевал храбро, вся грудь в боевых орденах. Командующий артиллерией 2-й гвардейской армии (в ее рядах он и Севастополь освобождал, и Кенигсберг брал) генерал И. Стрельбицкий в своих воспоминаниях не раз упоминал отца – заместителя командира 113-го гвардейского истребительного противотанкового полка. В частности, описал бой, в котором наши солдаты залегли во время атаки, «и майор Соколов сел за руль виллиса (это такой американский военный открытый джип. – В.С.) и направился на нем на вражеские окопы под разрывами снарядов и пулеметными очередями»! И бойцы встали и отогнали немцев.
Кстати, подобный виллис мне особенно одним случаем запомнился. Зимой 41-го мама на кухне с соседями готовила обед. Я рядом крутился. Окно на кухне выходило на узкий проезд между нашим домом и большой кирпичной стеной. Напомню, что жили мы на первом этаже. Я смотрю в окно и вижу, что к окну подъехал джип. За рулем солдат сидит, а рядом на каких-то ящиках сидит папа! Закричал я от радости, ахнули соседи, маме чуть плохо не стало. Это отец на один час домой заскочил: до линии фронта километров сорок было.
В домашнем архиве хранится боевая характеристика отца: «При его непосредственном активном участии и руководстве в боях с немецкими захватчиками полк заслужил звание “Севастопольский” и награжден орденами Суворова и Кутузова…» И когда я впервые приехал в Севастополь и увидел на склоне легендарной Сапун-горы скромный обелиск – железный стяг, на котором насквозь, как пулевые пробоины, выбито «113 истребительный противотанковый полк», то отчетливо представил, что стоит за одной из отцовских наград – медалью «За освобождение Севастополя». Один же из самых ценных документов нашего семейного архива – справка о том, что майор Соколов – участник Парада Победы в Москве в июне 1945 года. После войны отца не сразу демобилизовали – отправили служить в Феодосию.
В своей бурной событиями жизни отец переболел чуть ли не всеми распространенными в смуту болезнями: два раза сыпным тифом, пневмонией, дифтерией и др. Умер он через четыре месяца (!) после того, как ушел с работы и стал жить на одну пенсию – в 68 лет, не дожив двух месяцев до того, как я защитил свою кандидатскую диссертацию. Он так хотел, чтобы его сын стал кандидатом наук!
Знаю, не меня одного в зрелые, а тем более в «очень зрелые» годы мучает мысль, что мало в свое время ценил родителей, редко баловал их вниманием и любовью. Я не исключение, о чем давно с горечью вспоминаю. Правда, по отношению к отцу было у меня одно благое дело, которым я до сих пор горжусь. Весной 1968 года исполнилось 50 лет партийного стажа отца. Я написал статью «Поздравляю тебя, отец!», где рассказал о его трудной и достойной жизни в героические времена, о его верности делу, долгу, идее. Статья была опубликована в весьма уважаемой в это время газете «Московская правда». Помню, с каким удивлением узнали на работе о прошлом своего скромного сотрудника, как растрогался отец.
Все я это написал не только для того, чтобы вспомнить об отце (он этого заслуживает!), но и еще по двум важным для меня причинам. Во-первых, чтобы сказать, что нельзя, как это сегодня встречается, огульно всех партийных работников в подлецы и в мздоимцы записывать! Во-вторых, по причине, о которой, может быть, не очень литературно образцово, но очень искренне писал я в той далекой по времени статье. «В понятие “эстафета поколений” входит не только дом, построенный отцом, не только верстак рабочий, который ты перенимаешь от него, но и главный стержень жизни его, в делах славных закаленный. И ты должен знать дела эти, потому что тебе продолжать их. А продолжая, всегда помнить, что придет время и тебе рассказывать о своей жизни сыну своему, своей дочери».
Вернусь вновь к жизни пацана в военной Москве. Жили мы с мамой в то время вдвоем. Отец – на фронте, а сестра… Вот история с сестрой заслуживает отдельного упоминания. Сестра (она была старше меня на девять лет) в июне 41-го была в пионерском лагере под Москвой. Началась война, и руководство лагеря решило эвакуироваться на восток, подальше от столицы, которую в это время уже бомбили. Я не знаю подробностей, но, как потом рассказывала сестра, посредине дороги взрослые бросили детей на произвол судьбы! Да, и такое в войну бывало. И вот 12–15-летние подростки одни пошли кто куда. Сестра больше двух месяцев (!) пешком добиралась до Казани, шла туда, потому что знала, что там работал хороший знакомый отца. Голодала, ела сырую картошку, которую выкапывала на полях, мерзла в стогах сена, но дошла! Разыскала знакомого и осталась там жить до 1943 года.
Еще воспоминания из моего военного детства… В школе переписали всех, у кого отцы на фронте воевали, и выдали талоны на бесплатные обеды. Я этими талонами только два раза и воспользовался. Во-первых, потому что столовая далеко от дома была, но главное – у меня эти талоны прямо в столовой и украли.
Подлинным счастьем были для меня те случаи, когда отец с оказией мог переслать домой свой офицерский паек. Это был американский набор продуктов в лощеной картонной коробке размером с кирпич (ленд-лиз!). Открываешь с трепетом коробку – на самом верху лежат несколько жевательных пластинок. Я почему-то мыл их в воде, не нравилось, что они такие «душистые», с разными вкусами. И уже «голую» резинку долго жевал. Верхом же наслаждения была консервная баночка бекона. Он был уложен в ней кольцом, переложенным пергаментной бумагой. Мама отрывала часть этого ветчинного кольца и давала как редкий заморский деликатес. Помню, что иногда с оказией присылал мне отец с фронта маленькие трофеи: перочинный ножичек с перламутровой ручкой, фашистские ордена-кресты и один раз даже немецкий кортик. Я его потом на хорошую рогатку променял. Жаль – ничего не сохранилось до сегодняшнего дня.
Был я и свидетелем того, как проходил по Москве «парад побежденных». В июле 1944 года колонну пленных немцев (потом уж узнал, что их около 60 тысяч было) проконвоировали через весь город. Пришел я с друзьями на площадь Земляного Вала, что на Садовом кольце, немцев посмотреть. Все тротуары людьми забиты. Тогда мы забрались на крышу троллейбуса, благо его «рога» были опущены. Впереди шагали немецкие генералы, за ними шеренги солдат, грязноватые, в мятых, часто рваных мундирах. Некоторые с любопытством смотрели по сторонам, большинство же шли, опустив голову. Что до сих пор удивляет меня – огромная толпа людей на тротуарах стояла молча. Ни выкриков, ни проклятий, ни поднятых кулаков… У многих из них родные погибли от фашистов, до конца войны еще долгие месяцы оставались. Молча, отрешенно, без особого любопытства смотрели люди на немцев – и молчание это пострашнее криков было.