Мурка

  По весне в деревне людям болеть некогда, верно ведь говорят: день упустишь - за месяц не наверстаешь. А и травы еще не вошли в целебную силу, и зверь лесной еще жирка не нагулял. Самое время своим огородом заняться, даже если ты единственная бабка-повитуха на село и пять окрестных деревень.

  Повитуха-то не единственная. Да только бабка Агафья была не простой повитухой.

  Все про то знали; поп сельский при встрече грозился в земскую управу прошение подать, чтобы Агафью в другую губернию выселили, анафемой пугал. Глупой! Что ей анафема? Ан попадье время рожать приспело, - за кем батюшка послал? То-то же.

  Если случался неурожай, или град, или заморозки посреди лета, уже деревенские на Агафью стенкой шли. Когда криком да руганью пугали, а когда и косами да цепами размахивали, - всякий раз восвояси уходили, несолоно хлебавши. Ан уже через день, много через неделю, те же самые мужики приходили к Агафье кто с раной, кто с вывихом, а кто и умирающего ребенка на руках приносил.

  - Ить, проклятые, - бранилась тогда Агафья, - нешто нельзя было прежде принести? Что я теперь сделаю, коли душа уже наполовину там? Мурка, - обращалась она к котейке, - беги-тко за такой-то и такой-то травкой, авось поможет.

  Мурка исчезала, проводимая испуганным взглядом мужика. И ведь приносила то, что велено было, и ставила Агафья мальца на ноги зачастую!

  А как-то нашелся умник, который Мурку украсть решил. Да только исчезла у него из дому, из наглухо запертой горницы, не одна Мурка, а с ней и кошель, денег полный. И никто потом не осмелился пытать Агафью, где это она такими-то деньжищами разжилась...

  Но сейчас Агафья мирно трудилась, высевая репу да огурчики на грядках, и с виду ничем не отличалась от любой деревенской старухи. Разве что не покорность да забитость, а лишь тяжкие труды оставили печать на ее худом морщинистом лице. И когда в ее калитку постучали, Агафья так и поняла: знать, что-то очень нехорошее с человеком стряслось. По весне все в поле пашут, пока и ходить могут.

  А за калиткой девка вся в слезах стояла, Агафья даже припомнила имя - Варька, Матвеева дочка. Бедовала Варька знатно. Отец ейный на матери женился, уже когда Варьке год был, так Варьку нахаленкой все детство и дразнили. Мать рано умерла, отец и ее, и детей лупил, что сидоровых коз. Нешто кого-то из мальцов прибил, мелькнуло в Агафьиной голове.

  - Здравствуй, бабушка Агафья, - робко начала Варька. - В добром ли здравии, да хорошо ли живешь? Как кошечка твоя Мурочка?

  - Ты, девка, зубы не заговаривай, - оборвала ее Агафья. - Чего надо-то? Кто болен?

  Потупилась Варька. Худая она была, сарафан на ее тощем теле тряпицей висел... Да Агафье с рождения видно было то, что для других неясно.

  - Да ты, никак, на сносях?

  - Так и есть, бабушка, - прошептала Варька. И выдохнула: - Как бы ребеночка-то извести...

  - Никак, - отрезала Агафья. - Ему уж сколько?

  - С полгодика...

  - Что ж раньше не пришла-то? - Агафья покачала головой, скорбно поджимая губы, и не удержалась: - Что ж ты, девка, такое учудила, а? Ну цаловал бы, ну обойнял бы да сиськи жмакал, - до блуда-то с чего дошла?

  Варька помолчала, кусая губы. И вдруг слезы так и выплеснулись на щеки, и тоненько завыла девка, скорчившись и прижимаясь лбом к Агафьиной калитке:

  - Отец меня... ссильничал... сказал, вякну кому, и мне не жить...

  Агафья безнадежно выдохнула.

  - Что раньше было не прийти, а? - повторила. Подумала. - Ты, Варька, езжай в город. Самый Петербурх недалеко, туда и езжай. Там родишь, и есть дом специальный, чтобы деток туда сдавать-то. А как замуж выйдешь, так ребеночка и заберешь. Наврешь муженьку-то с три короба...

  - Батюшка не отпустит...

  - А ты без спросу. Все лучше, чем сейчас помереть от моих травок. А теперь поди, поди, заметят люди - беды не оберешься.

  Проводила Агафья Варьку, а к вечеру о ней уж и думать забыла. Сперва - за хлопотами по хозяйству. А на следующий день приехала за ней телега: рубил один из мужиков дрова, а дерево на него возьми да и упади. Тут Агафье и вовсе не до Варьки стало: за Мурку - и к мужику тому.

  Изба у Агафьи на отшибе стояла. Да на таком отшибе, что в земской управе даже спорили, к какой деревне ее отнести: к Новоселкину или к Вышним Петухам, а один важный такой чиновник все порывался однодворным хутором Агафьину избу объявить. А дорогу развезло, и лошаденка у крестьянина того старая, кляча совсем - на тех, что покрепче, сыновья его в поле пашут, и телега такая, что того и гляди развалится. Ну, думает Агафья, пока доедем - отдаст мужик Богу душу.

  Но не успела так подумать, как почувствовала: помощник у нее сегодня будет.

  И верно, вторую телегу к земскому врачу снарядили. Пришла Агафья к больному, ощупала, нашла, где и что у него сломано. А поломало его знатно. Позвоночник не перебило, но ребра так в грудь и вдавило. Ногу вывернуло - как бы отрезать не пришлось. Велела Агафья нагреть воды, давай промывать рану. Мурку за травками, как водится, послала. Сама же дощечки к ноге сломанной приложила, перевязывает...

  А тут и врач пришел.

  Молодой, симпатишный такой мужчина. Стекла у него на глазах - пенсне. Заместо армяка сюртук надет по-городскому, и саквояж в руках с лекарскими инструментами. Сразу потребовал руки мыть, а потом и говорит:

  - Ну, где больной?

  А Агафью как увидел - взбеленился:

  - Что это еще за коновальство? - кричит. - Вы септическая! Шарлатанка! Подите прочь, загубите больного!

  Агафья уж послать его подальше хотела. А он саквояж свой как откроет! А там-то... и ножи, и зажимы, и лекарства всякие. Будь у Агафьи такой, ни одного болезного бы не схоронила.