Страница 12 из 14
Зоя приехала с пирожными, которые бог знает, где взяла, и Трибуц, раскладывая их в вазочке, заметила:
– Сладости следует брать в «Севере», там пирожных с зеленым кремом не бывает, их вообще в природе не бывает, если они не прошлогодние, конечно.
– Я на Невский не ездию, – пискнула Зоя.
– Езжу, – поправила хозяйка. – Ну-ка расскажи, куда ты еще не ездишь?
– Никуда. Я работу ищу.
– Успешно?
– В смысле? – поинтересовалась та, слизывая цветок изумрудного цвета с корзиночки.
– Нашла работу?
– Да! – гордо сказала Зоя. – В филармонии, техничкой. Зато там жить можно.
– Где?! – ужаснулась Нора Филипповна. – За органом?
– Нет, в общежитии, там целая комната!
– При филармонии есть общежитие? – засомневалась пожилая дама. – Вот уж не слышала никогда!
– Перепутала я, – смутилась Зоя, – не филармония, а консерватория.
– Ну-ну.
Уходя, гостья опять вымыла посуду и пол, и без всякой связи с предыдущей тематикой сказала:
– А завтра я у вас окна буду мыть. Часам к двенадцати газет побольше приготовьте.
– Может, не надо? – с сомнением поинтересовалась Нора Филипповна.
– Надо. Я по окнам, знаете, как лазию!
– Лажу.
Но за Зоей уже закрылась дверь.
Странные отношения на удивление со временем все крепли. «Девочка с наколочкой» посещала Нору Филипповну каждую неделю, а то и чаще. Рассказывала про работу, про подработки, которые она регулярно выискивала, про свою неудавшуюся личную жизнь, которая осталась в прошлом, убирала в квартире, ходила за продуктами, не требуя ничего взамен, и уже радовалась, когда ее поправляли на каждом слове.
– Вы мне делайте замечания, чтобы я грамотно говорила!
У нее появились свои любимые места в Ленинграде, и она даже ходила в театр. Трибуц настолько привыкла к Зое, что стала лениться что-то делать по хозяйству сама. Единственное, что оставалось табу, так это совместное проживание. Появилось много свободного времени и все чаще Нора Филипповна задумывалась о том, какое было богатое и насыщенное прошлое и какое однообразное и тусклое настоящее… Ощущение, будто с высокой блистающей горы она спустилась на плоскую, скучную равнину. Спустилась бегом. Было прошлое, нет настоящего, а каким будет будущее?
Однажды Зоя, едва переступив порог, радостно заявила:
– Можете меня поздравить, я теперь питерская!
– Объяснись, пожалуйста, это каким же таким образом?
– Я свою комнату в общежитии выкупила и прописку получила, – и она гордо выложила на стол паспорт. – Мне теперь ихняя Воронцовка по боку.
Нора Филипповна поморщилась.
– Поздравляю, конечно, только хочу тебя известить, что Питер – это рабочие окраины города, а если ты собираешься здесь жить всегда, надо говорить «их», а не «ихняя».
– Чем же вам Питер не угодил, вы ж сама отсюда?
– Не совсем, Зоенька. Я родилась и всю жизнь прожила в Ленинграде.
– Ой, сколько ленинградцев-то этих осталось?!
Трибуц только рот открыла, но кроме, как «ничего, что я здесь сижу?», не смогла выдавить из себя ни слова.
С этой трагикомической истории все и началось. Нора Филипповна окончательно отошла от домашних дел – хозяйство плавно переместилось на Зоины плечи. Ну вроде все опосредованно: старики стареют, молодые крепнут. Факел жизни, как эстафетная палочка, переходит от одного поколения к другому. Нормальная ситуация, если от родителей детям, дети – это будущее… А кому свой светоч вручает Трибуц? Нора Филипповна отчетливо понимала, что композиционно положение вещей стало напоминать какую-то сказку: ее убывающие силы перетекали в Зою. Просто эффект сообщающихся сосудов.
Вечный досуг уходил на всякую ерунду, вроде японских кроссвордов и телефонных разговоров с подругами. Зоя заходила по-прежнему часто, но заходя, попрекала какими-то удивительными вещами, как например: «Почему вы не знаете, что на Маяковской раньше был манеж?» или «Вам бы только кофе пить, нет бы в Гатчину съездить!». У ладненькой «девочки с наколочкой» появился коронный ответ на все лексические замечания: «А у нас в Воронцовке говорят именно так». В один далеко не прекрасный день Нора Филипповна не выдержала, услышав как Зоя отвечает вместо нее по домофону:
– Я после передам, а то ее кондрашка хватит. Я кто? Я-то живу здесь…
– Боже, Зоя, с кем ты таким образом разговариваешь?! – Трибуц, и правда, чуть удар не хватил. – Здесь же все-таки генеральский дом!
Зоины глаза из голубых резко превратились в зеленые.
– Да все ваши генералы уже давно в земле сырой! Дом все знают только как «дом с башенкой». А вы все «генеральский»…
Именно в этот момент накрыло жуткое озарение: вот оно, ее будущее… Зоя.
Страшной дорогой идете, товарищи!
Жить стало необыкновенно занимательно – я имею ввиду жизнь интеллектуальную, а не ту, которая состоит из оплаты коммунальных счетов, хождения на работу и добывания себе хлеба насущного. Интересно стало, в смысле любопытно, отчего это люди не могут придумать что-то новенькое, а если и придумывают, то от этого становится страшно…
Допустим, на новенькое у них фантазии не хватает. Постоянно снимают фильмы, смысловая и эмоциональная окраска которых донельзя совпадает с классикой. Подразукрасят какой-нибудь гадостью «Пигмалион», например, и глядишь – денег заработал и в своих глазах выглядишь затейником и гением. А то что народ вокруг плюется и Бернард Шоу в гробу переворачивается, так все это «гори синим пламенем». Но когда таким людям приходит в голову собственная трактовка мировых шедевров, тут уже и до сумасшедшего дома недалеко – причем не только тому, кто излагает, но и тем, кто внимает. Возразить практически невозможно, так как каждый имеет полное право на свою интерпретацию. Правда, пока ее, эту интерпретацию, не делают широко доступной посредством масс-медиа.
С неделю назад обсуждаем на работе во время обеда, кто как провел выходные. Я рассказываю, что мы с мужем были в Мариинском на «Евгении Онегине». Ну это, вообще, моя трагедия: если опера, на которую я взяла билеты, чем-то заменяется, то это обязательно «Евгений Онегин», а если заменяется балет, то я в 25-й раз попадаю на «Жизель». Карма у меня, наверное, такая. В тот вечер – то же самое: шли на «Манон Леско»… и, конечно, ее заменили Чайковским. Я сокрушаюсь, смеюсь, а одна из наших девочек, назовем ее условно Женечка, и говорит:
– А какая разница? Ну заменили одну проститутку на другую…
– В смысле?!
– В самом прямом, – отвечает Женечка. – Проститутку Манон заменили проституткой Татьяной.
– Ну, с Манон – спорить не буду, а Татьяна-то с какого боку? – удивляюсь я.
– Давай разберемся, – и лицо моей визави становится необыкновенно серьезным, – только с самого начала. Вот чего она поперлась к Онегину предлагать себя?!
– Женечка, она не предлагала себя, а признавалась в любви.
– Какая любовь! – она безнадежно махнула рукой, то ли на меня, то ли на девочку Ларину. – Вся любовь заканчивается койкой.
– Но у них-то койки не было.
– Просто не дошло, потому что она нашла себе олигарха, – твердо заявила Женечка.
Я поняла, что окончательно пячу, или мы говорим о разных произведениях.
– Олигарха?
– Гремина она себе нашла, вспомни: «… что нас за то ласкает двор…»
– Не вырывай из контекста: «… что муж в сраженьях изувечен…»
– Да там все хороши, – вдруг перескакивает Женечка. – Онегин…
– Что «Онегин»? Тоже проститутка?
– Ну, в каком-то смысле, – говорит Женечка и покачивает головой, – проигрался в пух и прах за границей и решил Татьяне на хвост сесть.
Одна из нашей компании решительно отодвинула чашку с недопитым кофе и молча вышла из- за стола, а я решила все-таки докопаться до смысла происходящего.
– Давай оставим Онегина в покое, ты сказала про все оперы.
– Нет, ты подумай про самое главное! Пушкин пишет: «Кто там в малиновом берете с послом испанским говорит?». Цвет берета напоминает о красном фонаре! – Женечка явно не собиралась останавливаться.