Страница 6 из 17
Я слышу, как где-то очень далеко позади меня грохочут колоссы, шутя попирающие листовую сталь Адриатического моря. Наверняка, в партере венецианской низменности аплодируют и хохочут. В небе тысячи шумовых гимнастов раскачиваются на ветряных трапециях, играют и смеются.
Мы не можем смеяться с лицами, спрятанными под английскими респираторами, надетыми на нас, с их трубками, с причудливыми профилями водолазов, погружённых в море удушливых и слезоточивых газов. Это ужасный иприт!
Офицеры проверяют английские респираторы на лицах солдат. У всех них уродливо удлинённый нос из каучуковой трубки, спускающейся из жёлтой торбы. Одни напоминают муравьедов, другие раскачивают таинственными пупочно-носовыми канатами. Внезапно позади нас вспыхивает свет: странный клубок перепутанных чёрных смолистых нитей, кипящих и дымящихся, подвешенных, как свиные туши, распространяющих вокруг резкий антиипритный запах.
Траншея напоминает химическую лабораторию, полную сумасшедших учёных. Возможно помешавшихся от непрерывных новых смесей, всё более опасных, едких и убийственных, непрерывно поступающих из огромного перегонного куба долины сюда, к нам, готовым, хотя и немного задыхающимся, отразить эту лирическую и в то же время научную химическую атаку: ацетилен, сероуглерод, сернистая кислота, хлорпикрин.
ТУМ-ТУМ БРООНГ
нашей 75-ой полевой
эхо отвечает
БРАА
бу-бу-бу-бу-бу-бу
ву-ву-ву-ву-ву-ву-ву
На сцену выходит тяжёлая артиллерия. Поверх бутылок с опьяняющим взрывоопасным коктейлем уже обрушиваются гигантские бочки. И безумная, дерзкая, долго сдерживаемая юность газов вырывается на волю посреди всех смертоносных свобод. Бочек недостаточно. Нужно взорваться, – думают пушки, разбрасывать, шутя, пригоршнями и горстями наши длинные бронзовые кишки. Развесим их также гирляндами на вершинах, позванивающих сейчас под первыми золотистыми щелчками восходящего вдали утомлённого солнца. Грохот нарастает, нарастает как чёрные кишки, смертельными спиралями сжимающие вершины, так что можно подумать будто падаешь с горной вершины вниз головой в самый страшный ад всех религий.
Мы спускаемся в ход сообщения, а затем переходим в траншею бригады Казале. Проходим за спинами палящих стрелков, пим-пам-пам-пам.
Пулемётная группа поливает вниз не прекращающимися та-тата-та-та-та-та, обрыв в 300 метрах под нами раздроблен в мелкую подпрыгивающую крошку. Пулемётные ленты бегут, ныряя внутрь вздрагивающих орудий, как будто спеша проложить путь ружейным стволам, радостно целящимся в аппетитные живые тела.
На устах пулемётов молниеносно распускаются и увядают алые серебристые и золотистые орхидеи и ирисы. Тропическая флора, размножающаяся с телеграфной скоростью.
Долина Гельпа образует пустую 200-метровую полосу между нами и австрийскими траншеями на Трёхглавой вершине, окутанной иссиня-чёрными изумрудными и нежнейшими зеленовато-голубыми дымовыми газами. Развевается по ветру изящнейший дым, собранный в складки подобно платью Пуаре [32]. Мы видим, что бой свирепствует справа, куда, как говорят, должны были отступить англичане. Мы в Скулаццоне, среди моих миномётов, с другом Маттоли.
Мы отходим направо, в ту часть долины, которая уже превратилась в вулкан. Ритм ружейной перестрелки теснит сердце. По длинной траншее бригады Казале проходит слух, что австрийцы захватили у англичан 900 ярдов с начала окружения, целью которого является Ченджо[33]. Весь горный массив, вклинившийся между Астико и Ассой, в опасности. Проходят солдаты с ящиками боеприпасов. Пулемёты передвинули вправо. Тем не менее, телефоны работают. Команда прекратить миномётный огонь. Однако лёгкая тревога чудится нам в разливе дымов, уже заполнивших потемневший ландшафт. Как будто на нас опустилась ночь, во тьме которой между беспорядочными воздушными толчками летают, как по тысяче рельсов, крупнокалиберные снаряды. Теперь властвует 280-ой. Время от времени тиранически вступает 305-ый. Несомненно, это взрывается парусное судно, нагруженное взрывчаткой, нарочно брошенное в это дымное море, чтобы заполнить, сев на мель, ущелье, разделяющее австрийцев и англичан.
О, с какой итальянской гордостью я любуюсь бравыми пехотинцами бригады Казале, стреляющими из траншеи! В смутной вспышке света перед моими глазами предстаёт то ли галлюцинация, то ли до невозможности странная реальность. Вокруг солдат, стреляющих, вздрагивая, с бруствера окопа, колеблется странное голубовато-красное сияние. Оно похоже на мягкий облачный шар, на колесо бледно-голубого дыма. Я замечаю три, четыре, двадцать, сотню таких ореолов. Я поднимаюсь и сквозь тревожное нарастающее исступление пальбы иду вдоль траншеи. Действительно, каждый из солдат, попадающихся мне на глаза, напоминает матовое ядро, вернее ступицу того самого таинственного прозрачного голубого колеса. Я догадываюсь, что это облако всей прежней прожитой жизни обволакивает каждого из бойцов в момент битвы.
Это путаница минувших дней, неразбериха угасших радостей, отболевших страданий, любовно обступивших человека в момент высокой игры, когда враждебные силы осаждают его со всех сторон. Каждое голубое колесо отличается от другого, я не знаю, зависит ли это от возраста, условий жизни, или самосознания. Несмотря на накатывающие волны грохота и многоголосого эха, я пытаюсь расслышать в этих голубых ореолах живые призывы, крики, мольбы. Голоса плачущих женщин, вопли детей на солнце и рыдания окаменевшей матери, бледнеющее лицо отца, читающего газету, и сладостные свежие губки, между которыми поблёскивают бесценные жемчужины, дороже которых нет ничего на свете.
Вот я слегка касаюсь спины сильного солдата с загорелым лицом: я проникаю внутрь его голубого ореола и вздрагиваю, как любой, кто входит в дом, где лежит покойник, вокруг которого неутешно рыдают домочадцы. Рядом со мной солдат, который стреляет, стреляет, стреляет без устали, должно быть это моряк. Кто ещё думает о свистящих пулях, чирикающих над головой вместе с первыми равнодушными воробьями? Я охвачен радостью открывателя нового закона. Вдалеке от Бергсонов, просиживающих свои идиотские университетские кресла, я нахожу – в опаснейший момент сражения – решение многих вопросов, которое философы никогда не могли найти в книгах, поскольку жизнь не раскрывается нигде, кроме самой жизни. Тайное соединение прошлого с будущим в самом сознании открывается тем, кто всё своё минувшее пережили, перестрадали, выплакали, расцеловали, откусили и пережевали, и тем, кто хотят – посреди ласк или смертельных ударов – прожить, расцеловать, прожевать и выстрадать своё будущее.
Пехотинцы бригады Казале представляются мне небесными телами в голубом свете своей газовой атмосферы. Вращающиеся сферы, задевающие одна другую, подобно зубчатым колёсам в огромной машине битвы. Тайна приближается, предвидение воодушевляет. Каждое колесо формируется, сплетается из бесчисленных колёсиков. Чем больше тонких, плотно пригнанных между собой колечек, тем надёжнее ореол или круглое колесо скрывает плотное ядро. Чем легче бывает обнаружить и сосчитать второстепенные колечки, вращающиеся вокруг солдата, тем более хрупким и беззащитным кажется ядро; и масса пережитых чувств, упруго колеблясь и цепляясь за другие ореолы, плохо или вовсе не защищает его.
Мощь нашей великолепной расы и её чувственность, цепляющаяся, как зубчатое колесо, сочная и покрытая присосками, как спрут! В этих голубых колёсах заключены все эмоциональные силы близких, друзей, родных, сыновей, матерей, любимых и младенцев, которые, будучи стянуты узами прошлых страданий и радостей, защищают бойцов. Я уже восхищался великолепным качеством мужчин, выделяющим бригаду Казале, сильных, ловких, быстрых, мускулистых мужчин, с хорошими зубами и волосами. Я считаю их лучшими в избранной расе, то есть самыми любящими, самыми любимыми, долгожданными, интуитивными. Друзья солнца и моря, они умеют действовать наверняка, не раздумывая, почти всех их сегодня окутывает голубой ореол, защищающий их; они побеждают, они победят, они уже победили, они в этом уверены.
32
Поль Пуаре (Paul Poiret, 1879, Париж – 1944, Прованс) – французский модельер, значительно повлиявший на моду первого и второго десятилетий ХХ века. Главным направлением для него был этнический стиль, особенно восточные и греческие мотивы. Творчеству Поля Пуаре были характерны яркие краски, роскошные ткани, персидская вышивка, пёстрый батик. Он ввёл в моду тунику, пеплос, японское кимоно, восточные тюрбаны с мехом и парчой.
33
Ченджо (итал. Cengio) – коммуна в Италии, располагается в регионе Лигурия, в провинции Савона.