Исповедь

И в дальнейшей жизни Эмиль не раз поступал довольно глупо, с точки зрения хотя бы здравого смысла самца. Нет, конечно, он имел женщин, но из-за своего комплекса оказался лишен массы наслаждений, коими может одарить лишь женщина.

…После той вечеринки Ира изменила свое отношение к Эмилю. Она старалась просто не замечать его. Это сильно действовало на Эмиля. Он не находил себе места. И даже хотел (!) сам сделать решительный шаг и подойти к ней для объяснения. Много ночей готовил монолог; как мог, шлифовал его. Но… так и не смог побороть самого себя.

Вот и все, что запомнилось Эмилю из его детства. Мечтательный, застенчивый, смешливый, завороженный музыкой мальчик превратился в юношу. Но в этом юноше продолжал жить тот ребенок, ибо детство, отрочество, юность – это не этапы, не подготовка к настоящей жизни: это сама жизнь. И как же грустно оттого, что многие из тех, кого мы любили в детстве, приходят к нам лишь по ночам, как зыбкие тени, неуловимые и непостоянные…

«ПРИНЦИП УВАЖЕНИЯ»

Наконец Эмиль кое-как получил аттестат зрелости, который мог поразить любого своим убогим однообразием цифр. И, несмотря на это, он непременно должен был поступить в высшее учебное заведение, исполнив этим заветное желание отца: сын профессора был обязан учиться в вузе. Эмилю экстренно наняли репетиторов, которые стали интенсивно накачивать его информацией. Накануне экзаменов в голове у него все было так намешано и запутано, что нужен был огромный штат высококвалифицированных специалистов, чтобы все расставить по местам и выстроить в логический ряд. Поэтому стать студентом вуза ему удалось, скорее, благодаря уважительному отношению членов приемной комиссии к его отцу. Отец Эмиля считал, что выбор его сыном сделан верный и на ниве науки он сможет достигнуть больших успехов. Эмиль же не имел по этому поводу никакого мнения: он был абсолютно равнодушен ко всему с ним происходящему.

Группа, в которой он начал учиться, как выяснилось, оказалась особой. Исключительность ее состояла в том, что она была создана благодаря «принципу уважения». То есть просителей уважали, и степень их уважения была сильнее, чем у тех, кто ставку делал только на знания, свободные от уважения. Сформирована была группа в основном по итогам «конкурса уважения». В число сильнейших вошел двадцать один человек – все были протеже уважаемых людей всевозможных рангов. Еще четверо пришли с подготовительного курса – это были великовозрастные рабочие ребята, отслужившие в армии. Итак, большое самомнение каждого члена группы складывалось в огромное самомнение группы в целом.

Эмиль сразу почувствовал колоссальную разницу между школой и вузом. Первым и самым сильным чувством, пронзившим его, было чувство пьянящей свободы. Свобода в данном случае означала одно: тебя предоставили самому себе, ты бесконтролен и можешь распоряжаться своими вечерами, как тебе заблагорассудится. Однако это ощущение не только пьянило, но и пугало. Постепенно он понял, что свобода, обретенная им после школы, является мнимой и в итоге возлагает на человека ответственность. Ежедневная опека в школе заменяется в высшем учебном заведении свободой, за которую придется отвечать во время экзаменационной сессии. Но, столкнувшись с вольной жизнью впервые, Эмиль с наслаждением погрузился в безделье.

Более того, он решил окончательно бросить музыку. Это было самое что ни на есть абсурдное решение. Почти десять лет учебы позади, каких-то полгода до ее завершения – и вдруг поворот, который полностью перечеркивал огромный этап его жизни. Эмиля уговаривали получить бумажку, подтверждающую факт десятилетнего музыкального образования с правом преподавания в младших классах музыкальной школы. Но он был упрям, как осел, и твердо стоял на своем. Он был обижен на самого себя за свое малодушие, он мстил себе за отречение от своей мечты стать музыкантом. Да, он пошел на поводу отцовских желаний, не решившись на самостоятельный шаг определить свою дальнейшую судьбу. Он сам был виновником всего происходящего.

Тысяча девятьсот семьдесят второй год оказался самым мрачным в его жизни: он стал годом крушения детских мечтаний. В свои семнадцать лет Эмиль ни к чему не пришел, ни с чем не определился. Судьба предоставила ему выбор, и он не сумел использовать свой шанс.

В течение первого полугодия студенческая группа разбилась на отдельные однополые группировки, образованные, в основном, по признаку социальной и частично национальной принадлежности. И только Эмиль был одинок: он трудно сходился с ребятами. В шумной веселой студенческой компании не любили молчунов, которые больше слушают, а если и решаются вставить словечко, то лишь для того, чтобы напомнить о своем существовании.

На первый план в группе вышли две избранные группировки девушек и парней. Между ними и остальными ребятами существовала невидимая стена, стена отчуждения. «Элита» смотрела на всех свысока, презрительно и брезгливо, а остальные отвечали ей ненавистью, злобой и затаенной завистью. Это проскальзывало во всем: в интонации, в акцентах, в любых мелочах. Лидером «элиты» был сынок завкафедрой (назовем его Сыз). Будучи совершенно безликим индивидуумом, он тем не менее обладал наглой уверенностью во всех своих действиях. Сын же начальника специального отдела вуза интеллектом и знаниями тоже не блистал, и наглость в нем также присутствовала. Вот только действовал он исподтишка, говорил не столь уверенно, был мягче, податливее, трусливее (правда, смотря перед кем), нежели Сыз.

Был еще Яник, который, как он сам любил повторять, являлся единственным человеком в группе, поступившим в вуз благодаря своим глубоким знаниям, в обход всесильного «принципа уважения». Он стал душой «элитарной» группы, обладая острым умом и блистательным красноречием. Когда он начинал говорить, все замолкали – вернее, начинали гоготать. Тактика общения у него была отточена до блеска. Виртуозно ориентируясь в любой компании, он мгновенно угадывал жертву, козла отпущения, как раз достойную своей роли и участи, затем искусно подводил несчастного к теме разговора и, наконец, начинал измываться по-черному. Жалкие потуги жертвы, ее беззубая оборона тонули в тотальном потоке острословия Яника. Компания была в диком восторге и полностью поддерживала изощренного краснобая. За право быть среди «элиты» Яник платил тем, что потешал ее, и неважно, что для этого он издевался над себе подобными.

В эрудиции и в способностях нельзя было отказать и Рафику. Интеллигент, он остался в памяти Эмиля человеком, источающим тонкую иронию: безобидную, не создающую напряженности между собеседниками. Тем более что в массе своей люди были довольно толстокожи для того, чтобы оценить такую изысканность. Эмиль не мог называть Рафика «доцентовским сынком», ибо тот не нуждался в покровительстве, ему не нужна была слава отца – он сам был независимой и самостоятельной личностью.

Рамиз. Этот умный и смотрящий на жизнь трезвым взглядом парень все ставил под сомнение и по-своему был оригинальной личностью. Сын директора крупного производства, на первый взгляд он был не кичлив, однако в разговоре с ним нельзя было не заметить, что чувство собственного – и не только в интеллекте – превосходства так и выпирает из него.

Самир – вот кто был настоящим сыночком доцента. Приземистый, худощавый, со скуластым лицом среднеазиата. Ребята называли его восточным человеком – за его неприязнь ко всему, от чего веяло западным. Он был интересен для «элиты» в качестве козла отпущения, той самой назначенной жертвы Яника. Целомудренный и благочестивый, он еще ни разу за свои восемнадцать лет не выпил, не покурил и не переспал с женщиной. Одним словом, прекрасный экземпляр для словесной экзекуции, на радость публике. Самир терпел, иногда огрызался и даже ругался. Хуже того, пытался сострить что-то в адрес Яника, но в результате каждый раз смеялся в одиночестве. Вот, пожалуй, и весь состав мужской «элиты».

Что касается Эмиля, то для него первый год студенчества фактически был потерян. Не было насыщенных, бурных, бьющих ключом студенческих будней и праздников. Для него все осталось неизменным. А как же это невыносимо и тоскливо, когда жизнь восемнадцатилетнего юноши напоминает трясину: ноги жутко вязнут, и нет сил сделать шаг вперед… В то же время Эмиль успокаивал себя тем, что его отчужденность, его одиночество, его жалкое влачение серой жизни не так-то уж и контрастировали со студенческой жизнью окружающих его сокурсников. Хотя они и чувствовали себя на ее острие и были по-своему счастливы. Но таких Эмилю было просто жаль.