Исповедь

Детские воспоминания, связанные с другим домом, запомнились ему более отчетливо. Семилетний мальчик вживался в новые условия и всматривался в лица новых людей.

Новый двор, в который переехали родители Эмиля в 1961 году, находился чуть ли не на западной окраине города. Благодаря своей географической замкнутости и относительной обособленности, он походил на маленькое государство с автономными традициями и обычаями. Жизнь двора напоминала деятельность организма, функционирующего благодаря только одному ему присущему механизму – четко и однообразно. Двор был густо заселен работниками умственного труда. Дело в том, что в свое время отцы города торжественно передали Академии наук восемь пятиэтажек, известных в народе как хрущобы, а та, в свою очередь, щедро предоставила квартиры своим сильно заждавшимся научным сотрудникам.

Итак, двор был населен лучшими умами республики, цветом науки, а это не могло не оказать соответствующего влияния на его атмосферу в целом. Но пусть никто не заблуждается. Ибо ни городская жизнь, никакие виртуозные упражнения ума в дебрях науки, никакая современная внешность не могли ни на йоту поколебать в жильцах незримые, но фундаментальные основы, заложенные их предками и впитанные с молоком матери. Самое главное, учили те, – это з е м л я! Земля, на которой ты родился. И самое страшное предательство – то, которое человек совершает по отношению к своей земле. Маленький Эмиль все время думал: как же можно предать землю? И не находил ответа.

Будучи людьми умственного труда, жители двора считались интеллигентами, а дети их, естественно, будущими интеллигентами. Наряду с этим во дворе проживала особая социальная прослойка – «шоферня». Это сообщество считали отдельной народностью, особым племенем со своими обычаями и привычками, своим образом жизни и даже особыми внешними отличительными атрибутами. Его представители казались очень гордыми людьми: они всегда свысока и даже несколько презрительно относились к другим. Все шоферские семьи были большими – до десяти человек, и почему-то в них доминировали мальчики. Биографии у ребят, рождавшихся обычно с интервалом в два года, были почти как под копирку. За школой следовало томительное ожидание призыва в армию в течение года, когда подростки целыми днями тусовались небольшими кодлами в излюбленных местах. Пароль «Встретимся на углу» – имелся в виду определенный угол дома – был известен им всем. И, что примечательно, эти «углы» не пустовали ни дня в течение всего года. Одни подростки сменяли других. Одно поколение приходило на смену другому. Дождавшись призыва, ребята покидали эти углы на два года. После армии они выучивались на шофера, затем женились, обзаводились кучей детей. Вот и все. Как правило, после армии, а тем более после женитьбы, они остепенялись – становились солидного вида мужчинами, знающими толк в своей профессии. И вряд ли кто поверил бы, что эти серьезные люди когда-то в юности были грозой дворов и мальчики-ботаники и девочки-отличницы при виде их тряслись от страха и не знали от них покоя. Тогда они устраивали настоящие разборки с мордобитием в борьбе за сферу влияния, за авторитет. Теперь же в свободное время бывшие сорвиголовы все так же собирались на углу, но уже никого не задевали – лишь тихо беседовали, а чаще же просто молча сидели на корточках и часами вращали на указательном пальце связку ключей – то вправо, то влево, – при этом тихо насвистывая себе под нос какую-нибудь популярную в народе мелодию.

В хорошую погоду, по вечерам, двор напоминал громадный муравейник, над которым стоял несмолкаемый гул голосов детей и взрослых.

Мужчины каждый вечер собирались в «клубе» – большом доме из каменного белого кубика, выстроенном жителями посреди двора на собственные средства (кстати, на месте футбольного стадиона для детишек). В этой длинной комнате со множеством окон они просиживали порой до глубокой ночи, сражаясь друг с другом в нарды, шахматы и забивая козла.

Между детьми и мужчинами шла жесткая схватка за территорию. Бедным ребятам необходимы были площадки для игр, а мужчинам – земля для садоводства. Мало того что все пятиэтажки были окольцованы непроходимыми чащами, так еще и каждый квадратный метр не асфальтированного пространства тут же огораживался от посторонних глаз и переходил в полное и безраздельное владение того или иного неведомого хозяина, скрытого от посторонних глаз довольно высокой и непроницаемой зеленой изгородью.

Видимо, тяга мужчин к садоводству объяснялась самой главной традицией – любовью к земле. От своего отца Эмиль знал, что гордость Академии наук в большинстве своем составляли выходцы из деревень. Они родились, окончили школы и даже успели оформиться как личности именно там, впитав в себя все то, что скрывается за словами «деревенский образ жизни». Они, сыновья крестьян и сами в душе крестьяне, приезжали в город ради самоутверждения. Ехали с твердым намерением взять свое в этом незнакомом и чуждом для них городе. Причем это были не только личные честолюбивые планы молодых людей, но и планы их землячеств – или, иными словами, общин, – ибо за ними стояли их родные деревни. На них сделана была ставка, от них ждали успеха. И они обязаны были чего-то добиться, обязаны были оправдать надежды земляков и, по возможности, еще и прославиться. Впрочем, суть заключалась даже не в этом. Самое главное – молодой сельчанин должен был укрепиться в городе, заложить фундамент. Занять некий пост, должность. И лишь затем этот покоривший научный Монблан ученый наряду с пожинанием плодов своих многолетних усилий обязан был вернуть долг своим землякам. Это значит, что каждый из тех был вправе просить либо даже требовать у него помощи. И эта помощь неукоснительно должна была оказываться, что, безусловно, и делалось.

Одним словом, прошлое этих уже немолодых ученых, их корни, их естество жаждало клочка земли, коим они могли бы владеть безвозмездно, где могли бы найти для себя отдушину в жизни, где они становились самими собой. Ах, этот одурманивающий сознание аромат земли! Эта упоительная работа с лопатой в руках! Люди науки получали от всего этого в своем саду истинное наслаждение. Они там по-настоящему творили, и, похоже, каждый с содроганием думал о предстоящем дне, когда вновь придется облачиться в костюм, завязать галстук-удавку, без которого ну просто никак нельзя обойтись культурному солидному человеку, а тем более уважаемому ученому, и, прихватив непременно пухлый и внушительных размеров портфель, окунуться в круговерть дня.

Единственной альтернативой садоводству для этих интеллигентов были настольные игры в «клубе», которым они увлеченно отдавались изо дня в день, из года в год. Если среди мужчин и существовали группировки, то они складывались исключительно в зависимости от спортивных наклонностей игроков. Так, во дворе у всех были на устах и склонялись имена самых знаменитых «козлистов», нардистов и шахматистов. И чемпионами становились всегда одни и те же лица. Не случалось такого, чтобы кого-то скидывали с пьедестала. Все было незыблемо, раз и навсегда установлено. Таковы были традиции этого двора, и мужчины строго придерживались их.

Свадьбы и похороны торжественно отмечали всем двором в том же самом «клубе», где шли нескончаемые спортивные состязания. Естественно, что предоставление помещения для проведения праздничных торжеств или ритуальных мероприятий являлось для людей немалой помощью – как моральной, так и материальной.

В детстве Эмиль очень боялся темноты. Ночные звуки, всевозможные шорохи пугали его до колик в животе. Когда поздно вечером его посылали к бабушке, живущей в соседнем доме, на расстоянии каких-то двадцати метров, он не бежал, а летел: ему казалось, что за ним кто-то гонится, преследует его. Успокаивался он лишь перед дверью бабушкиной квартиры. Если же Эмиля оставляли одного вечером дома, то он всегда зажигал свет во всех комнатах и вслушивался в каждый шорох. От любого ночного звука ему становилось не по себе, и сердце просто екало. В нем определенно сидел Страх. К тому же он сызмальства отличался малодушием. Драться не мог и никогда не стремился к этому, редко отвечал на дерзости других ребят. Был тихим и скромным, уступчивым и добрым, застенчивым и скрытным. Одним словом, по его же собственному определению, был просто «дерьмом на палочке». Ох, как он злился на себя, оставаясь наедине с самим собой! Но изменить ничего не мог.