Ноготки

Тетушка согласно кивнула. Сестра, удовлетворившись таким ответом, вышла из палаты и укатила за собой стойку с капельницей.

– Я в больнице? – дошло до меня, наконец. – Ребенок!? – кажется, я закричала. Одеяло слетело, а руки ощутили лишь плоскость и шершавость хирургического пластыря внизу живота.

– Белочка, главное ты выжила! А детки у тебя еще будут!

Но я не хотела слышать никаких слов. Вселенная сузилась до размеров моего нерожденного ребенка, а рыдания сотрясали все мое существо, и душа, казалось, покинула тело.

– Три кубика успокоительного, живо!

Руку сжало, но я не чувствовала боли, не чувствовала, как игла пронзила кожу и вену. Я выла, будто волчица, потерявшая своего волчонка, разрывая легкие и натружая горло до хрипоты.

Резкий запах ударил в нос, в глазах защипало. Ко мне словно вновь вернулся слух, и я прозрела, и услышала всхлипы и причитания тетушки. Уже знакомый мужской голос произнес:

– Вы родственница? Подождите пока в коридоре.

Чуть скрипнула дверь, наступило молчание. В этой тишине я слышала стук своего сердца – тяжелый, но ровный. Лекарство действовало.

– Белла Аркадьевна, – доктор говорил спокойно и в его голосе я не чувствовала жалости, да и не хотела ее. – Вы должны понять, – продолжил он, чуть отведя взгляд в сторону, – мы сделали все от нас зависящее. У вас оказалась очень редкая внематочная беременность брюшного типа. Плод развивался не внутри, а на поверхности матки. Вы могли умереть.

– Лучше бы, – прошептали мои губы.

– Прекратите, – голос доктора не повысился и на тон. – Вы еще молоды и у вас есть шансы родить.

– У меня дочь.

– Тем более. Думайте о ней. А теперь набирайтесь сил и выздоравливайте, – он поднялся со стула и вышел из палаты. Его место тут же заняла тетя.

– Белочка, поесть бы надо, – она смотрела с состраданием, и я подумала, что наверно сейчас, тетушка единственное существо на белом свете, которое может меня пожалеть по-настоящему.

– Теть Валь, он прислал мне развод.

Она вздохнула.

– Ребеночек его был? – тетка отвела глаза.

– Да.

– Ну и хорошо, что так вышло! – вдруг выпалила она. – Мало того, что он, сволота, бросил тебя, так еще чуть не погубил. Кровиночка ты моя-а-а, – запричитала родственница.

– Сколько я уже здесь, – прервала я ее причитания.

– Двое суток, как прооперировали. Я уж думала не придешь в себя. Врачи сказали – много ты крови потеряла, – кажется, она опять собиралась всплакнуть.

– Ладно, теть Валь, прорвемся, – я попыталась улыбнуться. Вышло паршиво.

***

– Серебрянская, ну ты и напугала меня!

Начальник колонии заявился ко мне в больницу на следующий день. Видимо, действительно, переживал. Только вряд ли за меня, скорее за английский своей дочери.

«А ты превращаешься в циника, Белла Аркадьевна» – отметила я про себя, глядя, как подполковник скромно устраивается на стуле. Но он меня, все же, удивил.

– Я говорил с главврачом, – немного покашляв, продолжил «хозяин» поселения. – Не переживай, все лекарства, что называется, достанем. Вылечим тебя, Серебрянская. Будешь, как новенькая, что называется.

Он нервничал и чувствовал себя не в своей тарелке в этой палате, рядом со мной, лежащей на кровати, бледной от потери крови, с опухшими от слез веками. В его понимании, мне требовалось сочувствие и жалость, а как их проявлять, он явно не знал.

– Андрей Петрович, спасибо вам. Вы не беспокойтесь, мы продолжим с Викой занятия. Она у вас умница.

– Не думай об этом! – он замахал руками. – Главное поправляйся. Тут вот жена тебе передала, – на тумбочку лег шуршащий пакет. – Еще теплые!

Почувствовался запах домашних пирогов, но он вызвал не аппетит, а тошноту и спазмы в желудке. Я вымученно улыбнулась.

– Спасибо супруге передавайте. И привет.

Через две недели я вернулась в общежитие. Врачи, опасаясь за мое здоровье и принимая в расчет теперешние условия моей жизни, наотрез отказывались выписывать раньше. Думаю, немалую лепту в это внес и начальник колонии, так как об этом мне намекнула одна из сестер, сказав, что мою реабилитацию оплатила организация.

Кормили в больнице на убой. Еще и тетушка старалась, как могла. Она сняла неподалеку угол и целыми днями не отходила от меня, потчуя своими разносолами. Ко всем этим «хлебосольствам» прибавлялись передачи от девчонок и жены подполковника, не желавшей, видимо, моей безвременной кончины на фоне недоедания.

Только есть мне совсем не хотелось. И жить. «Зачем?» – думала я вечерами, когда тетушка, уставшая со мной за день, уходила отсыпаться и готовить мне очередную вкусняшку. Но потом, перед моим внутренним взором появлялся образ дочки. Моей крошки, оставшейся без матери. И мне становилось до жути стыдно за себя, за свои мысли о смерти. Но на утро, опять наступала апатия, и кусок снова не лез в горло.

– Тебя что, голодом там морили?

Алевтина, Ритка и Марина, а так же еще какая-то незнакомая мне женщина, наша новенькая соседка по комнате, рассматривали меня, будто я не я, а манекен в витрине. Впрочем, сейчас подобное сравнение было бы в точку.

– Только не надо меня жалеть! – растянувшись на своей кровати, устало заявила я девчонкам.

– А мы и не жалеем, – Алевтина сложила узлом руки на груди. – Че тя жалеть?

Но в их глазах читалось совсем другое, особенно у Марины.

– Вот познакомься, – бригадир махнула в сторону новенькой, – Натаха. К нам подселили.

Я качнула головой в знак приветствия, мельком увидев улыбку на лице новой знакомой. И улыбка эта была странной. Но тогда я не придала этому большого значения.

7

Наступила календарная весна. Правда в этих краях она еще долго оставалась лишь на календаре. В Москве, в это время, весна обычно уже ощущалась – слякотью и напоенным влагой воздухом, здесь же ею еще и не пахло.

Но, несмотря на трескучие морозы, действие весны уже сказывалось на организмах некоторых представителей сильной половины человечества. Иначе чем назвать тот факт, что на мартовские праздники в колонии ожидался приезд довольно известного в нашей стране певца. Вот такой подарок сделал Петрович отбывающим наказание женщинам. Жест был поистине царским и неизбалованные развлечениями «колонистки» только и шептались об этом предстоящем событии.

Вскоре выяснилось, что весна подействовала не только на руководство.

– Привет! – Макс перегородил мне дорогу, стоя в своей обычной, нагловатой манере «руки в брюки, папироска в зубах».

– Привет.

Я остановилась, переложила тяжелый пакет из руки в руку. Он, не спрашивая, взял его у меня.

– Пошли, провожу.

– Пошли, – я не стала сопротивляться.

– Ты че, кирпичей че ли накупила.

– Тупая шутка.

Он хохотнул. Беззлобно. Шмыгнул носом.

– Слышь, Белка, на концерт идешь?

– Допустим.

Парень скосил глаза в мою сторону:

– Одна?

– Какая тебе разница.

– Разница дразнится.

– Ну, раз дразнится, тогда топай куда шел. И я пойду куда шла.

– Да ладно. Я так…. Не обижайся, – Макс явно не желал ссоры. – Пошли вместе, – выпалил вдруг он и остановился, глядя мне прямо в глаза.

– Я подумаю.

Кажется, он не ожидал такого ответа. Впрочем, для меня самой это оказалось неожиданностью.

– Ну, ты это – думай, – Макс поставил пакет перед дверью в комнату. У самой лестницы он обернулся – на лице сияла довольная улыбка.

– Кот мартовский, – пробурчала я, чувствуя, что губы растягиваются в улыбку.

– Что довольная такая? – Марина водрузила принесенную мной сумку на стол и начала выгружать продукты.

– Ага, прям как слон!

Все уставились на Ритку.

– Это ты у нас слон, – заявила Алевтина.

– Да нет, она скорее жираф! – засмеялась Марина. Остальные заулыбались.

– Сами вы жирафихи! – Ритка нисколько не обиделась. Ее вообще было трудно обидеть.