Ноготки

– Нет! – мой стакан полетел на пол, но я даже не заметила этого. – Она всегда его не любила! Обзывала напыщенным фанфароном, терпеть не могла его. Это не правда. Слышишь! Ты врешь! Врешь!

Я что-то кричала еще. Обидное. Обзывала подругу. Я не верила. Не хотела верить в этот бред, который несла Алка. И наверно еще чуть-чуть, просто накинулась бы на нее, как дикая кошка, ведь в этот момент, она, казалось, была эпицентром моего несчастья. Но моя подруга оказалась умнее. В какой-то момент я увидела ее совсем близко. Лицо ее было спокойным и это взбесило меня еще сильнее. Кажется, я замахнулась, что бы дать ей пощечину. Но не успела.

– Что ты мне вколола? – мой голос звучал вяло и безразлично.

– Не бойся, с одного раза не привыкнешь.

Алка, буднично, как будто ничего не произошло, убирала со стола. Я валялась на диване, глядя в потолок.

– Ты что, знала?

– Предполагала, – она уже закончила и присев на краешек дивана взяла мою руку в свою.

– Белка, у тебя нервное истощение. Я таблетки тебе привезла. Пропьешь, легче станет.

– Нельзя таблетки. Запрещено.

– Я поговорю с начальником колонии, объясню ситуацию.

– Ты же не врач.

Она посмотрела с легким укором. Алка почти десять лет проработала медсестрой в клинике Соловьева. Опыт у нее был большой.

6

Я равнодушно смотрела в окно. За ним светило яркое, зимнее солнце. Ветки деревьев сверкали хрустальным инеем. Природа словно раскаялась за свой буйный нрав и дарила человечеству прекрасные дни.

Алка уехала и после ее отъезда в моей душе образовалась пустота. Она давила изнутри. Я чувствовала, как пустота эта ширится. Где-то, когда-то я читала, что человеческая душа обязательно должна быть чем-то наполнена, что не может пустота в душе длиться вечно, и понимала, что первой придет тоска, уже протянувшая свои холодные, липкие щупальца-нити к моему сердцу.

– Неважно выглядите, Серебрянская.

Голос подполковника вывел меня из транса, заставив отвести взгляд от окна. Молча и внимательно, будто видел впервые, начальник колонии рассматривал меня из-под очков. Отвечать ему совсем не хотелось.

– Андрей Петрович, вам что-то снова перевести.

Слова выходили почти шепотом, на выдохе. Я опустила веки, прячась от его цепких, всепроникающих, будто рентген, глаз. Зачем ему мои проблемы. Здесь у каждого своя драма.

– В точку, что называется, Белла Аркадьевна. Да не совсем, – он выбил дробь пальцами по столешнице.

«Удивительный человек», – подумала я. Странная манера подполковника резко переходить с «ты» на «вы» меня обескураживала.

– Хочу предложить вам Белла Аркадьевна, что называется, сменить сферу деятельности с хозяйственной на гуманитарную. А если быть точным, – он поднял ладонь, предупредив мой вопрос, – заняться репетиторством.

Наступила пауза. Начальник, явно изучал мою реакцию на свои слова. Через несколько секунд он продолжил:

– Дочка собирается сдавать английский, будь он неладен. А у нас, тут, как ты понимаешь, с хорошими педагогами большая проблема. Так как? – подполковник сделал вид, что просматривает какие-то бумаги.

– А у меня есть варианты?

– Конечно.

– Какие?

– Например, вернуться назад, на свиноферму.

– Ну, уж спасибо, – фыркнула я, понимая, что он блефует. Хотя….

– У тебя есть какие-то возражения? – интересно, мне показалось или подполковник немного занервничал. Странно думать, что я могла отказаться от подобной просьбы.

– Андрей Петрович, у меня нет возражений.

– Тогда может быть пожелания? – удивил он меня вопросом.

– Есть только желания. Пожеланий нет.

– Ну, так и я не волшебник, Серебрянская, чтобы желания выполнять, – хмыкнул подполковник. – Начнешь с понедельника, – резко перешел он к делу. – Три раза в неделю достаточно будет?

– Нужно смотреть уровень знаний девочки. Потом будет ясно.

– Вот и ладно!

***

Вика, дочка начальника колонии, оказалась скромной, симпатичной девятиклассницей, воспитанной в строгости и мне было приятно понимать, что на белом свете существуют такие чистые, «неисковерканные» интернетом дети, взахлеб читающие научную фантастику и классиков, и рассуждающие не о цвете и длине ногтей и волос, а о загадках Бытия и Вселенной. Четыре раза в неделю, на два часа я приезжала в поселок, для занятий с ней по английскому и мы довольно быстро нашли общий язык. Она оказалась способной и схватывала все на лету. Заниматься с ней было одно удовольствие, тем более что Петрович неплохо оплачивал эти занятия. С московскими ценами, конечно, было не сравнить, но по местным меркам вполне прилично. И на свиноферме, и в теплице заработок мой был много меньше. Товарки по общежитию даже стали называть меня «приблатненной». Я на это только отмахивалась, все больше замыкаясь в себе. Тоска заполнила ту самую пустоту в душе, и только уроки с Викой на время выводили меня из состояния меланхолии и уныния.

В основном, на занятия меня доставляли на личной машине начальника колонии. Но бывало, что его срочно куда-нибудь вызывали, и мне приходилось добираться самой – из поселка, два раза в день, ходила маршрутка – Газель.

Один из таких случаев еще сильнее разбередил мою душу, заставил плакать ночью в подушку.

– Ба, смотри, как у мамы машина!

Я вздрогнула и поискала глазами обладательницу голоса. Чуть впереди меня сидела женщина. Рядом с ней, глядя в окошко – девочка, лет восьми-девяти. Худенькие плечи. Русые волосы заплетены в косички и уложены вокруг головы.

Сердце вздрогнуло, затрепетало. Меня будто пронзила молния, и я чуть не выкрикнула имя своей дочки. Но звук застрял в горле и я, словно рыба, выброшенная на берег, лишь хватала воздух разгоряченным ртом.

– Вам плохо? – участливая соседка наклонилась к моему лицу. – Сердце?

– Нет-нет, – я замотала головой, не отводя взгляда от русоволосой детской головки. – Все в порядке. Душно!

Попутчица недоверчиво посмотрела, пожала плечами: в автобусе было довольно прохладно.

– Это мамина машина? – девочка, сидящая у окна, вновь задала вопрос и я осознала, что ошиблась, а мое временное помрачнение было лишь отголоском желания увидеть дочь. Конечно это была не она. Просто чужой ребенок, возраста Киры.

Бабушка девочки оказалась немногословной:

– Нет, – услышала я чуть хрипловатый, явно от частого курения, женский голос.

– Я знаю, маме нельзя теперь за руль, – тонкий пальчик водил по стеклу окна, рисуя невидимые узоры. – Да, ба?

Вопрос ребенка был проигнорирован и она, тяжело, как-то не по-детски вздохнув, отвернулась к окошку, что-то тихо шепча одними губами.

***

Примерно один раз в десять дней из поселка привозили почту. В основном местные поселенцы получали какие-то бандероли, посылки, иногда – редкие, в наше время, письма. Поэтому, большой, белый конверт, пришедший на мое имя, заставил сердце сжаться. Малыш, впервые, больно пихнул ножкой. «Еще слишком рано!» – пронеслась испуганная мысль в голове. Внизу живота нехорошо заныло.

Руки тряслись, когда я разрывала конверт без обратного адреса. Там был лишь один документ. Перед глазами все расплывалось, мое зрение бунтовало, это сознание не хотело верить в то, что я держала в руках. Пальцы разжались, и тонкий листок в синей, узорной оправе, кружась, упал на пол.

– Бедная, бедная моя девонька!

Я открыла глаза, осознавая себя и обстановку вокруг.

– Где я?

– Белочка, дочка, пришла в себя! – глаза тетки, опухшие от пролитых слез, вновь увлажнились. Она вытерла их платочком, зажатым в натруженной от тяжелой работы руке, и улыбнулась.

– Теть Валь, ты приехала?

Женщина закивала головой:

– Сразу, как узнала, что с тобой…. – из ее глаз выкатились крупные капли.

Мне было не понятно, почему она здесь и почему плачет. Я приподнялась с подушки и оглянулась. В левой руке неприятно потянуло.

– Ну, и куда это мы? – строгий голос прервал зарождающееся во мне непонимание происходящего и оторвал взгляд от капельницы. – Вставать пока нельзя, – медсестра вынула иглу из моей руки. – Лежим и ждем доктора, – сообщила она уже мягче. – Вы за ней присмотрите?